Ярема сплюнул прямо на ценный паркет.

— Кривденко выкручивает тебе яйца, когда помог с гетманской булавой, а ты, великий политик, никогда не знал, как ему противостоять. Но вот вдруг случился шанс избавиться от его чужих рук. Это я оказываю услугу, а не ты мне.

— Не буду спорить, — сказал Яков. — Но в моем арсенале есть два надежных человека на смену, и расследование судьбы Ефима зайдет в тупик... Понимаешь?

– Твоим обещаниям нет веры, – отмахнулся Ярема. – Кто следующий?

– Патриарх Симеон, – продолжил брат. — Старика не убивайте, потому что получите новую волну фанатических ненавистников. Лучше убедите его снять анафему...

— И убедим солнце не садиться за горизонт.

— Твой сарказм понятен, но я не оказываю влияния на церковные решения. Однако со светской стороны сделаю все для восстановления доброго имени Серого Ордена.

– Восстановление? Кроме имени ничего не осталось, — отмахнулся Ярема. – Дали.

- Есть третий... О нем я ничего не знаю. Его всегда держали в большом секрете. Слышал от Ефима прозвище Рахман, может, станет зацепкой.

Киевские катакомбы, сквоватая борода и глубокий капюшон, скрывающий отвратительной формы правый глаз. «Орден Проклятых должен быть уничтожен». Он представился Рахманом, плюнул Яреме в глаза и предсказал его утрату. Пророчество сбылось в считанные часы.

— Спросите у Кривденко и Симеона, — продолжал Яков.

– Они охотно расскажут, если их разговорить.

— Не вижу смысла совершать сделку, — пожал плечами Ярема. — Я без тебя знал, что Кривденко и Симеон за этим стоят.

– Но не знал, где их искать, – прервал Яков нетерпеливо. — Симеон прячется возле Винницы в своем имении, я укажу на малых.

Характерник развернул атлас на нужной странице и получил чернильную метку нужного места.

— С Кривденко сложнее... Но из моих источников известно, что в ближайшее время он планирует отдых в романтической атмосфере.

— Что это значит?

— Спроси своего знакомого Чарнецкого, он расскажет лучше. Именно на днях вернулся в столицу.

– И это все? От гетмана я ожидал большего. Ты дал мне крохи.

– Могу дать больше, – вкрадчиво сказал Яков. — Могу восстановить не только хорошее имя, но и сам Орден... Озолотить так, что вашим казначеям и не снилось!

— Неужели?

Яреме было смешно от бестолковой попытки подкупа.

— Для этого нужно не так много, — продолжал брат. — Третий сын, Угэдей, возглавляющий силы Орды под Запорожьем...

— Разбирайся с ним сам, полководец, — сероманец вернулся к выходу.

– Я могу приказать немедленно арестовать тебя, – ударило в спину.

Шляхтич огляделся. Измерил старшего брата пренебрежительным взглядом. Было противно от мысли, что этот самоуверенный дерзок с гетманской цепью — его родственник.

– Я могу немедленно убить тебя. А твои человечки в белом никак мне не помешают, — Ярема насладился испугом в глазах брата, после чего завершил разговор: — Не забудь: Филипп Олефир.

И ушел.

Чего он надеялся? Извинения? Раскаяние? Признание ошибки? Яков давно отсек ростки ненужных чувств и прижёг рану раскаленным золотом гетманской булавы. Жизнь он видел интригой, борьбой, людей необходимыми ресурсами. Что-то подлинное, живое и уязвимое, срывало в нем фантомными болями, и Ярема показал это редкое явление при упоминании госпожи Яровой. С другой стороны, рассуждал себе характерник, все может быть проще — брату так сильно хочет получить материнское прощение не через сантимент, а лишь потому, что он, господин гетман, со всей его властью и возможностями, ни одним способом не удосужился этого прощения получить. Впрочем, просить мамуньо за него Ярема не собирался, и приказал себе, чтобы снова волчья тропа не привела его к старшему брату.

О Варгане на прощание он напомнил умышленно: надеялся, что хоть это обещание выполнят. Это было меньше всего, что Яровой мог сделать для памяти Филиппа. Он до сих пор не решился прочесть его последнее письмо. Брат Варган... Брат, роднее кровного, который умел помочь метким словом и прикрыть спину в бою, волчий рыцарь, даже взбешенного Зверя смог удерживать настолько, чтобы использовать его перед смертью в пользу общего дела.

Когда в ту ночь до них докатилось эхо взрыва, Катя и Ярема молча переглянулись. Савка задремал, но подскочил, зарыдал, взвыл, и сквозь его крик доносилось только:

- Тьма! Тьма!

Катя пыталась успокоить его, но Павлин вскарабкался и убежал в комнату Филиппа, где потерял сознание.

Вернулся Северин. Вернулся с изумрудом — трофейным, в доказательство убийства. Катя долго держала мужчину в объятиях.

– Варган? — тихо спросил Ярема.

– Все прошло так, как он задумал.

В скорби они встретили рассвет нового дня, в первый день без брата Варгана. Савка пришел в себя, но больше не плакал, просто сидел на кровати и расшатывался, уставившись в мотанку на ладонях.

Василий, которого даже взрыв не разбудил, узнал новость, принес бандуру и принялся играть думы. Тоскливые мелодии неслись, растворялись, повторялись, наполняя хижину грустью. В немой чести прошел день.

А потом началось освобождение города.

— Простите, господин, вы по делу?

Василий остался в гетманском дворце — Яков, вспомнив поэтический дар кобзаря, временно отстранил его от шпионажа, предоставил комнату и распорядился создать эпическую думу об освобождении Киева, запретив покидать стены дворца для выполнения приказа. Ярема пожелал Матусевича творческих успехов и поблагодарил за помощь, на что кобзарь махнул рукой и пообещал поздравить Подвиг Филиппа (об этом он хотел составить отдельную думу, даже если ее запретят). На том и расстались.

- Господин?

Служитель ждал ответа, постоянно скользя взглядом по скобам.

— Передайте Зиновию, что к нему прибыл Ярема Яровой.

Имя произвело впечатление, о чем свидетельствовали расширенные зрачки, но слуга невозмутимо продолжил допрос:

— Господин Чарнецкий ожидает вашего визита?

– Нет. Но это срочное дело.

Служитель попросил ждать у ворот. Но не пришлось: через минуту его с поклоном провели во двор.

Здесь ожили незваные воспоминания: наезжает отряд в черных одностроях с белыми крестами, звучит непродолжительный разговор, стучат выстрелы и тело охватывает ядовитой болью, сумрак глотает глаза, он падает, летит в темноту, замечает тоненькую красную нить мяса, но он не отпускает, потому что иначе непреодолимая тьма окончательно поглотит его, слышит шепот брата Щезника, видит...

– Кого я вижу! — Зиновий Чарнецкий с широкой улыбкой шагал навстречу. — Друг мой, ты жив!

— Спасибо, что принял меня, Зиновий.

– Я рад видеть тебя, Ярема.

Дипломат выглядел так же, как и во время их первой встречи в Черновцах: изысканный наряд, свежее лицо, легкий парфюм — идеал шляхтича. Характерник уже и забыл, когда сам в последний раз так наряжался.

- Рад? Несмотря на то, как мы расстались? – Малыш улыбнулся. — Напрасно извиняюсь за этот кавардак.

— Ты ночью, когда на вас фанатики напали? — Зиновий махнул руками. – Забудь. Мы тут, конечно, испугались, когда началось сражение, но потом что-то произошло... Все вдруг уснули! А когда проснулись — из ворот последнего мертвеца выносят, оставалось только кровь отмыть.

Чарнецкий скривился, словно вступил в дерьмо.

– Но это все ничто по сравнению с нашествием. Я давно покинул Киев и вот только прибыл, чтобы проверить, что с домом — ограбили ли, или, не дай Бог, сожгли...

– Я отниму немного времени.

– Э, нет! Я как раз собирался обедать, и ты составишь мне компанию! Употреблять кончим — тогда о деле и поговорим. Ох, друг мой, – Зиновий повел Ярему внутрь. – Твое лицо возмущает столько воспоминаний! О, Княжество, что это было за утешение! Теплые приемы, бесконечные представления, долгие переезды, и, наконец, безумный морской вояж! Ох, это одна из лучших историй, случавшихся со мной. Хотя, признаюсь откровенно, я запомнил тебя с двумя глазами.

— Одно я потерял на твоем крыльце, — ответил Ярема. – Если слуги вдруг его найдут, пришли мне.