Отец Алексий молча наклонился за велосипедом, но, поднимая его с земли, вновь остановился и задал последний вопрос:

— А тот санитар, который тебя вывел, — он кто? Сообщник? Знакомый твой?

— Его я видела первый раз в жизни и ни о чем не просила и не подговаривала, — сказала Лава и лицо её вновь стало холодным, непроницаемым.

Алексей познакомился с Лавой, когда однокурсник Герман Кирьянов пригласил его к себе на дачу. Большая полутемная комната почти без мебели, только старые диваны и кресла по стенам, а у окна столик, возле которого Герман и его сестра разливали по стаканам рубиновый глинтвейн со звездочками бадьяна и гвоздики. Закуску каждый приносил свою, так что по тарелкам были разложены горсти орешков, сухариков, галет и сыра косичкой.

Гостей он насчитал не так много — человек десять, поровну девушек и парней. Алексей обратил внимание, что все они какие-то… слишком красивые. Будто собранные исключительно за внешний вид и модные прикиды.

Сам Герман выделялся даже в этом обществе — высокий темноволосый спортсмен с улыбкой кинозвезды. Никто из этих двадцатилетних больше не держался так уверенно и свободно. Он включал какую хотел музыку — отечественную и иностранную, попсу, рок, джаз или классику — и отвергал все попытки «заказать песню». Он танцевал со всеми девушками подряд — галантно, легко, — а его рассказы о самых обычных вещах почему-то слушали, затаив дыхание. Потом Алексей вспоминал, про что же такое Герман говорил, от чего все хохотали? Что-то очень простое — то ли про соседа, то ли про то, как опоздал на лекцию…

А вот его сестра-близнец Лава выглядела совсем по-другому. Алексей ждал яркую девушку модельной внешности, которая тоже любит быть в центре внимания, но она держалась в стороне, танцевала мало и на фоне красавца-брата и других девушек казалась не такой впечатляющей. Сначала Алексей даже немного разочаровался: да, подтянутая фигура с хорошими формами, но лицо такое задумчивое, что кажется угрюмым, без всякой милоты, простая черная футболка и неприкаянный вид, будто она оказалась здесь случайно. «Лава — бука некомпанейская!» — «Ага, целка-несмеяна», — услышал он перешептывание девушек.

Только когда их с Лавой отношения стали близкими, Алексей заметил, что у брата и сестры гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд: спокойная уверенность, несуетливая расчетливость движений и проницательный взгляд. Как у хищников, высматривающих добычу. Герман в глазах Алексея был похож на птицу с мощными крыльями, заметную в небе издалека, а Лава — на скрытную пантеру, которая не покажется до того момента, когда бежать будет уже поздно.

Получая от неё стакан горячего глинтвейна, Алексей спросил (лишь для того, чтобы хоть что-то сказать, кроме короткого «спасибо»):

— А почему у вас стеклянные стаканы, а не бумажные? Они ведь удобнее.

Лава подняла стакан к освещенному фонарём окну, чтобы жидкость с золотисто-алой искрой была заметнее. Огненный отблеск лег на её бледное лицо.

— В стекле красивее, — сказала она и вдруг так улыбнулась, что Алексей на секунду замер, будто вместо неё увидел другого человека.

— А как твоё полное имя? — спросил он вновь, чтобы сразу не отходить.

— Лава, — ответила она.

— А я думал — Лавина или Лаванда…

— Лава, — повторила она. — Как кровь земли.

Потом они гуляли вокруг дома, а в беседке Алексей рассказывал ей что-то про программирование, чувствуя себя полным болваном, потому что она даже не делала вид, что слушает. Улыбалась своим мыслям. Но он не мог остановиться, как заевшая пластинка. И вдруг на ровном месте, с разгоном в несколько секунд, начался ливень: несколько капель обозначили начало непогоды, как ударник отстукивает ритм в начале песни, а затем почти сразу хлынуло сплошным потоком. Алексей, как джентльмен, начал стаскивать с себя ветровку, чтобы укрыть девушку, пока они добегут до дома, но она вдруг повернулась к нему и совершенно спокойно, не повышая голоса, словно они разговаривали в солнечный безветренный день, хотя струи дождя шумели не хуже загруженной автострады, сказала:

— Беги скорее в дом, а мне нужно еще погулять, — и вежливо улыбнулась. Мол, обычное дело, с кем не бывает.

Алексей хотел воспротивиться, что не бросит даму, но особенно холодная капля долбанула его по носу и отскочила брызгами, за воротник текло уже непрестанно, и прямо над их головами сверкнуло и раздался грохот. Нет, пора в дом. Нафиг такие прогулки.

В большой комнате две красотки виртуозно извивались в танце живота, пока остальные пялились на них во все глаза. Одна из них смотрела только на Германа. Потом она предложила сыграть в «правду или желание», но Герман со смехом отказался: «Правду я тебе не скажу, а желания и так знаю!» Как все веселились…

Лава вернулась лишь через час и где-то сумела переодеться в мягкий белый бархатный костюм. Только мокрые тёмные волосы напоминали, что она гуляла в непогоду. Алексей пытался поймать её взгляд, но безуспешно. Герман тут же протянул сестре новую порцию горячего глинтвейна, и гость увидел на его лице вместо обычной непринуждённой улыбки легкое беспокойство.

Как долго он за ней ухаживал! Неделя шла за неделей, но казалось, что их отношения никуда не продвигаются. Пару раз были в кафе, один раз на концерте, три раза гуляли по парку, а когда он впервые попытался ее поцеловать, Лава вдруг смутилась, отвернулась и сказала, что ей нужно домой. Потом началась какая-то мучительная неизвестность: то Лава не отвечала на звонки, то Герман говорил, что в эти выходные никого на даче не собирал. Алексей к этому моменту был убеждён: если он упустит эту девушку, то будет жалеть до конца своих дней. Он уже готов был и гулять в грозу, и хоть пешком добираться до этой дачи, лишь бы снова взглянуть в бездонные зелёные глаза. Когда они, наконец, снова встретились в той же компании, Лава бросила на Германа сердитый взгляд, но брат только подмигнул. Медлить было нельзя, и Алексей позвал её в беседку для серьёзного разговора.

— Я понимаю… Мы еще мало знакомы… Но мне кажется… Ты такая девушка… — мямлил он. — Очень нравишься… Честно…

А Лава, слушая его сбивчивые признания, грустно отвечала:

— Нет, нет… Тебе нельзя со мной. Ты хороший, добрый… Такой красивый… Герман зря тебя привёл… — и провела рукой по его волосам. Её лицо было совсем близко, и Алексей уже не слушал, он понимал только одно: он ей тоже нравится! Они целовались, и её волосы пахли цветами и травами. Никогда от прикосновения к губам девушки его так не бросало в лихорадочную дрожь. Поднимаясь на второй этаж дачного дома (оказалось, что в мансарде под самой крышей две маленькие комнаты — одна Германа, другая Лавы), он шатался…

Внизу играла музыка и слышались весёлые голоса, а у них наверху, под скошенной крышей, в единственное узкое окно заглядывала полная луна, открывая в темноте обнаженное тело, мерцающее, прохладное, будто сотканное из этого света. Он не чувствовал самого себя, не понимал ни дня, ни часа, ни времени суток, только знал, что всё делает правильно, что его ладонь не имеет права не лечь на ее узкую гибкую спину, а его губам подвластна вся она, Лава, целиком, и не нужно думать, можно ли прикоснуться, можно ли слиться с ней сейчас. Они даже что-то шептали друг другу, но он не слышал ни слова от шумящей в голове крови, хотя — удивительное дело! — всё понимал и без этого.

А потом это тело вдруг стало таким горячим, что он вскрикнул от прикосновения её ладоней к своей груди, глаза её сверкнули странной золотистой искрой и по комнате закружились непонятно откуда взявшиеся пятна света — как блуждающие огни на болотах…

…Отец Алексий перекрестился, отгоняя воспоминания. «Боже Вседержитель, всю тварь премудростью Своей создавший, меня, падшего многими согрешеньями, Твоею воздвигни рукою: подай мне Твою помощь, и сподоби меня от мирских освободиться искушений, от дьявольских сетей и от плотских похотей»…

Лава ждала на том же месте. Увидев отца Алексия уже не в мирской одежде, а в рясе и без велосипеда, не удивилась, зато он никак не ожидал, что она наловит почти два десятка пескарей — и не маленьких, как у него, а покрупнее.