Вопреки воле Мамая предатели не только научили новых джур — они основали целый Орден проклятых! За полтора столетия, которое я упустил в крепком гробе, кровавое соглашение подписали тысячи несчастных. их могилы раскинулись дубами по всему гетманату. их героями были Волк, Сокол, Медведь и Лиса. их предания твердили, будто Пугач, пятый джура Мамая, был пьяницей, чья глупая гибель предостерегала от хмельного вращения на волка — и все свято верили в эту гадкую ложь!

Никто не знал правды о единственном настоящем друге Мамае и первооткрывателе дороги к кровавому соглашению. Несомненно, это был Соколов замысел: только он мог так причудливо смешать меня с трясиной! Басням о героической смерти четверки во время обороны от изумрудного нашествия я не поверил ни на йоту.

Характерники, сероманцы, голодающие, химородники... Ох, друг Мама! Сейчас на твоей могиле каждый год приветствуют новых проклятых, отчаянных юношей и юношей, как хорошо, что ты не свидетельствуешь этому ужасу!

Джуры Сокола – кто еще, как не они? — изобрели волшебство для разговоров из-за могилы характерных. Погребальные дубы превратились в листовые столбы. И никого не смущало такое кощунство!

Мир сошел с ума, и я должен был это остановить.

Ради обещания Мамаю.

Ради спасения новых поколений.

Ради мести низменным предателям...

Серый Орден должен быть уничтожен.

Но что может сделать один заложный мертвец против нескольких сотен опытных воинов?

Первым пришел в голову брат. Изумрудная империя устояла и выросла, хотя не смогла завоевать гетманат. Следовательно, нужно призвать Темуджина на помощь. Совместно захватить страну. Уничтожить каждого проклятого, как он вырезал всех колдунов на собственных землях!

Был ли нынешний Темуджин моим братом? Слишком много времени прошло от последней встречи. Может, он считает меня изменником... После долгих сомнений я отверг мысль о Изумрудной Орде — их нашествие приведет только к новой волне безумцев, желающих двинуться по ту сторону.

Потусторонний бок! Вот куда следует податься. Неважно, где тлеют кости Сокола — я выполню обещание, которое дал ему больше ста лет назад.

Но в ответ на мою просьбу Гаад рассмеялся. Сказал, что я волен разорвать собственное соглашение, когда вздумается, но к чужим мне нельзя. Наверное, ему нравилось непрерывное посещение жаждущих могущества... Я настаивал на своем, пока княжеское терпение не прервалось. Разгневанный Гаад выгнал меня, запретив появляться под его глаза.

Следовательно, я должен был уничтожить Орден своими силами.

Звучало невыполнимо, особенно учитывая две попытки здешних власть имущих, которые на взгляд имели гораздо больше возможностей — и, несмотря на это, потерпели крах. Причина проста: они перли напролом, когда мой опыт подсказывал, что действовать следует хитростью. Немолодая, крупная организация не может избежать слабостей, а во что бы то ни стало можно уничтожить изнутри с помощью принципа, который работает давно: divide et impera. В мое отсутствие люди совершили очередной оборот — переоделись, реформировали язык, придумали множество странных достопримечательностей, забыли некоторые привычки и завели новые — однако остались теми же людьми.

Новая жизнь нуждалась в новом имени. Рахманы — легендарные мудрецы далекого края, живущие молитвами, питающиеся манной небесной, а о христианском празднике Пасха узнают, когда река приносит им скорлупы пасхальных яиц. Так я стал Рахманом: это имя подходило коварно замученному праведнику, для которого еда и время не имели значения.

Изучив новый мир, я осторожно пошел между характерниками, преимущественно из шалаша часовых. Угощал их в придорожных корчмах, нипал по городам и селам — медленно собирал сведения. Менял вид и говоры, постоянно перелетал с востока на запад и с севера на юг, прятался, чтобы не попасть в глаза контрразведке. Характерники напоминали товарищей, чьи тела обернулись в прах в могилах близ Хортицы, — как казаки полторы сотни лет назад, так и сероманцы сейчас жаловались на маленькую плату, скверное снаряжение, досадные условия службы. Возмущались тем, что ветераны войска Сечевого за тридцать лет получали право выйти на заслуженный покой и могли работать на собственной земле, открыть кабак или другое дело, а характерники должны были служить до кончины.

Я быстро наткнулся на пятую ахиллесу Серого Ордена, которая называлась проклятием лунного ига. Зверь, который поселялся в каждом оборотне, не позволял засиживаться на месте, а чем старше были мои собеседники, тем сильнее они жаловались на потерянную возможность жить с семьями, помогать женам, растить детей... В юности, когда ставишь подпись, о таком не думаешь, говорили все собеседования.

Такая очевидная слабость! И почему до сих пор никто не воспользовался ею?

Мой выбор остановился на характернике по имени Роман Вдовиченко. Он выделялся среди других причудливой внешностью: снежные волосы, молочная кожа, красноватые глаза... Когда Роман заходил в корчму, все взгляды сразу прикипали к нему — даже если та корчма стояла в Будде в конце августа.

Легко украв чересы с тремя клямрами, я притворился старым характерником. За год мы заговорили однажды в кабаке; встретились случайно на дороге; пересеклись на Сорочинской ярмарке... Понемногу подружились, несколько раз выпили. Распылившийся от водочной искренности Роман вспомнил о сыновьях, которые постоянно переезжали вместе с матерью, также служившей в Ордене, и признался, что хотел бы расторгнуть кровавое соглашение.

– А когда я скажу, что такая возможность существует? – посеял я первое зерно.

От неожиданности он отрезвел.

— Плохие у тебя шутки, старина. Даже детям известно, что с волчьей тропы не сходят.

Я усмехнулся.

— Просто им выгодно, чтобы вы так думали.

– Кому?

- Есаулом. Кому еще?

Роман смотрел на меня недоверчиво.

– Зачем им такое делать?

— Чтобы ты, я и все остальные серомахи не смогли покинуть службу. Если бы разорвать соглашение мог любой, где бы то ни было... Это же приведет к смерти Серого Ордена! Сам подумай.

— Я думаю, что если бы такой путь существовал, то мы бы давно о нем услышали, брат. Шила в мешке не утаишь.

— Подобно другим владыкам, Совет семерых бережно хранит такие сведения для себя. Когда есаула решает уйти на покой, то разыгрывает собственную смерть, а сам отправляется к Гааду и стирает подпись с свитком. После этого едет за границу, где понемногу доживает возраст, транжиря накопившиеся деньжата.

– Не верю, – насупился характерник. — Есаулы так не поступают.

Я пожал плечами и больше эту тему не затрагивал. Семена должны были прорасти.

В следующий раз Вдовиченко нашел меня первым.

— Кое-что разнюхал о тебе, брат Рахман. Оказывается, что нет ни в одном шалаше такого брата! Кто ты? Почему я не должен прямо сейчас пойти к контрразведке и сдать тебя, липовый сероманец? Отвечай!

Он пришел ко мне, а не к контрразведке, потому что сомневался. Зерно росло.

– Позволь кое-что показать, – ответил я. — Но об увиденном даже жене не говори.

На глазах ошарашенного характерника я превратился в филина, взлетел, пугнул у него над головой, опрокинулся на человека и сеял дальше: о старых временах, о Потустороннем мире, о собственных соглашениях, о дружбе с Мамаем... Поля лжи лучше всего растут на землях правды.

Я рассказал о коварных джурах, знавших путь расторжения кровавого соглашения, но решили его посвятить вопреки предсмертной воле Мамая; рассказал, как меня убили за нежелание скрывать правду, показал шрамы; рассказал, как вернулся к миру живых и заплакал от обиды, которая произошла за это время...

А Совет семерых до сих пор лелеял кровавый секрет.

— Если ты не безумец, — губы Романа едва дрожали.

— Так прямо сейчас мы двинемся к дубу Мамая, и ты покажешь свою могилу.

Так мы и поступили. Откопали доски, нашли две гнилые колья.

– Вот мои доказательства.

Могила на самом деле оказалась не такой глубокой, как казалось изнутри.