Когда мы с Зиной пришли к дому, где проживали Адияков с Надеждой Петровной, у меня уже болела голова: Зина всю дорогу трещала, как угорелая. Я, конечно, понимал, что это от волнения, но, увидев, что мы, наконец, дошли, испытал огромное облегчение.

— Мама. Отец. Это — Зина, моя невеста, — представил зардевшуюся девушку Мулиным родителям я, — Зина, а это мои родители. Надежда Петровна и Павел Григорьевич.

Надежда Петровна была одета сдержанно — в тёмном бархатном платье с кружевным воротничком и небольшой жемчужной брошью, явно дореволюционной. Волосы она убрала в скромный узел. На её фоне Зина выглядела словно нарядный пёстрый попугай.

— Мы рады, — ледяным голосом процедила Надежда Петровна, окинув красноречивым взглядом Зинин легкомысленный наряд.

Ужин проходил без особого воодушевления. Точнее я-то, как раз, был в ударе, Адияков, как обычно, сохранял невозмутимый вид, а вот Надежда Петровна вся аж клокотала от еле сдерживаемого гнева.

Для праздничного ужина была специально приглашена Дуся, которая под видом того, что нужно подносить смену блюд, сама с интересом грела уши.

— Зина, а какое у тебя образование? — промурлыкала Надежда Петровна обманчиво-любезным голосом.

Зина, подкупившись на это показное радушие, ответила бесхитростно:

— Я библиотечный заканчивала. Заочно.

Надежда Петровна поджала губы и продолжила допрос мягким тоном:

— А родители у тебя кем работают?

— Отец — на кирпичном заводе, а мать на почте.

Надежда Петровна побледнела:

— Так ты не москвичка, что ли?

— Нет, я из Лапушнянского района.

— Это где такое находится? — дрожащим голосом переспросила Надежда Петровна и метнула на Адиякова красноречивый взгляд.

— В Молдавской республике, — улыбалась и цвела Зина.

— А здесь где живёшь?

— В общежитии, — пожала плечами Зина и наложила себе рагу.

— Зина, рагу не едят этой вилкой, — Надежда Петровна смотрела на то, как ест Зина широко распахнутыми глазами, — она для рыбы.

Зина пожала плечами и поменяла вилку.

Надежда Петровна схватилась за голову и пролепетала:

— Зина, а эта вилка для закусок. Обеденная вилка лежит вторая с краю.

Зина недоумённо хмыкнула, положила обратно неправильную вилку и взяла ложку. Десертную:

— Да какая разница? Очень вкусно приготовлено. — беспечно сказала она, — Хорошо, что у Мули есть домработница. Я вот готовить совсем не умею.

На Надежду Петровну было больно смотреть. Она кусала губы и смотрела только в тарелку. Наконец, справившись с собой, она подняла взгляд и выдавила:

— А что, мать не обучила тебя готовить?

— Да у нас же в селе только начальная школа была. Я училась в интернате, в райцентре. А там в столовой кормят. Ну, вы не думайте, яичницу и картошку пожарить я могу. Да и суп из пакетика сварить умею. И кисель ещё.

Надежда Петровна, казалось, вот-вот упадёт в обморок.

На выручку ей пришел Адияков, который сказал своим сухим тоном:

— А жить вы где будете?

— У Мули, конечно. Хотя мне там не нравится, — радостно защебетала Зина и охотно пояснила. — Когда мои родственники приедут, даже разместить их негде будет.

Это оказалось последней каплей.

Дальше ужин прошел в полном молчании. Со стороны Мулиных родителей, конечно. Разговор дальше не склеился. Мы ели. Тишину нарушала только болтовня Зины, которая охотно рассказывала, как я помог ей со стенгазетой и как её за это похвалили.

Когда тягостный ужин, наконец, подошел к концу, Надежда Петровна сказала непреклонным тоном:

— Муля, когда проводишь Зину, вернись, пожалуйста, к нам, сюда. У отца к тебе разговор есть.

Адияков удивлённо посмотрел на Мулину мать, но спорить не стал, кивнул с важным видом:

— Да, Муля. Так что не задерживайся.

Когда мы распрощались и, наконец, вышли из дома, Зина спросила:

— Ну как? Думаешь, я им понравилась?

— Ты их буквально ошеломила, — сказал я, ни грамма не покривив душой.

Когда я вернулся обратно к Адияковым, Надежда Петровна в изнеможении сидела на диване. Вокруг хлопотали Дуся и Павел Григорьевич. В квартире сильно пахло валерьянкой и ещё чем-то едким. Вроде как нашатырным спиртом.

При виде меня, Надежда Петровна ожила и набросилась на меня:

— Муля! Как ты мог⁈ Как⁈

— Что не так? — простодушно спросил я, — тебе не понравилась Зина?

И тут на меня вывалилось столько информации, столько эпитетов и характеристик Зине, что впору было брать ружье и пристрелить её за сам факт её существования.

— Она совершенно не образована! И не воспитана! — причитала Зинаида Петровна, заламывая руки. — ты видел, как она ела? Это ужасно!

— Наденька, успокойся, — попытался привести её в чувство Адияков, но добился обратного эффекта:

— Она глупа! Вульгарна! Не образована! Из плохой семьи! Из какого-то района… Как она там сказала?

— Лапушнянского, — подсказал я.

Надежда Петровна схватилась за сердце и вскричала:

— Дуся, накапай мне ещё валерьянки!

— Мама, не волнуйся так, — сказал я, как и должен был сказать любящий сын в этом месте.

— Муля! Как ты мог⁈ Как ты мог связаться с такой девицей? — зарыдала Надежда Петровна, — как ты собираешься привести её в нашу семью⁈ Это же позор! Над нами же все знакомые будут смеяться!

Я бы мог, конечно, напомнить историю любовных похождений самой Надежды Петровны, но это был бы уже верх садизма. Я и так, кажется, чуть переборщил с представлением. Поэтому я сказал с самым что ни на есть наивным видом:

— Но ты сама виновата, мама!

— В чём я виновата перед тобой, сын? — подняла на меня заплаканные глаза Надежда Петровна.

— Ты обещала найти мне невесту, познакомить с хорошими девушками, — сказал я простодушно, — а сколько мне ждать можно. Вот и нашел Зину.

Надежда Петровна подняла на меня глаза, и взгляд её сверкнули триумфом.

Сидели в самодельной резной беседке под могучими дубами. Наслаждались торжественной тишиной вечера и прозрачным, пахнущим травами и чистой экологией, воздухом. Водная гладь лесного озера темнела прямо перед баней. Оттуда уже ощутимо тянуло дымком — это Митрич суетился, растапливал. На столе было хлебосольно накрыто, как и положено. Козляткин, после моего совета, подключил каких-то знакомых из ресторана «Астория» и уж они расстарались вовсю. Так что стол ломился от закуси.

Из выпивки я отбраковал всё лишнее, незачем на природу все эти ликёры и портвейны тащить, баловство это. Взяли только водку. Но много. И заодно захватили пару ящиков пива.

Сидели хорошо, душевно.

Кроме нас с Козляткиным, присутствовали высокие гости: два режиссёра из Югославии, Франце Штиглиц и Йоже Гале, и два каких-то негра в пёстрых платьях и бусах. Имена у них были зубодробильными, я, как ни пытался запомнить, но не получалось. Насколько я понял, гости были из Либерии, и с ними нам нужно было установить дружеские и дипломатические отношения. Кроме того, был ещё человек, в штатском, конечно же, но военная выправка прямо таки чувствовалась. Он представился как Иван Иванов. И он же переводил неграм. Штиглиц и Гале изъяснялись на русском, хоть и корявенько.

Но главное, за столом был человек, с которым мне нужно наладить контакт: Большаков Иван Григорьевич, Министр кинематографии СССР.

Его водитель и ассистент, Володя, как ни ломался, а за стол мы его таки затащили, и сейчас он тоже стал душа человек. А ведь поначалу показался таким чопорным сухарём.

— Муля, скажи тост, — чуть заплетающимся языком предложил Козляткин и многозначительно подмигнул мне.

Я глянул на гостей, у всех ли налито, и сказал:

— За кинематограф!

Выпили, вкусно закусили маринованными хрустящими груздями и огурчиками.

— Вот за что я тебя уважаю, Муля, что ты короткие тосты говоришь, — усмехнулся Иван Григорьевич, щедро накладывая ложкой икру на блин.