Ну что же, я только порадовался за бывшего шефа. Хороший секретарь — это уже половина успеха.

— Вы опоздали на десять минут, — безэмоциональным тоном сказал мне Альберт Кузьмич, не отрываясь от чтения какого-то необычайно важного документа.

— Альберт Кузьмич, — пока ещё по-доброму ответил я, — я пришел сюда сразу, как меня вызвали. Пять минут на дорогу. Ну, так я не летаю и телепортироваться с первого этажа на второй я при всём желании не смог бы.

— Вы опоздали на работу на десять минут, — всё также безэмоционально отметил секретарь.

— Ничего подобного, — прищурился я, стараясь сдержать закипающий гнев, — меня Сидор Петрович на два дня писать сценарий отпустил. А я за ночь всё написал. Пришел после того, как закончил. Ещё не спал даже.

Альберт Кузьмич изволил поднять на меня строгий взгляд:

— В регламенте Комитета по искусствам не сказано, что работники уполномочены приходить в свободное время, — степенно покачал головой секретарь, — вы опоздали на десять минут. Ваши причины никого не интересуют.

Ах ты ж сморчок! — меня уже начала душить ярость.

Думаю, ещё бы пару реплик с его стороны и я бы стукнул этого благопристойного дегенерата.

Яйцеобразную прилизанную башку этого, не побоюсь этого слова, представителя человекообразных, от встречи с моим кулаком, спас вопль Козляткина из глубин кабинета:

— Муля! Ты где?

— Тут! — крикнул я.

При этом секретарь с несчастным видом поморщился.

— Ну, так иди сюда! Где тебя всё утро черти носят⁈

Секретарь побледнел, а потом сделался желтоватым. Я уже побоялся, что его сейчас вытошнит прямо на секретарский стол, поэтому что есть мочи рванул в кабинет к Козляткину.

— Где ты ходишь? — возмущённо помешивая ложечкой чай в стакане в красивом подстаканнике, проворчал Козляткин. А потом, спохватившись, проявил гостеприимство, — чай будешь?

Так как на массивном дубовом, покрытом зелёным сукном, столе никакого чайника я не увидел, то справедливо прикинул, что чай Козляткину и его гостям подаёт достопочтенный Альберт Кузьмич. Я не сомневаюсь, что чай мне он-то сделает, но по дороге, не факт, что не плюнет туда. Или чего похуже.

— Нет, спасибо, — отрицательно замотал головой я, — пил недавно дома.

— А зря не хочешь, — Козляткин вытащил из стакана кусочек лимона ложечкой, подцепил и отправил в рот.

Немного пососал, чуть постанывая от удовольствия, съел его и улыбнулся с довольным видом:

— Чай с лимоном — великое дело!

Я молча пожал плечами.

— Я вот зачем тебя позвал, — сделался серьёзным Козляткин, — так как ты сейчас заменяешь меня…

— Стоп! — возмутился я. — Какое «заменяешь»? Мы же всё обсудили, и я отказался стать на ваше место!

— Я помню, — кивнул Козляткин и отхлебнул чаю. От удовольствия он аж зажмурился, а потом открыл глаза и посмотрел на меня суровым взором, — ты пойми, Муля, я же не могу за пять минут найти замену! Нужна правильная кандидатура… Да ты и сам всё понимаешь. А пока мы ищем, ты побудешь и\о.

Я скривился. Знаю я эти и\о. Нет ничего более постоянного, чем временное. И сказал недовольным голосом:

— Почему я?

— Ну а кто? Ты знаешь работу, знаешь все поточные дела нашего отдела…

— Та же Лариса. Или Мария Степановна, — предложил я.

— Муля, тебе самому не смешно? — устало вздохнул Козляткин. — Какой из них толк? Здесь надо уметь реагировать быстро, быстро принимать решения. А они только и умеют, что мои распоряжения выполнять, да акты сверять. Нет!

Я промолчал, только скривился. Ну, а что говорить, если он уже всё решил.

Хитрость Большакова и Козляткина я раскусил сразу. Поставить меня начальником отдела, вроде как временно, пока кандидатуру ищут. А искать её они могут и год. И два. А потом я привыкну, и так и останусь.

— Чего кривишься⁈ — возмутился Козляткин, — тебе доверие вон какое оказывают, а ты!

— Я не терплю, когда за меня что-то решают, — отчеканил я, — и не хочу тратить время на эту работу. У меня другие планы на жизнь. Да и к тому же, общественная нагрузка. Я — комсорг.

— Ты ещё пару месяцев будешь комсоргом, — хохотнул Козляткин, — а потом в Партию пойдёшь. Так что не выделывайся, а то характеристику хорошую не дам.

— Так зачем вы меня вызывали? — демонстративно тяжело вздохнул я, понимая, что сейчас я ничего сделать не могу.

— А! Да! — кивнул Козляткин и полез в пухлый блокнот. Немного полистал его, нашел нужную страничку, пробежался взглядом по ней и поднял на меня глаза. — Нужно вот этот акт оформить.

Он положил передо мной бумажку и добавил:

— Поэтому прямо сейчас пойдёшь на «Мосфильм» и всё подпишешь.

— У меня другие планы вообще-то были, — начал набивать себе цену я.

— Бубнов! — нахмурился Козляткин.

— Если я пойду сейчас на «Мосфильм», то потрачу весь день, — развёл руками я, и опять отчёт доделать не успею…

— Скажи, пусть Лариса доделает, — отмахнулся Козляткин, но потом, спохватившись, добавил, — так, нужно же тебя сейчас коллективу представить, как нового начальника отдела кинематографии и профильного управления театров.

— И аргументировать, каким это я невероятным образом из методиста сразу в начальники запрыгнул, — мрачно добавил я, — а, кроме того, я не хочу эту должность.

— Я знаю, ты квартиру хочешь, — вздохнул Козляткин и вдруг посмотрел на меня странным взглядом. Глаза его при этом приняли хитрое выражение.

— Хочу, — подтвердил я и, понимая, что он не зря это начал, уточнил, — причём не просто хочу квартиру, а, во-первых, двухкомнатную, как минимум. Во-вторых, на Котельнической набережной, в высотке. И в-третьих, чтобы окна выходили на улицу, а не во двор.

— Ого! — вытаращился на меня Козляткин, — а не обнаглел ли ты, Муля?

— Почему обнаглел? — пожал плечами я, — там, насколько мне известно, есть свободные квартиры. Да, я знаю, что туда заселяют артистов. Ну, так и я к артистической среде кое-какое отношение имею.

— Это ведь там живёт Раневская? — проницательно спросил Козляткин и тотчас же нахмурился, — вот далась она тебе. У нас в Москве столько юных прекрасных актрис. Это я ещё не говорю о провинции. А ты зациклился на этой…

— У всех свои слабости, — не стал оправдываться я, — хочу, чтобы она была у меня под контролем.

— А твоя комната в коммуналке? — проявил осведомлённость шеф.

— Пропишу туда Дусю, — отмахнулся, как от несущественного, я и опять повернул разговор в нужное мне русло. — В общем, ситуация у меня такая, Сидор Петрович. Мой отец, только не Бубнов, а Адияков, настоящий отец… так вот он хочет, чтобы я поехал в Якутию на пару лет и продолжил там его работу. А я ссориться с ним не хочу. Моя мать только-только стала счастлива. Я просто не могу её расстраивать, понимаете?

Лицо у Козляткина вытянулось.

— И единственный аргумент, который отец может учесть — это то, что мне дали благоустроенную квартиру, и я теперь должен её отработать, — с честным видом пай-мальчика вздохнул я.

— Бубнов, это шантаж, — пробормотал Козляткин. — Это недостойно советского человека! Какие-то совершенно мещанские у тебя заморочки!

— Нет, Сидор Петрович, — не согласился я, — шантаж — это то, что сейчас творится у меня дома. А я вам честно обрисовал ситуацию. И на данный момент я или уступаю воле родителей и уезжаю в Якутию. Или я доказываю им, что мне лучше остаться здесь. И единственный аргумент, который они вынуждены будут принять — это то, что я от работы получаю определенные блага…

— А зарплата тебе, значит, не благо? — холодно спросил Козляткин.

— В Якутии тоже будет зарплата, — подчёркнуто смиренно вздохнул я, — только заполярная, сами понимаете.

Козляткин понимал. И крыть ему было нечем. От этого он начинал злиться.

Я не мешал. От стадии гнева к стадии смирения нужно, чтобы прошла хотя бы минута. Поэтому терпеливо ждал.

Наконец, Козляткин принял для себя какое-то решение и вздохнул: