Он уже изрядно расслабился и тоже стал почти своим в доску. Хотя дистанцию, конечно же, сохранял. Но ничего, не всё сразу.

— Муля у нас ещё и комсорг, — ни к селу, ни к городу брякнул Козляткин и потянулся за прозрачным ломтиком пропахшего чесноком сала.

А я понял, что нужно менять тему, и сказал:

— Там баня поспела. Давайте ещё по одной, и — в баню.

Возражений не последовало.

Мы бахнули ещё, и пошли париться. Иван Иванов тщетно старался объяснить неграм, куда мы идём и с какой целью.

— Но зачем? — на ломанном английском пытался выяснить дальнейший график отдыха толстогубый курчавый негр, — мы сегодня уже мылись. В гостинице. С мылом даже. Много воды истратили.

— Это баня, — силился донести эту простую истину до непонятливого сына солнечной Либерии Иван Иванов, — понимаешь, баня, парилка, пар…

— У нас в пустыне Намиб парилка, — задумчиво сообщил второй негр, помоложе и с длинными то ли косицами, то ли дредами, — мы там всегда паримся.

— Ну, вот, — обрадовался Иван Иванов и аккуратно подтолкнул негров по направлению к бане.

Гостей пропустили вперёд, а я чуть задержался. Хотел спросить у Митрича по поводу шашлыков (после бани всегда есть охота, особенно если пар удался правильный, крепкий).

— Слушай, Муля, — задумчиво сказал Митрич, который как раз подошел с охапкой дров, — ты представляешь, я, сколько здесь работаю, сколько народа перепарил, а до сих пор жопу живого негра и не видел. Говорят, жопы у них розовые, как и ладони?

— Все мечты когда-нибудь обязательно сбываются, — философски ответил я и вошел в парилку.

Парилка была правильная, раскалённая так, что вода, только попав на камешки, с тихим шипением испарялась практически моментально. Все сразу полезли на полки. На полу стояли две кадушки с запаренными вениками. В одной — берёзовые, в другой — дубовые.

Я вытащил один, дубовый, взмахнул, хорош, чертяка.

— Я ещё в веники, между ветками, стебли зверобоя и полыни кладу, — похвастался Митрич.

Иван Иванов сразу напрягся.

— Они, когда распариваются, изумительный запах дают. И для тела хорошо, и от ревматизма, говорят, помогает.

Иван Иванов расслабился и замер на полке, полуприкрыв глаза и истекая обильным потом.

— От ревматизма, моя бабка в веники высушенные стебли крапивы добавляла, — сказал Козляткин, — очень хорошо оздаравливает, кстати.

— Так они же жгутся, — не поверил Володя, — крапива-то.

— Так сушеная же, с чего ей жечься? — хмыкнул Большаков и полез на самую верхнюю полку, — поддайте там парку.

Митрич плеснул из туеска на каменку — густо пахнуло горячим хлебным духом, аж в зобу дыхание спёрло, до слёз.

— У-ух! Кр-расота!

Большаков с наслаждением вытянулся на самой верхней полке, закрыл глаза. Володя порывался его парить веником, но тот отмахнулся: рано ещё, пусть тело сперва как следует распарится. Франце Штиглиц и Йоже Гале примостились на нижней полке, опустили головы под пар, слабаки. Иван Иванов парную явно уважал: сел тоже высоко, но так, чтобы контролировать сразу всех. Негры сидели, нахохлившись, и явно кайфа от парной не понимали. Они даже не вспотели ни капельки, привычные.

— Подвинься, Муля, — рядом со мной на полку плюхнулся умиротворённый Козляткин, и аж застонал от удовольствия, но всё же спросил, — дальше всё по плану?

Я кивнул, не произнося ни слова.

Хорошо как…

После первой парилки вышли в предбанник, распаренные, расслабленные. Там уже вездесущим Митричем был накрыт небольшой стол. Всё по делу: водка, лепестки сала, чёрный хлеб, хрустящая, истекающая рассолом, квашеная капуста с укропными семенами и солёные огурчики, только из бочки. Ну, и пиво, куда же без него, для слабаков.

На старые дрожжи да ещё парком, и всех уже слегка развезло. Поэтому выпили и заговорили все сразу, одновременно, перебивая, и не слушая друг друга:

— А я во-от такую рыбину там поймал, — размахивал руками на метр Козляткин, объясняя толстогубому негру, — хотя обычно еле-еле полведра карасиков мог наловить. А тут сразу такая рыбина! Ты представляешь?

Негр сидел и с задумчивым видом кивал, не понимая ни слова по-русски.

— А она мне говорит, если ты, Володя, так сделаешь, я с тобой больше на танцы не пойду, — горячился ассистент, жалуясь Йоже Гале.

Тот кивал и улыбался:

— Како добро!

— Иванов, ты меня уважаешь? — возмущался Большаков, — значит, прекращай крыситься. Давай лучше выпьем.

— Вси наси филмы со поснети на исто темо, — энергично доказывал Франце Штиглиц Митричу. Его раскрасневшееся от парилки лицо лучилось довольством.

Тот мычал согласно и лишь подливал югославу пива.

Хорошо сидим.

После второй парилки, распаренные, выскочили все голышом и попрыгали в озеро.

— У-у-ух!

Негры тоже было сунулись в воду, но сразу же замёрзли, вернулись обратно на берег и, дрожа, устремились обратно в баню. За ними, тяжело вздохнув, нехотя вылез и потрусил Иван Иванов.

— Ишь ты, и задницы у них тоже чёрные, — удивлённо покачал головой Митрич.

Остальные плескались, хохотали, брызгались.

Накупавшись, замёрзли и потянулись обратно.

По дороге к бане, меня придержал Йоже Гале и тихо шепнул:

— Морамо се поговорите.

— Говори, — также тихо сказал я.

Тот покачал головой и кивнул на Франце Штиглица, который что-то бурно обсуждал с Большаковым:

— Потем.

Я его понял, и настаивать не стал, хотя самого разбирало любопытство. Захочет — расскажет, раз начал.

В парилке Митрич поддал пару, потом ещё разок, и все принялись хлестать друг друга вениками. Я влез на верхнюю полку и прикрыл глаза. Суматоха последних дней здорово измотала меня. Тут я расслабляться и не планировал, но всё равно капитально расслабился.

Невольно события последних двух дней заняли все мои мысли.

И ведь как хорошо-то получилось! Надежда Петровна, окрылённая тем, что сынуля ей ни в чём не противоречит, взяла всё в свои руки. Она даже на следующий день сходила к нам на работу и объяснила Зине, почему та не может быть моей невестой. Честно говоря, я изрядно опасался, что заполучу врага в лице Зины. Но, видимо, женщины умеют между собой договариваться, если надо. Не знаю, что там наплела ей Надежда Петровна, но сразу после их разговора Зина подошла ко мне и, смущаясь, сказала, что невестой моей она быть не может. Потому что замуж пока не планирует. И предложила остаться друзьями. На что я с радостью согласился, изобразив, правда, перед Зиной печальный вздох и грусть.

Надеюсь, Надежда Петровна не наговорила, что у Мули недавно была свинка и теперь детей не будет? Или ещё чего похлещё выдумала. В принципе, я не удивлюсь, она такая, что может, что угодно, если надо.

Как бы там ни было, но с этой проблемой я разобрался. Но при этом появилась новая проблема — активный поиск Надеждой Петровной мне невесты.

Ну да ладно, пусть ищет, а там разберусь.

В крайнем случае, скажу, что всё ещё страдаю по Зине.

Так что с Мулиной матерью я помирился, о чём на следующий день за ужином и сообщил Модесту Фёдоровичу. Тот обрадовался и назвал меня умницей.

У Мулиного отчима и Машеньки было всё хорошо. Кроме любви их соединяла наука. Они, думая, что никто не видит, всё время смотрели друг на друга блестящими глазами и постоянно норовили прикоснуться, ну хотя бы пальцами.

С Дусей правда вышла нехорошая история. Машенька засекла, как та пыталась молотком разбить голову Менделееву. Разразился жуткий скандал со слезами и выяснением отношений. И теперь разобиженная Дуся переехала жить ко мне вместе с экспроприированной у Модеста Фёдоровича китайской ширмой. Всё бы ничего, вот только храпит по ночам она сильно.

Тоже, что ли, её кому-то замуж отдать? Или новую квартиру себе начинать искать? Так ведь она за мной увяжется.

— Муля, не спи, замёрзнешь! — хохотнул Володя и окатил меня из ведра ледяной водой.

От неожиданности я заорал, и тут же на меня набросился Митрич с двумя вениками и принялся свирепо хлестать.