А вот дома опять была бытовуха: остро встал вопрос со стиркой.

Я привык менять бельё ежедневно, постельное — через каждые три дня. А у Мули, кажется, запасного вообще не было. Второй вопрос — где и как его стирать? Что-то стиральных машин-автоматов я тут совсем не вижу. Когда я только попал сюда, то обнаружил, как Фаина Георгиевна вываривала бельё в большом тазу. Заниматься этим я уж точно не буду, да и не умею.

А как же тогда быть?

Представив, как я полощу бельё в проруби или вывариваю исподнее в цинковом тазу, я содрогнулся. Ну уж нет! Но и покупать постельные принадлежности на три дня глупо, а затем что — выбрасывать? А кальсоны ежедневно что ли покупать? Или как? Это же сколько денег надо! Да и неэкологично. Куда выбрасывать потом сто двадцать два комплекта постельного белья и триста шестьдесят пять кальсонов?

Удручённый новой проблемой, я задумчиво вышел на кухню.

Там крутилась Белла. Что-то напевая под нос, она помешивала, судя по запаху, молочную кашу в кастрюльке на плите.

— Что ты грустный такой, Муля? — спросила она, не прекращая помешивать. — Опять с Софроном не поделил что-то?

— Да нет. Не могу решить задачу. Бытовую, — пожаловался я, — вот что мне делать со стиркой, Белла? Я же в тазу вываривать совсем не умею.

— Как это что? — удивилась Белла. — То, что и раньше всегда делал. Отнеси в прачечную. Они за пару дней всё сделают, а выглаженное и накрахмаленное обратно вернут. Но лучше отдай Марусе. Она быстрее постирает и прямо завтра отдаст. И дешевле выйдет. Да и ей какая-никакая, а всё подработка будет…

Она хотела ещё что-то добавить, но тут каша перелезла через стенки кастрюльки и с шипением убежала, на плиту. Белла чертыхнулась, обжигая руки, отставила кастрюльку в сторону и побежала к умывальнику с тряпкой намочить.

Соваться к ней сейчас за уточнениями было нерационально, да и чревато, поэтому я отложил вопрос до следующего раза. А сейчас, даже если я поменяю постельное бельё, то мне нужно иметь на замену чистое. А лучше — два комплекта. И я собрался в магазин.

Собрался я быстро, но над тем, что следует взять — авоську или сумку, — задумался. В авоське как-то нести по улице исподнее и простыни некуртуазно, а сумка у Мули хоть и была, но такая потрёпанная, что уж лучше позориться с авоськой.

И тут в дверь постучали.

Чертыхнувшись, на проклятую авоську, что не успел сбежать, я крикнул:

— Открыто!

В дверь заглянул Орфей Жасминов:

— Можно? Я на минуточку…

Я сильно удивился и кивнул:

— Да, конечно, конечно, проходите, Орфей.

Жасминов вошел и замялся:

— Муля, мне нужен ваш совет, — робко попросил он застенчивым голосом.

Да, я шикарно умел применять манипулятивный приём «нога в двери» на других людях, но, когда кто-то применял этот приём на мне — я тоже всегда обязательно попадаюсь на эту удочку. Потому что приём этот безупречный. Как говорится, стратегического «противоядия» от него ещё не придумали. Поэтому сказал:

— Чем смогу — помогу.

— Да вот, хочу вас про Колю спросить, — замялся Жасминов, а я сильно удивился.

— А что с Колькой не так? Нормальный такой шкет, правильный.

— Понимаете, Муля, я старался найти с ним общий язык, поиграть, — начал, запинаясь, жаловаться Жасминов, — а он меня высмеял и всё, на контакт не идёт больше. Держится волчонком.

Я не стал спрашивать, зачем Жасминов ищет общий язык с сыном Пантелеймоновых. Очевидно, Лилин верхний регистр пения произвёл на него столь убойное впечатление, что он решил срочно задружиться со всеми членами этой несправедливо уплотнённой семьи.

— Ну, во-первых, вы начали всё делать неправильно, — сказал я.

Видя вытянутое от удивления лицо Жасминова, пояснил:

— Вы начали с Кольки, а надо было — с Полины Харлампьевны.

— Поня-а-атно, — сообразил, наконец, Жасминов.

— Найдите с нею общий язык, — добавил я, — и она сама внушит внуку, какой дядя Орфей хороший. Ведь сейчас у вас с нею вроде как война, правильно?

Жасминов с виноватым видом кивнул и пожаловался:

— Она опять про урожайность свеклы передачу весь вечер слушала!

— Угу. И поэтому вы жахнули ей на всю громкость Утёсова?

Жасминов сконфузился:

— Но ведь вы сами посоветовали…

— Именно так, — ответил я неумолимо, — когда вы спросили про методы ведения партизанской войны до победного, я и посоветовал. Но если вы хотите наоборот — мира, то вам нужно думать, как Полину Харлампьевну привлечь на свою сторону. Сделать союзником. Вы же уже поняли, кто там, у Пантелеймоновых, всем заправляет?

Жасминов просиял и согласно кивнул.

Когда он, наконец, ушел, я схватил первую попавшуюся авоську и торопливо вышел в коридор.

А там наткнулся на Фаину Георгиевну, которая с исходящей паром кастрюлькой как раз возвращалась из кухни. При виде меня она ехидно усмехнулась и сказала:

— Ну как, Муля, продвигается твоя программа успеха?

— Всё под контролем, — с независимым видом буркнул я и срочно заторопился в магазин.

А уже поздно вечером я выловил Варвару на кухне и спросил с милой улыбкой:

— Ну как там моя рубашка с пуговицей? Сделали?

— Неа, — равнодушно ответила Варвара и зевнула, — неохота было.

Упс! Кажется, процесс курощания будет не столь простым, как я думал…

Автор жутко падок на ваши лайки и комментарии, они очень греют мне душу и мотивируют писать и писать. Если книга нравится, то напишите об этом и поставьте сердечко. Спасибо!

«Все театры предлагаю положить в гроб! — любил говаривать Ильич, любовно рассматривая брёвнышко, — Неловко содержать за большие деньги такие роскошные театры, когда у нас не хватает средств на содержание самых простых школ в деревне».

Мда. Всякий театр — та ещё головная боль. А советский театр — головная боль в квадрате. Как там говорила несравненная Фаина Георгиевна: дачный сортир и клоака?

Вот с этой клоакой мне и предстояло сейчас разобраться. Хорошо, что я вчера инструкцию изучил, так что даже не имея профильного образования, примерно хоть представляю, что мне сейчас надлежит делать.

А задача передо мной стояла ох и непростая, спасибо товарищу Козляткину, удружил, гад. Так вот, мне нужно было поприсутствовать на фрагменте репетиции и оценить идеологическую составляющую репертуара, так сказать, «в действии». Согласно инструкции, я должен был «выявить эстетические отклонения от соцреалистической направленности, что есть ни что иное, как идеологическая диверсия Запада…». Критерии там были жесткими. Никакого отступления от политики партии ни на шаг. А потом, когда я выявлю все идеологические диверсии, я должен буду написать отчёт и дать оценку — « соответствует данный театр идейно-политической направленности нашей страны или необходимо принимать кардинальные меры?». То есть попросту говоря — закрывать театр или пусть ещё пока побудет.

Товарищ Козляткин не просто удружил мне с этим делом, но удружил в квадрате. Он позвонил директору театра и хорошенечко на него так наехал, мол, «трепещите, сейчас мой человек ка-а-ак придёт и будет вам крышка!» (это мой дословный перевод их получасовой беседы, содержание которой практически дословно передала мне Лариса). Поэтому меня, можно сказать, ждали с нетерпением, а моё появление в стенах театра вызвало хорошо сдерживаемую ненависть администрации и демонстративное раздражение театральной труппы.

— Здравствуйте. Я из Комитета по делам искусств. Бубнов Иммануил Модестович, — представился я директору театра, импозантному мужчине очень преклонных лет, с длинными, ниспадающими на плечи, «эльфийскими» волосами.

— Очень приятно, — обозначил поклон тот, хотя по выражению его лица так сказать было сложно, но всё же он представился достаточно вежливо, — Глориозов Фёдор Сигизмундович. Руководитель театра. К вашим услугам.

— Взаимно, — вернул любезность я и сказал. — Ну что же, я готов к работе.