Холлер обошел кровать и помахал рукой, чтобы привлечь внимание прикованного к постели человека.
— Дядя Дэвид, — громко сказал Холлер. — Привет. Я сделаю потише.
Холлер взял с приставного столика пульт от телевизора и выключил звук.
— Чертовы русские, — пробормотал Сигел. — Надеюсь, я проживу достаточно долго, чтобы увидеть импичмент этого парня.
— Говоришь как истинный левак, — сказал Холлер. — Но я сомневаюсь, что это произойдет.
Он снова повернулся к человеку на кровати.
— Ну, как дела? — сказал Холлер. — Это Гарри Босх, мой сводный брат. Я уже рассказывал тебе о нем.
Сигел перевел свои водянистые глаза на Босха и изучал его.
— Ты тот самый, — сказал он. — Микки рассказал мне о тебе. Он сказал, что ты как-то раз приходил к нам в дом.
Босх понял, что сейчас он говорит о Майкле Холлере-старшем, его отце. Босх встречался с ним всего один раз, в его особняке в Беверли-Хиллз. Он был уже болен и вскоре должен был умереть. Босх только что вернулся с войны в Юго-Восточной Азии. Когда он вошел в дом, то увидел мальчика лет пяти-шести, стоявшего с домработницей. Тогда он понял, что у него есть сводный брат. Месяц спустя он стоял на склоне холма и смотрел, как их отца зарывают в землю.
— Да, — сказал Босх. — Это было очень давно.
— Ну, — сказал Сигел. — Для меня все было давно. Чем дольше живешь, тем больше не можешь поверить, как все меняется.
Он слабым жестом указал на безмолвный экран телевизора.
— Я принес тебе кое-что, что не изменилось за сто лет, — сказал Холлер. — По пути заскочил к Коулу и купил тебе французский дип[29].
— У Коула он хорош, — сказал Сигел. — Я не ел за обедом, потому что знал, что ты придешь. Поднимите меня.
Холлер взял со стола еще один пульт и бросил его Босху. Пока Холлер открывал свой портфель, чтобы достать сэндвич, Босх поднял верхнюю часть кровати, пока Сигел не оказался в почти сидячем положении.
— Мы уже встречались раньше, — сказал Босх. — Вроде как встречались. Вы подвергли меня перекрестному допросу в суде по делу, о котором мы сегодня будем говорить.
— Конечно, — сказал Сигел. — Я помню. Ты был очень компетентный. Хороший свидетель обвинения.
Босх кивнул в знак благодарности, пока Холлер заправлял салфетку в открытый воротник рубашки старика. Затем он передвинул столик над кроватью через колени и развернул перед собой сэндвич. Он открыл пенопластовый бокал с соусом и тоже поставил его на столик. Сигел сразу же взял одну половину бутерброда, обмакнул край в соус и начал есть, делая маленькие укусы и смакуя каждый из них.
Пока Сигел ел сэндвич и думал о старых временах, Холлер достал из портфеля мини-камеру и установил ее на мини-штатив на столике над кроватью. Он отрегулировал стол, присматриваясь к кадру, и вот они готовы.
"Законнику" Сигелу потребовалось тридцать пять минут, чтобы съесть свой французский дип-сэндвич.
Босх терпеливо ждал, пока Холлер задавал старику вопросы о прошедших днях, подготавливая его к интервью. Наконец, Сигел свернул обертку сэндвича в трубочку и закончил есть. Он швырнул её в мусорный бак в углу и не попал. Холлер подобрал обертку и положил её обратно в портфель.
— Ты готов, дядя Дэйв? — спросил он.
— Всегда готов, — ответил Сигел.
Холлер вытащил салфетку из воротника рубашки Сигела и еще раз настроил камеру, прежде чем положить палец на кнопку записи.
— Хорошо, начинаем, — сказал он. — Смотри на меня, а не на камеру.
— Не волнуйся, у нас были видеокамеры, когда я практиковал, — сказал Сигел. — Я не такой уж реликт.
— Я просто подумал, что, возможно, ты забыл, как с ней работать.
— Никогда.
— Хорошо, тогда мы начнем. Три, два, один, запись.
Холлер представил Сигела и назвал дату, время и место проведения интервью. Хотя камера была направлена только на Сигела, он назвал себя и Босха. Затем он начал.
— Мистер Сигел, как долго вы занимались юридической практикой в округе Лос-Анджелес?
— Почти пятьдесят лет.
— Вы специализировались на уголовной защите?
— Специализировался? Это была вся моя практика, да.
— Вы представляли интересы человека по имени Престон Бордерс?
— Престон Бордерс воспользовался моими услугами для защиты в суде от обвинения в убийстве в конце тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Суд состоялся в следующем году.
Холлер расспросил о деле, сначала о предварительном слушании, чтобы определить, было ли обвинение обоснованным, а затем о суде присяжных. Холлер старался избегать любых вопросов, касающихся внутреннего обсуждения дела, поскольку это была конфиденциальная информация, передаваемая клиентом адвокату. Как только дело было подытожено до вынесения обвинительного вердикта и последующего смертного приговора, Холлер перешел к современности.
— Мистер Сигел, знаете ли вы о новых юридических усилиях, предпринимаемых от имени вашего бывшего клиента, чтобы отменить его приговор спустя почти тридцать лет?
— Я знаю об этом. Вы поставили меня в известность.
— И знаете ли вы, что в судебных документах мистер Бордерс утверждает, что вы подстрекали его к лжесвидетельству во время судебного процесса, говоря ему, чтобы он дал показания о вещах, которые, как вы оба знали, не соответствуют действительности?
— Я знаю об этом, да. Он "бросил меня под автобус", если использовать сегодняшнюю терминологию.
Голос Сигела напрягся от сдерживаемого гнева.
— В частности, Бордерс утверждает, что вы заставили его дать показания под присягой относительно покупки им кулона в виде морского конька на пирсе Санта-Моники. Вы предложили мистеру Бордерсу солгать при даче этих показания?
— Конечно, нет. Если он солгал, то сделал это сам или с помощью своего адвоката. Собственно говоря, я не хотел, чтобы он давал показания во время суда, но он настаивал. Я чувствовал, что у меня нет выбора, поэтому я позволил ему, и он сам себя приговорил к смертной казни. Присяжные не поверили ни единому его слову. Я разговаривал с несколькими присяжными после вынесения вердикта, и они подтвердили это.
— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы использовать защиту, включающую утверждение, что ведущий детектив по делу подбросил кулон с морским коньком в дом вашего клиента, чтобы подставить его?
— Нет, никогда не думал. Мы проверили обоих детективов по этому делу, и оспаривать их честность было нецелесообразно. Мы и не пытались.
— Вы позволили мне взять у вас сегодня интервью свободно и без давления со стороны?
— Я сам вызвался. Я старый человек, но никто не смеет поносить меня и подвергать сомнению мою честность в течении сорокадевятилетней карьеры в юриспруденции без единого моего слова об этом. Пошли они на хер.
Холлер отвернулся от камеры, не ожидая нецензурной лексики. Он постарался не включить свой смех в звуковую дорожку.
— Последний вопрос, — наконец сумел сказать он. — Понимаете ли вы, что сегодняшнее интервью может привести к расследованию и санкциям против вас со стороны Калифорнийской коллегии адвокатов?
— Они могут прийти и взять меня, если захотят. Я никогда не боялся драки. Они были достаточно глупы, чтобы поверить и напечатать некролог, который я им послал. Пусть приходят за мной.
Холлер потянулся и выключил диктофон.
— Это было хорошо, дядя Дэвид, — сказал он. — Я думаю, это поможет.
— Спасибо, — сказал Босх. — Я знаю, что это поможет.
— Как я уже сказал, пошли они на хер, — сказал Сигел. — Они хотят драки, они ее получат.
Холлер начал упаковывать камеру.
Сигел слегка повернул голову и посмотрел на Босха.
— Я помню тебя на том суде, — сказал он. — Я знал, что ты говорил правду и Бордерсу конец. Знаешь, за сорок девять лет он был единственным из моих подзащитных, кто оказался в камере смертников. И я никогда не чувствовал себя плохо из-за этого. Он был там, где и должен был быть.
— Что ж, — сказал Босх, — если повезет, он там и останется.
