— А это что? — Большаков, усилием воли сдерживая улыбку, ткнул пальцем в очередной лист. — Романтика на фоне классовой борьбы?

— Товарищ Большаков, это ключевой эпизод! — я заставил себя улыбнуться и начал плести словесные кружева. — Через личное счастье героев мы покажем торжество социализма. Их чувства крепнут, преодолевая козни враждебных элементов.

— Гм… — начальник отодвинул сценарий и взял смету. — А расходы? Ты считаешь это оправданным?

— Я постарался учесть все нюансы, — я показал ему на столбцы цифр. — Съемки частично в Крыму — экономия 15 %. Зеленую и Раневскую я убедил работать за полставки — они восприняли это как возможность. А югославская сторона пусть будет готова покрыть две трети расходов в обмен на прокат в их сети кинотеатров. Это будет прорыв!

Козляткин и Большаков переглянулись. Я понял: они уже видят себя докладчиками на съезде, героями, наладившими культурный мост через пропасть раскола. Но страх ошибиться у них всё ещё перевешивал.

— Допустим, — Большаков откинулся в кресле. — Но кто поручится, что югославы не используют фильм в пропаганде против нас?

— Контроль, жёсткий контроль! — я выдохнул. — Мы введем в съемочную группу проверенного редактора. Каждый кадр будет согласован. А если возникнут противоречия — всегда можно переснять эпизоды. Главное — начать. Партия учит нас: искусство должно быть на передовой идеологической борьбы.

Тишина повисла, как дым после залпа. Потом Большаков неожиданно засмеялся:

— Хитрец ты, Муля. Ладно. Одобряем. Предварительно. Но, — он поднял палец, — за результат отвечаете головой. Ты и товарищ Козляткин.

— Мы приложим все усилия! — сказал я и посмотрел на Козляткина.

— Не мы, а ты, — ворчливо сказал Большаков и устало вздохнул, — Сидора Петровича я возьму к себе замом. А тебя думаю поставить на его место. Пока что и.о. А там уж, как покажешь себя.

Он взглянул на меня, ожидая моей реакции. Но я его разочаровал:

— Спасибо, Иван Григорьевич. Но у меня пока другие планы на жизнь.

— Ты не хочешь стать начальником отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР? — Большаков так сильно удивился, что аж с кресла привстал. — А чего же ты хочешь?

— Квартиру хочу, — скромно сказал я, — отдельную. Двухкомнатную. Хотя бы.

— А ты наглец! — расхохотался Большаков.

За ним похихикал и Козляткин.

— Где я тебе квартиру возьму? Нет, Муля, выбирай что-то другое.

— Тогда ничего, — ответил я.

— Как так? — удивился Большаков.

— Муля, не дури! — сказал Козляткин.

— А у меня всё есть. Кроме квартиры, — ответил я. — А раз с квартирой не выходит. То ничего и не надо.

— Ладно, иди, — рассеянно бросил Большаков.

Я вышел. Когда дверь кабинета ещё не закрылась, в спину услышал, как Козляткин проворчал:

— Нагловат наш Муля. Но зело полезен.

— Именно такие мне и нужны, — ответил Большаков и добавил, — Сидор, пусть пацан что хочет тут говорит, а ты воткни его в резерв на должность замначальника отдела кинопропаганды. Умеет ходить по лезвию. Пока не порежется.

Они захохотали, но дальше я уже не слышал — дверь закрылась.

Я улыбнулся. Всё идёт, как следует. Я прекрасно знал правила этой игры. Выигрывает не тот, кто громче кричит, а тот, кто незаметно вплетает свою нить в ковер чужой славы. Сегодня я вплел. Завтра — вплету еще. А вот послезавтра начну собирать плюшки.

Я вернулся домой в приподнятом настроении. Всё было просто замечательно. И у меня, и у отчима. Я молодой! Жизнь хороша!

Я вошел в коммунальную квартиру. Прошел по гулкому коридору, переступил через опять кем-то поваленный торшер. Сейчас он уже так не раздражал меня, как в первые дни. То ли я привык, адаптировался, то ли ещё что.

Я вошел в комнату и остановился. За столом сидел Павел Григорьевич, Мулин биологический отец. Он посмотрел на меня и сказал:

— Здравствуй, сын. Я считаю, что тебе пора взять свою настоящую фамилию — Адияков!

Дуся возмущалась. И ведь не просто так. Ну, куда это годится? Закрылись вдвоём с этим противным Адияковым и ругаются там, уже почитай час почти! А Дусю выставили на кухню.

Ужас!

Кошмар!

Ой, кошмар!

Дуся обиженно фыркнула и пошире открыла форточку. Ещё и эта противная Белла ходит тут, курит. А Дуся должна теперь сидеть и нюхать.

Но когда же они наругаются, божечки ж мои, божечки?

Нет, так-то Муленька прав, Адияков этот противный, ну как с ним не поругаться? Но вот всё равно, не по-людски как-то… Всё же он отец, хоть и никудышный.

Нет, надо положить этому конец!

Сейчас Дуся подойдёт к двери, как откроет! Да как выскажет им! Ну что же это такое! У неё там работы полно, а они её на кухню! Ужас!

Дуся решительно вскочила и, ворча и чеканя шаг, свирепо пошла к двери комнаты. Оттуда слышались приглушенные голоса. Явно на повышенных тонах.

Нехорошо. Ругаются. И вот что люди подумают?

Дуся вздохнула и покачала головой. Вся её решимость куда-то враз испарилась.

Ну ладно, можно ещё на кухне немного посидеть. Только недолго, минут двадцать, не больше. Ведь у неё дел полно. А потом она пойдёт и сразу разгонит их. Да!

Внезапно дверь распахнулась и Адияков, весь красный и злой, выскочил из комнаты:

— Ноги моей здесь больше не будет! — воскликнул он, — делай, что хочешь, раз такой умный!

И хрястнул дверью так, что один из стульчаков от унитаза свалился на пол.

Дуся вздохнула и покачала головой:

— Муленька, что случилось? Чегой это он так на тебя ругается? — спросила она, когда Адияков ушёл.

— Ой, Дуся, хоть ты не начинай! — скривился Муля, отвернулся и принялся читать какую-то тетрадь.

А ей, Дусе, ничего так и не рассказал.

Ну, и ладно, раз так! У Дуси, между прочим, тоже есть характер!

И в знак протеста Дуся даже ягодный пирог не стала готовить. Обошлась морковной запеканкой. Знала, что Муленька страсть как любит ягодный пирог, чтобы, значится, ароматный, густо посыпанный сверху песочной крошкой, сахарной пудрой и орешками, и чтоб на разломе тёмно-бордовая ягодная начинка аж вытекала.

А раз так, то всё! Отныне только морковная запеканка!

Дуся не такая, Дуся характер выдержит. Пусть знает, раз так!

Я сидел за столом и перечитывал сценарий, который составили дамы под руководством Рины Зелёной. Честно сказать, очень даже неплохо получилось. Даже на мой предвзятый взгляд было неплохо. А если сюда напихать побольше спецэффектов и крючков, которые применялись в кино в моём времени, то в результате должно получиться если не бомба, то уж явно получше тех фильмов, которые были на слуху в этот год.

Одновременно я занимался ещё двумя делами. Набрасывал план действий по советско-югославскому проекту (а то сценарий и смета, это хорошо, но если уже все эти Завадские и Глориозовы начали хороводить вокруг нас, то не факт, что кто-то таки сможет подсуетиться и проект у нас банально отберут). И, во-вторых, делал наброски плана действий на ближайшие два-три месяца для меня лично.

А то со всеми этими заботами я банально, вон уже четыре дня, как забрать одежду и рюкзак из ателье не могу. И вот такой вроде как мелочёвки накопилось полно, а я чувствую, что перестаю весь этот ворох дел контролировать.

Я аккуратным разборчивым почерком дописал очередные пункты:

25. план мероприятий комсомольской организации переделать так, чтобы нас заметили «сверху». Дедлайн — с четверга.

26. разобраться с деньгами. Чтобы какая-нибудь любопытная Дуся не влезла, или ещё кто-нибудь, я не стал писать, что деньги от госконтракта. Просто оставил так.

27. продолжить бегать по утрам. Добавить утяжеление.

28. срочно приобрести…

Однако дописать я не успел, так как в дверь постучали.

Я оглянулся. Обиженная Дуся, скорей всего понесла выбрасывать мусор, или я не знаю, куда ещё умотала. Во всяком случае, в комнате её сейчас не было.