Василий хохотнул, повернулся к чатовым, будто мог их видеть, а потом спросил серьезно:

– Ты продумал разговор? Я понимаю, что между братьями царят личные отношения, но он прежде всего гетман...

— Не беспокойся, Василек, я наметил себе основные тезисы.

– На всякий случай напомню, – Матусевич понизил голос. — Шила в мешке господин гетман не скроет: когда я взрывчатку по добрым людям собирал, то повсюду растолковал, что покушение готовят сероманцы. Не хочу самославиться, но благодаря этим скромным усилиям ваш подвиг стал общеизвестным, и теперь господин гетман не сможет легко присвоить все лавры себе.

— Искренне признателен.

С Яковом Ярема встретился случайно.

После боя он шагал по склонам Киева, разглядывая поиски товарищей, которых разнесло в хаотическом водовороте битвы. Потрепанный кровью, почерневший от копоти, полуоглохший от выстрелов, характерник бродил по улицам, как демон войны в поисках пищи. Бой кончился, радостно колотили колокола Софии Киевской, возгласы о победе распространялись наводнением, а уцелевшими флагштоками карабкались вверх первые украинские флаги. Шляхтич увидел, что до сих пор сжимает сломанную саблю, бросил ее за плечо — оружие принадлежало павшего ордынца. Верный ныряльщик, тщательно вытертый продырявленной пулями рубашкой от крови и мозгов, покоился за поясом.

– Как они узнали? Как смогли так быстро приготовиться и опрокинуть силы? — удивлялся Яровой, когда через сутки после убийства Темуджина началось наступление сечевиков. – Как сумели войти так тихо?

- Чудо Господне, - Василий перекрестился. – Не иначе!

– Твоих рук работа? – Катя заряжала пистоли.

— Добрые люди, подарившие взрывчатку, не замедлили известить ближайшие гарнизоны о возможности контратаки.

– А почему нас не предупредил? – спросил Северин.

— Не хотел тяготить лишней ответственностью. Вы и так были как на ножах.

Сироманцы присоединились к атаке. Никто из сечевиков не спрашивал, кто они или откуда взялись, потому что на увитых пороховым дымом улицах весит одно — убивать врага и выжимать его за городские стены. Наступление длилось двое суток, катилось с запада на восток по улицам, задворкам, портам, площадям, рынкам, дворам и баррикадам жестокой битвой. Самые ожесточенные бои развернулись на северных стенах. Несмотря на большие резервы врагов подвела растерянность — обезглавленные изумрудные воеводы при отсутствии Хамгийн Сайн не могли прийти к согласию, должны ли отстоять город любой ценой, или отступить, а тем временем сечевые полки все прибывали и, забыв усталость, просто с марша бросались в бой. Под непрерывным наступлением ордынцы начали отходить за левый берег, сжигая за собой все до основания.

Одревесневшие от напряжения ноги вынесли Ярему к площади Хмельницкого, загроможденной пустыми тентами изумрудной армии и телами мертвых воинов. Неподвижные лица осели многочисленные воронки — птицы роскошествовали, клювали, глотали, перепрыгивая от одних глазниц к другим. Шляхтич бессознательно потер единственный глаз, зажженный от дыма и долгой нехватки сна. Воронка страшного взрыва чернела посреди площади, словно отражение гнева божьего, и характерник нахмурился: здесь пожертвовал собой Варган. Жаль, что ни один росток не имеет шансов в таком аду.

На дне воронки лежало знамя Изумрудной Орды, присыпанное землей.

— Sic transit gloria mundi, — пробормотал Ярема.

На площадь въехала пышная кавалькада. Характерник схватился за ныряльщика, но зря: это были свои. Он оставил оружие и безразлично наблюдал, как всадники становятся в нескольких шагах.

– Руки вверх, – приказал один.

Малыш показательно сложил руки на груди.

— Подождите-ка, — послышался знакомый голос.

Кавалерия расступилась, давая дорогу невысокому всаднику, который поверх белого мундира имел на груди украшенный вычурным литьем панцирь. За поясом тускло сверкала позолоченная булава.

- Это ты, брат? – спросил Яков Яровой.

Ярема несколько секунд смотрел на лицо брата, которого не видел, как Иаков наведался к нему в тюрьме, куда сам и заключил. Лицо сероманца не выразило никакой эмоции. Он поправил очную перевязь, развернулся и двинулся дальше.

Дорогу заслонили двое кавалеристов с клинками наголо.

— Как ты смеешь поворачиваться спиной к гетману?!

Оба сопляки, под носом засияли, а на ум еще и не пахано. Сыновья толстосумов, которые за огромные взятки устроили их «воевать» до безопасного отряда у задницы гетмана.

— Отвечай, когда гетман к тебе обращается!

Ему захотелось сорвать с этих ребятишек офицерские знаки отличия.

– Оставьте, – приказал Яков.

Сопляки, надутые от возмущения, вернулись в отряд.

— Ярем... Надумаешь поговорить — приходи во дворец. В любое время тебе вздумается.

Характерник ушел, не проронив ни слова.

Когда он рассказал о случайной встрече, друзья единодушно настояли на том, что такой возможностью стоит воспользоваться. Яровой противился, но сдался: после самопожертвования Варгана и отраженной у врага столицы, война, ставшая для него смыслом жизни, уступила место объявленной Северином мести за Орден, поэтому Ярема достал зашитые в скрытый карман дорожной суммы три клямы и двинулся к дворцу.

Пришел человек в белой форме гетманской гвардии. Красный аксельбант свидетельствовал о звании офицера, кривой шрам через половину лица — о боевом опыте. Было время, когда личные гвардейцы гетмана имели в рядах нескольких волчьих рыцарей... А потом к власти пришел Яков Яровой.

— Господин гетман немедленно примет вас, — прокричал офицер, чьи габариты могли сразиться с Яремовыми. – Прошу за мной.

Василий положил ладонь на плечо характерника и провозгласил его поводырем — поступал так при любом удобном случае, потому что свою кошку ненавидел так же, как и передвигаться на ощупь.

Впервые шляхтич Яровой попал в стены гетманской обители.

Солнечные лучи кипели сиянием на белом мраморе, высокие своды украшала позолота, под ногами стелились мягкие ковры крымских мастеров, карминовые гардины напоминали сложенные крылья дракона. На пьедесталах виднелись скульптуры и доспехи разных эпох, бесценный фарфор соседствовал с фресками выдающихся художников, натертые до блеска широкие коридоры дышали гулкими сквозняками, а многочисленные залы, чистые и чистоплотные, словно здесь не ступали сапоги завоевателей, были готовы сапоги завоевателей. Когда-то Ярема замер бы в священническом восторге, рассматриваясь вокруг, безумствуя от предположений, как выдающиеся гетманы и прославленные полководцы шагали по этим полам, вели беседы у каминов, принимали правителей других государств, выносили судьбоносные решения... Но нынешний Ярема с безразличным лицом.

Личную гвардию усилили сотней имени Выговского, чьи красно-белые, стилизованные под герб Абданк, шевроны знали во всех уголках гетманата: эти воины славились как отборные ветераны войска Сечевого, и попасть в их сотню было крайне сложно и престижно. Не без злорадства Ярема заметил, что в роли чатовых они чувствовали себя ни у них, ни у тех, повсеместно забывая предписания устава гетманской охраны. Гвардейцы в белом тем временем лихо салютовали офицеру, с удивлением пялясь на одноглазого бородачу в капитанском мундире, опоясанном тремя куличами одновременно... И на каждом сияла характерная скоба — бронзовый трезубец, серебряный волк, золотой волк! Неужели это Ярема Яровой по кличке Циклоп, пытавшийся закатрупить родного брата-гетмана, а впоследствии сбежал из тюрьмы и принялся убивать борзых Святого Юрия? Цена его головы достигала сотни дукачей... Но почему тогда глава охраны учтиво ведет этого зарезчика в покои гетмана?

На втором этаже офицер остановился перед очередным залом.

— Господин кобзарь, учитывая конфиденциальность беседы, прошу вас остаться здесь, — пробасил к Василию. — Господин гетман хочет поговорить с вами, но позже.

Ярема успел пожалеть, что припихнулся сюда.

– Прошу отдать оружие, – обратился к нему офицер.

А ты меня заставь, хотелось ответить шляхтичу, однако он предпочитал как можно быстрее разобраться с делом, поэтому без спор все отдал, даже позволил себя обыскать, поэтому был допущен в зал.