— Про ревность?

— Нет. — Хесса обхватила себя руками, смотрела прямо перед собой — в распахнутый ворот рубашки Сардара, и думала, что сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас было бы отличным выходом. И вроде уже много всякого наговорила, а все равно язык с трудом поворачивался продолжать. — Про то, что если ты вдруг захочешь анху, не в течке, а просто, или не трахаться даже, а так… не знаю, хоть массаж сделать — хотя нахер тебе массаж от анхи, когда есть те, кто умеют по-настоящему? Или… ну… да плевать, зачем, хоть заснуть рядом. И если тебе будет все равно, кого позвать, то… помни, что есть я.

Она ожидала разного, но не того, что, едва договорив, увидит перед собой узкую спину. Сардар вообще весь был такой — слишком узкий для кродаха, и казалось — слишком легкий, ему будто не хватало значительности и массивности. Зато хватало и силы, и быстроты, уж это Хесса знала наверняка, и был он не худым, как могло показаться на первый взгляд, а будто высушенным, жилистым, с тонкой костью и светлой, как и у самой Хессы, кожей, которую не золотило даже яростное солнце Имхары.

Сардар дошел до стола и опрокинул залпом второй бокал. Хесса нервно закусила костяшку указательного пальца и тут же отдернула руку — дурацкая привычка из детства вылезла откуда-то совсем не к месту. Но спокойно стоять тут и ждать она не могла. Да и надо ли ждать? Хотела сказать. Сказала. Услышали. Чего еще-то?

Звякнуло стекло. Сардар снова наполнил бокал, и Хесса решила, что делать здесь ей больше нечего. Она, правда, так и не отважилась спросить самое главное — плевать на нее Сардару или все-таки нет, но ответ на этот вопрос она слышать не хотела. Не сегодня. И течка скоро. Может, тогда? Впервые мысль о течке отозвалась теплом во всем теле. Даже если потом ничего не будет, она может рассчитывать еще на несколько ночей. А если повезет, то и дней. Стало намного легче. Потому что теперь она знала — сделала все, что могла. Наверное, снова не так, как следовало, но сделала же.

— Мне понравилась идея про заснуть рядом. На большее не рассчитывай. Я вырублюсь раньше, чем найду подушку. Но после таких откровений надо прикончить хотя бы этот кувшин. Помочь не хочешь?

Хесса отобрала у него и кувшин, и второй бокал. Наполнила оба сама, до краев, понимая, что после сегодняшней добровольной голодовки ее снесет сразу. Но разве сейчас это имело хоть какое-то значение?

Пили молча. Сардар и правда выглядел как человек, который вот-вот ткнется мордой в стол и вырубится прямо стоя. И Хесса даже чувствовала себя виноватой ровно до тех пор, пока не услышала уже в кровати сонное, но внятное:

— Если опять заткнешься навечно, запру Вагана в казармах и стану главным спасителем сераля. Этого хватит для бурной сцены?

— Иди ты нахрен, придурок, — огрызнулась Хесса. Сардар уже не слышал, но это ничего не меняло, потому что засыпала она абсолютно счастливой.

Асир уходил под утро, когда вымотанная Лин наконец засыпала. Падал на кровать в своей, свободной от чужого, слишком яркого запаха комнате и позволял себе расслабиться, забывался на пару часов. Течка у Лин проходила неровно, всплесками. Ее мотало от полного спокойствия и сдержанного желания до исступленной жажды. Накрывало то жаром, то ознобом. И настроение тоже скакало как взбесившийся зверогрыз — от подступающей внезапно тоски до эйфории и счастья. Ладуш дежурил у ее постели по утрам с бальзамами и свитой из четырех евнухов. Лин проваливалась в тяжелый беспокойный сон и не замечала и не чувствовала уже никого. Ее можно было обтирать, тормошить, перекладывать, даже поить снадобьями. Асир не желал на это смотреть, зато все сильнее и яростнее желал свернуть шею профессору, потому что тот после первого дня больше не выказывал ни удивления, ни беспокойства. Ладуш, будто заразившись, тоже был абсолютно спокоен, но ему, в отличие от профессора, Асир пытался верить. «Цикл установится. Это не всегда безболезненно, не всегда быстро, но Лин в безопасности, владыка», — убеждали они на два голоса, один — снисходительно, будто глупого ребенка, второй — с привычно мягкой, но непрошибаемой уверенностью.

И все же глубокое, глухое беспокойство не оставляло Асира ни на секунду. Это было необычное чувство, к нему не получалось привыкнуть, его не выходило перебороть или усмирить, как ярость.

Явившегося наконец гонца с клювачом от отрекшихся принимал Сардар. Он тоже вел себя странно и странно пах, что-то неправильное творилось и с ним, но Асиру было не до расспросов. Семейство Джасима не собиралось брать на себя ответственность за покушение, и это не удивляло, а бесило. Кадорим лишился и титула, и поддержки и был оставлен на милость Асира. Хоть четвертуй на площади, хоть брось на корм зверям, никто не вступится и не возмутится, только смысла ни в том, ни в другом не было. Делегация от старшей ветви с объяснениями, нижайшими извинениями и расшаркиваниями уже направлялась к Им-Року, и говорить с ними следовало лично, в трезвом уме, твердой памяти и в окружении всех трех советников. И это было бы не сложно, если бы в главные ворота уже не въезжали харитийцы, в трех днях пути не развевались флаги Баринтара, а в полупустых комнатах митхуны не ждала его Лин.

— Я разберусь, — говорил Сардар, от которого несло необъяснимым страхом, незнакомой обреченностью и тщательно скрываемым возбуждением. Асир знал, что разберется, но встречать правителей он должен был лично, это не обсуждалось.

Асир сел на кровати, потер слезящиеся глаза. Сардар протянул ему чашку кофе. Ядреная горечь неплохо прочищала мозги, а сил в запасе оставалось все еще много.

— Когда? — спросил Асир.

— Через два часа, не больше.

— Там должны быть все. Вы с Ладушем, Фаиз, Ваган.

— Мы будем.

— Я спущусь уже в зал приемов, пришлешь кого-нибудь с площади.

Сардар кивнул.

— Что с тобой творится? — все-таки спросил Асир, накидывая халат. Ладуш не хранил гробовое молчание, на вопросы отвечал подробно. Но он не знал и не мог знать всего.

— Это неважно.

Сардар чересчур пристально таращился в окно и чересчур старательно не смотрел в глаза. Асир затянул пояс и встал рядом.

— Для тебя или для Имхары?

— Для Имхары.

Плечо под рукой было жестким и напряженным, как и весь Сардар. Будто слишком сильно натянутая струна на аль-уде. Одно неосторожное касание — и порвется. Но рваться — это не про него.

Можно было надавить, попытаться вправить мозги или хотя бы спросить, что он такого разглядел в Хессе. Что разглядели они с Лин там, где Асир не видел ничего, кроме придури и хамства. Не видел или не смотрел? Этим тоже стоило заняться. Когда-нибудь. Позже.

— Успокойся, — вместо этого сказал он. — Может, просто время пришло?

— Не хотел я этого времени.

— Главное — хочешь ли сейчас.

— Я не знаю.

— Знаешь, идиот. А я чую, что знаешь. Выметайся и езжай встречать харитийцев, с остальным разберемся позже. Чего психуешь?

— У нее течка скоро, — очень спокойно сказал Сардар. Только вот плеснуло от него при этом такой яркой злостью, что Асир поморщился.

— И что? Не сегодня же.

— Не до того мне. Не к месту все это, блядь.

— А другим ты ее не отдашь. — Асир не спрашивал, но Сардар обернулся, уставился наконец в упор, с вызовом и раздражением.

— Отдам, если придется. Знаешь же.

— Знаю. Не бесись.

— Да не бешусь я. Просто… Ладно, плевать. Это ничему не помешает, ты можешь на меня рассчитывать.

Асир провожал его взглядом, пока не закрылась дверь. Проблема Сардара и правда могла подождать. Сидела в серале, под защитой, и пока не пыталась сорваться в безумие, в отличие от его собственной. И у него, в отличие от Сардара, сегодня оставалось на нее всего несколько часов. Потом Лин придется ждать до ночи, не меньше. Хотя Ладуш и профессор в один голос предрекали правильное завершение течки, на третий-четвертый день от начала, сам Асир не был уверен ни в чем.