- Дурак! - крикнул Ярема. – Ты лишил государство могучей силы, которая могла остановить нашествие Орды!

- Кровавый урок новой эпохи, - ответил Кривденко. — Зато мы будем жить без оборотней, которые под масками защитников могут раздирать своих граждан. Вы, оставшиеся, — мелкие обломки истории. Вы обречены на исчезновение!

Он замолчал, разгоряченный от близкого огня и собственной речи. Его глаза воинственно блестели, губами ползла презрительная улыбка. Эней расхохотался.

– Дерьма ты кусок, – отозвался он. — Ненависть, которую мы не замечали? Но нас каждый день питали в ненависти. Испепеляли взглядами чересы, плевали в спины. Мы засыпали в ненависти и просыпались в ней, потому что наше проклятие не в лунном ярме или серебряных ожогах. Проклятие — в малодушных людях, ненавидящих нас выбором, на который не решились сами. Потому и ненавидят других, безумных, неправильных, преградивших черту, на которую они застели даже смотреть! Мы ведь должны были подумать, и, подобно им, отказаться. Не подписывать кровавое соглашение, отделаться от волчьей тропы, жить спокойно... Но мы воткнули ножи в собственные сердца! Твоя болтовня — не что иное, как попытка оправдать задристое нижнее белье и превратить его в геройский флаг.

Он не знал, откуда взялись эти красочные слова, и, растерявшись, умолк.

– Хорошо сказано, брат, – Северин подкинул в руке нож. — унаследовал красноречие брата Варгана вместе с его варганом.

— Ненависть ослепила тебя, Ефим, — покачал головой Яровой. — На этом разговор завершается.

— Ефим Кривденко! Ты уничтожил сотни и изуродовал тысячи жизней, — подхватил Чернововк. — За это мы, последние рыцари Серого Ордена, приговариваем тебя к смертной казни.

Савка, весь допрос молчавший, закрыл уши ладонями, спрятал голову между коленями и закачался из стороны в сторону, что-то бубня.

- А право на последнее желание? – вскричал Ефим.

Он осознал, что жить ему осталось несколько минут.

– Как шляхтич, я не могу отказать в этом праве, – вздохнул Ярема. — Что ты хочешь, Ефим?

— Хочу встретить смерть на ногах, как подобает мужчине.

Игнат фыркнул. Он считал, что Кривденко должен сдохнуть, как заколотый хряк, и Яровой схватил пленника на ноги. Тот пошатнулся, шляхтич его подхватил и поставил у трубы.

Ефим стрельнул глазами в темный угол, где лежала Майя, зажмурился и торопливо прошептал молитву. Открыл глаза — зрачки огромные, в уголках дрожат томированные слезы — и прошептал:

– Я готов.

Ярема кивнул.

– За Орден.

Нож характерника вошел между ребер, и Ефим оцепенел от боли. Но устоял. Шляхтич отошел, и следом, не колеблясь, ударил Игнат.

– За Орден!

Он загнал нож в живот по самую рукоятку, вкладывая в удар ненависть и уныние, скитания и беспомощность. Ефим охнул, а Бойко медленно провернул лезвие, чтобы рана разразилась нестерпимой болью, болью окончательной разлуки с семьей, болью сожженного дома, болью окровавленных улиц Буды. Ефим пошатнулся, его ноги вот-вот должны были подкоситься. Стоны агонии, вонь распаханных кишок и теплая кровь на рукоятке радовали Гната. Он упивался этими секундами, потом наклонился к наклоненной голове Кривденко и прошептал:

– Перед тем, как твоя Майя сдохнет, я хорошенько с ней развлечусь.

Тот скинул искривленное болью лицо, в глазах вспыхнул ужас. Игнат не успел насладиться, потому что его оттеснил Северин.

– За Орден.

Милосердный удар в шею завершил страдание руководителя Тайной стражи, рухнувшего перед дымоходом.

- Он не заслужил смерти настоячки, - буркнул Эней, недовольный таким быстрым финалом, и кивнул на темное пятно на штанах Ефима: - Еще и обещался.

– Как и каждый перед казнью.

Под телом растекалась лужа крови. Мертвого лишили рубашки — тонкий батист вошел в края ран — и Ярема принялся за работу.

Тремя искусными движениями — S,

С невозмутимым лицом - точка,

И еще четыре пореза – О.

Игнат докинул дровят, снова раскалил лезвие ножа и добавил восклицательный знак.

— Убийство, о котором не напишет ни одна газета гетманата, — тихо сказал шляхтич. — По крайней мере, в ближайшее время.

– Девку тоже стоит закатрупить, – Игнат взглянул на угол гостиной, где лежала пленная. – Она нам не простит.

– Не стоит ее трогать, – оборвал Северин. — Мы пришли за Кривденко. Она не видела наших лиц.

– Но могла подслушать разговор.

— Тогда пусть поблагодарит за милосердие.

Пленница молчала. В животе Игната заворчало.

— Проклятый сыр...

Савка украдкой взглянул на мертвого и опрометью отвернулся, но другие этого не заметили. Стояли над телом, размышляя каждый о своем.

- Начало положено, - сказал Чернововк. — Несмотря на все, мы смогли убить главу Тайной Стражи.

— Прямо под носом у его охраны, — судя по огням на берегу, откуда доносились веселые крики, свита Кривденко гульбенила.

- Хорошее начало. Пусть так и будет дальше, — согласился Яровой.

Игнат подхватил с пола Ефимов револьвер.

- Такая игрушка пригодится, - он взвесил оружие в руке и довольно кивнул. – Кто следующий, Рахман?

– Симеон.

Бойко пожал плечами. Неважно, кого убивать.

— Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины, — Ярема задумчиво потер бороду. – Надо будет исповедоваться.

Они тихо хохотнули. Только Савка сидел и расшатывался, закрыв лицо облезлой мотанкой, а по его щекам катились слезы.

Оля не отступала ни на шаг, преследовала повсюду хвостиком, а Катя только радовалась – даже разрешила спать рядом, хотя к тому приучала дочь укладываться отдельно.

О, каким счастьем лучилась их встреча!

Максим скрывался на крыльце от безжалостного солнца, когда заметил всадницу и позвал Олю. Тишину одинокого хутора смело радостным детским визгом. Поднимая пыль, маленькие ножки понеслись вперед. Катя спрыгнула с Шарканя, подхватила дочь и прижала к себе, впитывая родной запах. Живая! Здорово! Ни за кого другого — даже за себя — она так не переживала.

Мягкие ручонки окутали шею, носик клюнул в щеку, на ухо прошептали:

– Ма-ма!

Бремя, моявшее сердце от мгновения разлуки, растаяло. Измученная материнскими маревами о сотнях возможных бед, Катя заплакала. Максим, улыбаясь, наблюдал за их воссоединением, тактично исчез в доме.

- Дочка, - Катя пыталась выбрать вопрос из того водоворота, который кружился в ее голове. — Весело тебе путешествовало с Максимом?

– Ма-ма!

Катя быстрым взмахом взмахнули слезы. Выучила лицо дочки, провела ладонью по щечке, улыбнулась и снова прижала Олю к себе.

— В имении тебя не обижали?

– Нет!

Глаза блестят от искренней радости. Катя была готова умереть за них.

- У тебя ничего не болит?

– Нет!

Для уверенности Оля покрутила головкой. Личко свежее, умыто. Даже волосики аккуратно зачесаны, украшены цветком мака.

– Как я по тебе соскучилась!

Катя, забыв об остальных вопросах, засыпала маленькие щечки поцелуями.

Через недели одиноких странствий Максим тоже претерпел изменения: выпрямился, расправил плечи, словно нашел в себе уверенность. Получив волну благодарностей от Катри, улыбнулся, сбросил шляпу и отчитывался - прибыли вчера утром, не капризничали, доехали легко, никаких неприятностей не случилось.

— Разве только...

– Что?

— Пани Яровая не хотела отпускать ее, — альбинос на мгновение задумался, подбирая правильные слова: — Она относится к Оле, как к собственной внучке.

— Пусть пани Яровая лучше бодрствует родственников, — отрубила Катя и решила, что с чертовскими гостинами надо завязывать.

Она убедилась в этом решении, когда перед началом ужина Оля перекрестилась, а потом сделала книксен.

— Это пани Яровая тебя научила? – поинтересовались Катя ледяным голосом.

Дочь лукаво усмехнулась.

– Забудь немедленно! Мы не из института благородных девиц.

За день, получив несколько уроков слежки от сестры Искры, Максим отправился под Винницу изучать течение жизни патриарха Симеона.