— Проклинаю день, когда посоветовал Мамаю взять тебя в джуры.

Выстрел.

Ослепленный гневом, я опустил взгляд на живот. Словно гром за молнией пришла жгучая боль. Как много раз до того, я начал произносить заклятие против кровотечения, но кто-то сомкнул мой рот ладонью, закинул голову назад, и шеей скользнула острая сталь. Слова захлебнулись струями крови.

Медведь. Волк. Лиса. Сокол. Мамаевые дети, отобранные и обученные с моей помощью, преданные товарищи, с которыми воевал бок о бок и выпивал на хуторе Буда, теперь они вместе убивали меня, не зная, что я бессмертен.

На время мое ошеломленное сознание угасло. Передо мной в грязи лежал Мамай, избитый до смерти. Я наклонился, чтобы помочь, но упал на него; когда поднял голову, на меня в упор смотрело собственное лицо, обезображенное побоями.

Я пришел в себя от удара по груди. Захрипел неистово, как может хрипеть человек с перерезанной глоткой.

- Псекрев!

Новый удар. В ноги холодно.

- Как он до сих пор не сдох?

Еще удар. Кто-то меня разул.

— Сомкнитесь.

Я лежал в гробу, а Сокол забавными движениями вбивал колы мне в сердце. Уж и сапоги украли, дети.

– На сторону его!

Волк и Медведь послушались приказа, а Лиса подала новый кол, который под молотком Сокола поразил мой висок. Раздался отвратительный хруст, и мир померк.

— Какой гроб! Она из золота?

Темное озеро безумно.

- С морты. Вытесали на заказ.

Воет волк...

Накрывают крышкой...

Рычит медведь...

Стуков молотков...

Девкотит лисица...

С тихим шорохом сыпется земля...

Хохочет сокол...

А потом наступила тишина.

С простреленным животом, разрезанным горлом, кольями в сердце и голове я проклял предателей и мечтательное бессмертие.

На горизонте поднималось облако пыли: под болотные напевы невольники шли к новой жизни. За ними следил молодой казак, беспрестанно погонял взмыленного коня. Если бы он только оглянулся... Если бы только увидел, что творится за спиной...

Но юноша не оглядывался.

Искалеченное тело замерло посреди дороги. Ударом лапы бурый медведь расколол голову. Череп лопнул, словно перезрелый арбуз, и медведь принялся вышивать мозг. Серый волк жадно глядал икры, рыжая лиса погрузила писок в живот и лакомилась требухами. С бледных небес упал сокол, пробил острыми когтями грудь, принялся клювать сердце, которое ритмично пульсировало. Кровь превращалась в багровый пепел.

Я плыл в море летаргического сна, качался на темных волнах агонии, нырял в однообразные глубины марева.

Иногда просыпался. В глухой могиле без воздуха, пищи, воды и чувств лежал неподвижно, как бревно. Не умирал.

Боролся с малодушием. В любое время он мог мысленно отказаться от сделки и закончить эту пытку. Не отказывался.

Я хотел уволиться и отомстить.

Ярость исцеляла меня. Когда вернулась власть над рукой, я нащупал кол в виске и медленно вытащил, постоянно теряя сознание от всплесков боли, которую невозможно описать словами из известных мне языков. Потом, так же медленно и так же болезненно, достал кол из сердца. Дерево насквозь пропиталось моей кровью. Помедлив накопленные силы, я вернулся к меченому босыми ногами грязи на растерзание голодных пастей.

Пока призрачные звери мордовали мои сны, сделка медленно восстанавливала мое тело — изрезанное горло, простреленное брюхо, дыры в груди и голове, такие глубокие, что поместили бы палец. Никто не выживал после таких ранений... Никто кроме меня.

Мышцы, нервы, сосуды - когда вернулся слух, я мог слышать звуки их обновления. Каждое возвращенное чувство вспыхивало колонной света в царстве мрака. Рот сушило фантомной жаждой, желудок крутило голодом. Я мечтал о кусочке хлеба и кувшине родниковой воды, но имел только щепочку, что удалось сколотнуть с крышки гроба.

Сложнее всего пришлось с пораженным мозгом. После длительного обновления большой пласт воспоминаний, имен и других знаний исчез, оставив после себя пустые закамарки и шаткие тени. Вместе с ними исчез мой спокойный нрав; сердце, словно аташдан зороастрийцев, пылало неугасимой яростью. Старый Филин умер! Пришел новый, клянувшийся выполнить преданное завещание Мамая и отомстить за украденные годы собственной жизни.

Столько времени потрачено! Столько возможностей упущено! Просто сейчас я мог бы стоять во главе братской Изумрудной армии, а гнил в могиле... И все из-за собственного милосердия.

В моих мечтах ненавистные джуры один за другим умирали все более болезненным образом. Сокол всегда погибал последним, ползая в жалких мольбах... Когда я покончу с четверкой предателей, найду каждого их джуру и отправлю в засветы вслед за учителями!

Раны затянулись шрамами. Тело восстановилось. Пора двигаться на свободу.

Наощупь я определил место, в котором доски подогнаны слабее всего, и воткнул туда первый кол. Второй загнал чуть ниже. Сжал кулаки.

Удар. В гробу сильно не замахнешься.

Удар. Крышка скрипит, но держится — мореный дуб достоин своей славы.

Удар. Трещина ползет и ширеет.

Лусь!

В образовавшуюся пройму посыпались крошки земли. Рядом упал червь, и я мгновенно сожрал его. Подкормленный, взялся за дело яростно, послышался громкий треск; я уперся ладонями в крышку и толкнул ее от себя. Она не поддалась, и я толкал, пока не смог согнуть перед собой ноги. Уперся стопами. Закрыл глаза. Ударил всем телом.

Полился сыпучий ливень. Я вслепую сбрасывал землю по бокам, кое-как трамбовал ладонями, повторял множество раз, пока не смог сесть. Такое необычное, забытое чувство! Срывая ногти, поднялся наверх, барахтался, как лягушка в лягушке молока, глотал землю вместо воздуха, кашлял и мотылял головой, а когда показалось, что никогда оттуда не выберусь, пальцы нащупали корни травы.

Воздух обожг легких. Солнце опалило кожу. Белый день резанул глаза. Будто новорожденный, я скрутился калачиком, ждал возвращения зрения и плакал от счастья. К вечеру ослабленные подземным царством чувства приспособились к миру верхнему, и я огляделся: неподалеку шумел городок, на пригорке раскинулся ветвистый дуб-великан — место казалось знакомым и новым одновременно.

Одежда моя истлела и подралась, поэтому я выбросил ее. Кое-как притоптал разрытую землю, чтобы не привлечь нежелательного внимания, увидел битый путь и решил притвориться жертвой грабителей. Мамай любил этот глупый спектакль — в его исполнении она всегда срабатывала.

– Все забрали! Бросили прямо в болото, — мой голос скрипел, как ржавый.

— Вот изуверы, — тикал языком чумак, который увидел меня у дороги и остановил телегу. — Куда сероманцы смотрят, когда прямо возле Буды такое происходит?

– Будда? – услышал я знакомое название.

- Да, - он махнул в сторону хижин. - Волчий город. Вы, наверное, сюда шли... Откуда будете, уважаемый? Не из Таврии временем? Есть забавный говор!

В мое отсутствие хутор успел превратиться в целый городок.

— Ничего не помню... Какой сейчас год? — переспросил я смущенно. — По голове так били, что имя родной мамы забылось...

- Тридцатый ныне, уважаемый.

Это объясняло и превращение хутора, и странный наряд чумака. Предатели вычеркнули из моей жизни почти пять десятков лет!

— А Тимофей до сих пор гетман? – на всякий случай переспросил я.

- Тимофей Хмельницкий?

Муж одарил меня участливым взглядом, после чего предложил баклагу. Первое питье за полвека!

— Крепко вам по казану настукали, да? Тем временем сто лет как мертвый.

Я чуть не подавился. Выходит, что... Прошло не пятьдесят... А все сто пятьдесят лет!

Добросердечный чумак привез меня к себе, согрел полные корыта, подарил старые одежды, накормил и уложил спать. Я поблагодарил его за милосердие, но уснуть не мог, напуганный миром, в который попал.

По улицам города бродило множество проклятых! Звались они волчьими рыцарями, за цеховое отличие носили чересы с тремя клямрами, и были такими многочисленными, что делились на семь шалашей. Некоторые несли проклятие из поколения в поколение и гордились этим, как выдающейся заслугой...