Лава медленно двинулась вперед со свечой, чутко следя за тонкой серой ниткой дыма, тянущейся от пламени. Нитка вилась нервно, то вытягиваясь, то скручиваясь, то наклоняясь в разные стороны. Лава сосредоточилась на ней, представляя, как пропадает этот мир людей и предметов, остается другой — невидимый глазу, в котором следы оставляют только сильные чувства и побуждения… Она прикрыла глаза. Кухня помутнела, растворилась, остались только неясные пятна. Вот сбоку светлое, просто искрящееся. Лава, не размыкая век, протянула к нему руку и негромко спросила Артёма:

— Что это?

— Это стул, — ответил он с недоумением.

— Что было на этом стуле?

— В каком смысле? — насторожился он.

— Что-то хорошее связано с этим стулом, — объяснила Лава. — Что именно?

Артём молчал в явном замешательстве.

— Па-ап, — откликнулся его сын, который, оказывается, наблюдал за происходящим. — Меня на нем чествовали. Я сидел, а вы с мамой и тётей Дашей меня поздравляли.

— И правда, — с явным облегчением согласился кузнец. — В прошлом году Костя от своей хоккейной секции прошел отбор в крутую спортивную школу.

— Почему это хорошо?

— В каком смысле — почему? Он бы поехал учиться в большой город, стипендию получил… Новая жизнь! Успех… — голос Артёма упал. Из комнаты его сына не донеслось ни звука, но Лава ощутила, как там сгустился воздух. Сильная боль, которая не дает дышать.

Чего-то не хватало. Вот мальчик, она его хорошо чувствует — больной, с изломанными надеждами, отчаявшийся выздороветь, уставший и мечтающий, чтобы его просто оставили в покое. Вот его отец — тоже уставший, но не смирившийся, жесткий, сильный, настоящий защитник. Стоп. А где мать?

— Где твоя жена, Артём?

— А это зачем?

В голосе враждебность.

— Я не чувствую в доме женщину. Где она?

— Уехала. Три месяца назад.

— От больного ребенка?

— Слушай, зачем тебе это? — раздраженно парировал Артём. — Сейчас речь вообще о другом.

— Может быть, это и неважно, — спокойно сказала Лава. — А может, и важно. Так где она?

— Оставила записку, что устала и у нее есть другой… — какая скрытая ярость в этом голосе! Видимо, он не смирился и не привык. — Кто-то видел, как она с вещами садилась в машину, за рулем был мужчина.

— И всё? Ты не искал?

— Искал через полицию. Они сказали: записка написана ее почерком, экспертизу делали. Опрашивали ее знакомых, родных — никто ничего не знает. По описанию соседа машину не нашли. А я просто хотел понять… Зачем она так со мной?

— А твои предположения? — тихо спросила Лава.

— Я для нее старый, — буркнул он. — Мне сорок семь, ей тридцать пять. Когда поженились, ей было восемнадцать. Не нагулялась. Надоел.

— А геолокацию её телефона смотрел?

— Телефон она здесь оставила. Значит, у нее теперь другой номер.

— И её никто не видел после этого?

— Перестань! Не хочу говорить об этом! У тебя свеча сейчас потухнет!

Лава открыла глаза. Действительно, огонек уменьшился до горошины и плевался искрами. Она провела над ним рукой — в одну сторону, в другую… Горение стало сильнее и ровнее.

— Ладно, не будем, — согласилась и двинулась дальше.

Закрыла глаза, чтобы вернуть состояние, в котором можно видеть невидимое. Вот впереди что-то смутное, темное, манящее… Сделала очередной шаг — и тут же отступила: на нее с шумом посыпалась могильная земля, закрывая вырубленный сверху прямоугольник светлого неба… Лава распахнула глаза: нет, это не могила, это светло-салатовый кухонный шкафчик. Свечка зашипела и погасла, а дым от нее тянулся куда-то между шкафом и стенкой.

Она на всякий случай открыла дверцы: соль, приправы, тёрка, стопка чистых тарелок, упаковка салфеток, спички… Почти пусто. Заглянула за шкаф и позвала:

— Артём!

Он подошел, все ещё хмурый от расспросов про жену. Между шкафом и стеной что-то темнело.

— Достать? — он с готовностью потянулся туда.

— Конечно. Только не руками. У тебя есть какие-нибудь щипцы?

— Клещи есть, — кивнул он и вышел в нежилую часть дома. Вернулся с длинными кузнечными клещами.

Лава взяла пустую стеклянную банку, стоявшую на мойке, поставила в неё свечу, чтобы не упала, отнесла на кухонный стол, а потом осторожно потянула шкафчик на себя, чтобы сделать просвет между ним и стенкой побольше, и Артём смог просунуть клещи. Свёрток немного сдвинулся книзу, но кузнец успел его подхватить до того, как он упал. Находка по размеру напоминала завернутый в черную непрозрачную пленку пухлый почтовый конверт или маленькую бандероль.

— Не клади на стол! — прикрикнула Лава, когда кузнец оглянулся в поисках подходящей поверхности. Подставила первое попавшееся железное блюдо, а когда сверток шмякнулся в него — быстро опустила ношу на пол.

— И что это? — озадаченно спросил Артём, наклоняясь.

— Сейчас узнаем. У тебя остались какие-то перчатки жены? Только кожаные, не матерчатые?

Он порылся в прихожей, принес мятые черные перчатки и с нарочитой небрежностью протянул Лаве. Она приняла их и подержала в руках. Вдохнула их запах и только после этого надела. Нет, перчатки не пахли ни изменой, ни вероломством. Женщина, которая их носила, не собиралась уходить… Кузнец и ведьма присели на корточки.

Разворачивать сверток было неудобно, и Лава возилась с ним, пока не порвала. В блюдо посыпалась черная земля и выпали три маленьких глиняных человечка. Расколотых. Но не от падения — они такими были положены в свёрток. У одного отломаны ноги, у другого руки, у третьего — голова.

Артём тихо выругался.

— Кладбищенская земля, — сказала Лава грустно. — Маленький человечек с отломанной головой — это твой сын. С отломанными руками — ты. А без ног — твоя жена.

— И что это значит? — вздрогнул он.

— Кто-то хотел, чтобы ты не мог работать. Но ты кузнец, твой огонь тебя защищает. Не подействовала на тебя чёрная магия. На сына подействовала — слабость его не от тела, от головы.

— А жена?

— А жена никуда от тебя не уходила…

Он с оторопелым видом потянулся рукой в блюдо, чтобы взять фигурку и получше рассмотреть, но Лава ударила его перчаткой.

— Стой! Ты себе еще горя хочешь взять? Голыми руками такое не трогают! Даже я не стану так делать!

— Так что это значит? Порча?

— О да, она самая, — удовлетворенно кивнула Лава. — Сейчас будем искать остальное.

— Ты сказала, что жена от меня не уходила. Это как понять⁈ — закричал кузнец. — Но она же жива⁈ — он вытер со лба пот трясущейся рукой. Как бы он себе ни представлял обряд очищения дома, такого не ожидал.

— У фигурки ноги отбиты. Значит, она почему-то не может идти, — объяснила Лава. — Больше пока не могу сказать, здесь надо другой обряд проводить. Давай сначала с сыном разберемся и дом почистим. У меня ещё много вопросов. Ты мне кузнечным огнем зажги вторую свечу, а сам крошкой от углей засыпь это блюдо — негусто, просто чтобы что-то упало в землю. Всё не высыпай — пригодится для других находок, — распорядилась она и вошла в комнату Кости.

Первая свеча — для шагов в темноте. Вторая свеча для поисков с открытыми глазами.

Здесь запах тлена был еще сильнее. Вроде бы светлая комната, чистая, но воздух как в склепе…

— Вы что-то нашли? — спросил юноша. Он вытягивал шею, пытаясь посмотреть, что делает отец, но обзор с кровати был не очень хороший.

— Нашли, — подтвердила Лава. — Сейчас будем еще искать. Артём! — окликнула она кузнеца. — Ты ведро с углями сразу неси сюда!

— С углями? — испугался Костя. — Это для меня? Лечить?

Лава внимательно посмотрела на него. Видно, что юноша очень похудел за короткое время. Глаза ввалились. Бледный, темноволосый, как его отец, только коротко стриженый, с нескладными длинными руками и ногами. Был подающий надежды молодой спортсмен, а сейчас почти инвалид.

Вошёл его отец с котелком в одной руке и зажжённой свечой в другой. Лава приняла её и встала в изголовье кровати.