– Вот потому я и не хочу, чтобы Маша тут оставалась, – осуждающе сказал Модест Фёдорович, – и так у неё проблем сейчас выше крыши. А ей вообще-то надобно к предзащите диссертации готовиться. А не всей этой ерундой заниматься.

В этом я с ним был согласен.

– А вообще, ты тоже, Муля, подумай, – сказал вдруг Модест Фёдорович. – Ну, что ты сидишь тут, в этой конуре. Возвращайся. Твоя комната всегда тебя ждёт.

– У тебя сейчас молодая семья, медовый месяц, – неуклюже пошутил я.

Модест Фёдорович покраснел и от смущения, и от удовольствия:

– Маша мне всё рассказала. Спасибо, что защитил её, и меня, на собрании. И что поддержал в такую минуту. Я очень тобой горжусь, сынок, – он расчувствовался и обнял меня.

– Думаю, любой поступил бы так на моём месте, – аккуратно отстраняясь, сказал я.

И тут из сортира вышел Жасминов и сказал:

– Муля, что мне делать?!

– По поводу? – удивился я.

– Я не могу больше жить в таких условиях, – он кивнул на комнату Пантелеймоновых и жалостливо запричитал. – Понимаешь, ни выйти, ни зайти нельзя. Григорий орёт постоянно. Я каждый день домой, как на казнь возвращаюсь. Я так скоро сойду с ума, Муля!

– Ну это вам нужно в комитет обращаться, – задумчиво сказал я, – а вообще я не пойму, зачем вы на этот вариант согласились?

– Но я же не знал, что это чулан через проходную комнату будет! – всплеснул руками Жасминов и взмолился, – Муля, ну придумай что-нибудь! Ты же умный. Ты всем всегда подсказываешь, посоветуй и мне! Пропадаю!

Я задумался. Орфея я понимал прекрасно. Насколько и так тяжело жить такой вот коммуной, а тут ещё ходить через чужую комнату приходится, где живёт молодая семья. И это ещё ему повезло, что Лиля к нему толерантна, мягко говоря. А что было бы, если бы там жила женщина с таким характером, к примеру, как у Беллы?

– Думаю, если нужен выход из ситуации быстро, то тут есть только один правильный вариант, – задумчиво сказал я и спросил, – у тебя же нету блата, чтобы помочь?

– Муля, если бы у меня был блат, то разве я бы жил в этой кладовке? – печально усмехнулся Жасминов и покачал головой.

– Угу, – глубокомысленно покивал я и озвучил вариант, – тебе нужно жениться, Орфей. И этой площади будет недостаточно для проживания двоих.

В разговоре мы с Жасминовым постоянно переходили то на «ты», то на «вы», в зависимости от серьёзности темы.

– Но у меня нету невесты! – возмутился Жасминов. – Это же любить надо…

– Это может быть и фиктивный брак, – пояснил я, – пожениться, получить комнату побольше, пожить там какое-то время, а потом потихонечку развестись. И ты, и она получите отдельное жильё. А если ещё и ребёнок будет…

– Ну ты, Муля, и голова! – восхитился Модест Фёдорович, который всё это время внимательно слушал наш разговор. – Не знаю, в кого ты пошёл такой? Надя вроде не ахти, Адияков этот вообще какой-то недалёкий, раз профукал всё. А ты вот как…

– В деда, – коротко ответил я и Модест Фёдорович кивнул, удовлетворившись моим ответом.

– Муля, – Жасминов продолжал топтаться рядом, обдумывая мой совет. – А теперь тогда подскажи, где мне невесту найти?

– Орфей, – устало вздохнул я, – вот уж чего-чего, а это вообще не вопрос. Сколько из деревень девчонок ежедневно приезжает в Москву? И любая из них будет счастлива на такой вариант. А сколько вдов осталось, чьи мужья с войны не вернулись? Они страдают от одиночества. У многих и дети есть. Кстати, может, тебе действительно взять хорошую хозяйственную женщину с ребёнком или двумя? Расписаться с нею, немного пожить, она тебе и готовить будет и хозяйство вести, а потом получить жильё и развестись? И никто в обиде не будет.

Глаза Жасминова полыхнули восторгом.

– А пока вы в чуланчике жить будете, она очень быстро Гришку на место поставит. Он у неё по струночке маршировать будет.

Этот совет пришелся Жасминову особо по душе. И он с энтузиазмом воскликнул:

– Муля! Ты меня спас! – и счастливый и лучезарный, умчался обратно в комнату.

Оттуда тотчас же послышалась ругать Гришки.

– Ужас какой, – прокомментировал Модест Фёдорович, качая головой на всё это.

– Так и живём, – пожал плечами я.

Модест Фёдорович затушил окурок и сказал:

– Пошли, Муля. Поздно уже. Мы с Машей сейчас уйдём, а ты давай-ка ложись спать. Ты ужинал?

– Да, мы с Машей по дороге в общагу зашли в столовку, поели, – сказал я. – А ты?

– А меня Дуся накормит, – отмахнулся Модест Фёдорович и с улыбкой добавил. – Хорошо, что я на два дня раньше вернулся, хотел к докладу подготовиться к пятнице. Как чувствовал, что тут что-то не то.

– Да, хорошо, – кивнул я и сказал с улыбкой, – пошли мою будущую мачеху тормошить, а то она там заждалась уже вся.

На следующий день на работу я шел, честно говоря, опасаясь результатов вчерашнего. Я, конечно, человек отмороженный и плевать мне на все эти разборки, но для моего плана мне нужно задержаться в Комитете по искусствам. А если со мной будет то же, что хотели вчера провернуть с Машей и Мулиным отчимом, то вряд ли получится задержаться здесь надолго.

Поэтому перед тем, как пройти на своё рабочее место, я сходил к кабинету, где работала кареглазка с подругами, и заглянул туда.

– О! Муля! – обрадовались мне девчата, – а почему тебя вчера не было?

– Это длинная история, – загадочно сказал я, – обязательно расскажу потом как-нибудь. А что вчера было? И чем всё закончилось?

– Ой, такое было! – экспрессивно воскликнула кареглазка и всплеснула руками, очевидно, для дополнительной аргументации.

И девчата, торопясь и перебивая друг друга, принялись рассказывать мне о вчерашнем заседании.

В общем, если кратко, то комсорг решил на меня наехать, что я перестал проводить лекции. И что мои лекции содержат вредные для советского комсомольца идеи. Что я пропагандирую мещанство. И так далее. Это бла-бла-бла он вещал долго. Если его послушать, то я – вражеский элемент, который разлагает коллектив с какой-то тайной целью.

Мда, дела явно непростые.

Моё отсутствие подтвердило мою виновность. И комсорг, захлёбываясь возмущением, обличал мою мещанскую и вражескую сущность. А потом встал Барышников и тоже внёс свои пять копеек. И тоже, с его слов, я выходил конформистом и приспособленцем, для которого своя шкура дороже, чем общее дело строительства коммунизма.

Не знаю, до чего они бы договорились, но, когда поднялся вопрос о том, что мои лекции вредные и их нельзя слушать, то народ взбунтовался. Особенно неиствовали девушки, которые надеялись послушать мои лекции по изменению внешности. Они-то и отбили меня у комсорга, буквально силой. Сгруппировались все и дружно напали на него.

– Там такой ор стоял! – мечтательно закатила глаза подружка кареглазки.

– А что решили в конце концов? – спросил я.

– Решили, что ты должен лекции продолжить, – хихикнула кареглазка, – так что теперь будешь каждый день нам рассказывать.

Я вежливо поулыбался, поблагодарил милых девушек, но ничего не обещал.

Когда вернулся в кабинет, Лариса сказала осуждающим тоном:

– Ты прогулял вчера собрание, Муля. Тебя рассматривали. Наш очень злой на тебя.

– Спасибо, Лариса, – сказал я и сел на своё место.

– Ты разве не собираешься к нему в кабинет? – удивилась она.

На что я пожал плечами и ответил:

– Меня не вызывали. Сижу, работаю.

Некоторое время в кабинете было молчание. А потом дверь без стука распахнулась и вошел сердитый комсорг.

– Бубнов, – раздражённо сказал он, явно преодолевая себя, практически сквозь зубы. – Сегодня лекция будет не в Красном уголке, а в актовом зале. Желающих много. На какую тему ты будешь беседу проводить? Ты тезисы сделал? Мне же записать нужно.