Наверное, только отчаяние толкнуло продолжать, отчаяние и ужас от осознания безнадежности всего — этого разговора, собственных дурацких надежд, веры, уважения и того, что уже было и могло бы быть дальше. Потому что не сможет она простить такую страшную судьбу Хессы, пусть даже та в самом деле напрочь попутала берега и вообще дура. Никому. Даже Асиру. А раз так, раз терять уже, по сути, нечего…

— Ладно, — она сглотнула, и насыщенный густым запахом ярости воздух обжег гортань. — Ладно. Судите о людях по внешнему впечатлению. Казните тех, кто готов за вас умереть, но никогда не скажет этого вслух. Прикармливайте лживых гадюк вроде Наримы, которые лижут вам зад…

Ее сдернуло с подоконника и приложило спиной о стену. В голове зазвенело, от затылка к позвоночнику ошпарило болью. Лин с трудом открыла зажмуренные глаза, увидела искаженное гневом лицо, неузнаваемое и все равно то самое, изученное уже, оказывается, до каждой черты, до каждого штриха и росчерка, настолько, что даже запредельная ярость не смогла сделать его чужим.

— Замолчи, — выдохнул Асир, скалясь. — Сейчас. Не слышишь. Не понимаешь. Меня. Даже ты, — выталкивал слова по одному, с трудом. Стискивал плечи, прижимал к стене всем телом. Лин чувствовала крупную дрожь, будто он сдерживался из последних сил. Удерживал себя от чего-то непоправимого. Она вдруг с диким, первобытным ужасом осознала, что владыке ничего не стоит просто разорвать ее пополам, переломить, свернуть шею — но ей, как любой нормальной, по здешним меркам, анхе, плевать. Потому что кродах таким и должен быть, потому что слабый кродах, мягкий кродах, всепрощающий кродах — не кродах.

А говорить «понимаю» было поздно. Хотя она поняла, на самом деле поняла все аргументы и доводы Асира, просто не согласилась с ними. Он оскорбился за друга и за любимую — по сути, так же, как Лин. Трудно не понять.

Пальцы на плечах разжались, Асир отступил, покачнулся и тяжело оперся о подоконник, склонив голову. Ярость никуда не делась, но сквозь нее вдруг проступили другие запахи — горьковатый и острый запах каких-то трав и почему-то крови. Лин хватала ртом воздух, заставляла себя дышать, собирала по кускам — и не могла собрать, не получалось. Слишком страшно. Она пропала. С ней все-таки случилось то, чего боялась, и течка оказалась совершенно для этого не нужна. Потому что не течка делает анху анхой.

— Убирайся.

— Владыка, — Распахнулась дверь, в комнату вбежал Ладуш. — О, всеблагие предки, что тут…

— Уведи ее, — сказал Асир, резко выпрямляясь.

— Ты что делаешь? Тебе нужно лежать. Лекарь велел…

Казалось, все происходит не с ней. Кто-то другой привычно и почти машинально отмечал и сопоставлял: запах трав и крови, лекарь велел лежать, от Сардара пахло кровью и болью, и сам он был… и Лалия… покушение? Кто-то другой снова думал о том, что охрана здесь ни к черту, а Лин готова была взвыть от ужаса при мысли, что убийца мог оказаться удачливее. Кто-то другой ехидно напоминал собственные мысли — что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали? — а Лин казнила себя за то, что не разобралась сразу, не спросила, не поговорила хотя бы с Лалией для начала: знай она, что владыка ранен, конечно же, не стала бы врываться с заведомо безнадежным разговором.

— Выметайтесь. Оба. И не впускать ее ко мне больше, — Асир грохнул кулаком по подвернувшемуся столику. Подскочили, зазвенев, графины и какие-то банки. Что-то разбилось, разлилось. Едко и противно запахло лекарствами.

— Идем, — Ладуш стиснул запястье Лин и потащил к выходу.

Сон не шел. То ли тело после этой психической недели успело забыть, как это — просто расслабиться и позволить глазам закрыться, то ли пережитый прошлой ночью ужас не отпускал. Может, владыка и не считал его виноватым, но Сардар знал: несостоявшееся покушение — да какого хрена? Очень даже состоявшееся, хоть и закончившееся неудачей для безмозглого сопляка — это его проеб. Только его, ничей больше. Это он смотрел не туда и был не там, где нужно, это он ждал удара не с той стороны, откуда тот последовал. Это его не было рядом с владыкой, когда тот нуждался в защите. Поэтому дуло, уткнувшееся в живот, стало бы даже не заслуженным возмездием, а наградой. Если бы Асир выстрелил.

Сардар сел на кровати — так и не разделся, потому что каждую секунду ждал стука в дверь. Хрен его знает, вдруг случится что-то еще? Где один проеб, там и два, и три, и десяток. Ну не идиот ли? Ничего не закончилось, владыке все еще нужна его помощь и его преданность, а он собирался сдохнуть от руки взбешенного повелителя. Друга.

Он со злостью пнул стоящий на полу у кровати поднос. Раскатились по ковру персики и виноградины, опрокинулся кувшин, запахло сладким вином, и Сардар облизал губы. Явиться в сераль в надежде хоть немного забыться, перестать по тысячному разу прогонять в голове один и тот же сценарий — с удачным покушением и пышными похоронами владыки в финале — тоже было ошибкой. Крики Хессы до сих пор звенели в ушах. В них, в ее запахе не было ни ярости, ни ревности, было что-то совсем другое, чего он так и не смог опознать. В бездну все. Он собирался просто трахнуться, просто выебать чей-нибудь рот, хоть пять минут не думать об Асире и крови на его рубашке, а потом, может быть, заснуть. Почему же вышла такая херня?

Нарима, гибкая, привлекательная, с ласковыми глазами, умеющая себя показывать, опытная в каждом движении, стояла между его коленями, тянулась пальцами и губами к налившемуся члену, а Сардар понимал, что не сможет ничего. Ни забыть, ни расслабиться, ни тем более получить удовольствие. Не сегодня. Не с этой анхой. Слез он не выносил, поэтому, сдавая несчастную Нариму на руки евнухам, не смотрел на нее. Только когда захлопнул дверь — немного полегчало. Думал напиться — тоже не вышло. Чуть не выблевал те пару глотков, что успел сделать. Куда ни плюнь — везде пиздец.

В дверь постучали. Сардар медленно повернул голову, холодея от дурного предчувствия. «Спокойно, идиот.» Если бы что-то случилось с Асиром, уже вломился бы Ваган, лично оставшийся дежурить у покоев владыки, или его двуногие зверогрызы. Но тогда кого принесло среди ночи?

— Не спишь, — сказала Лалия, просачиваясь мимо застывшего Сардара в комнату. — И почему я не удивлена?

— Какого хрена ты здесь делаешь? — Только этой заразы сейчас и не хватало. Не с такой дурной и тяжелой башкой с ней общаться. Да и о чем?

Лалия обернулась, и до Сардара вдруг дошло, что выглядит она более чем странно. Ни тебе прически, ни драгоценностей, ни обертки, от которой слепит глаза. Какая-то рубашка, явно натянутая второпях, простые шаровары. И все.

— Хесса в карцере. Утром отправится в казармы.

— Что?

Лалия скрестила руки на груди, вскинула длинные ресницы, взглянула с насмешкой.

— Мне повторить?

— Что за бред?

— Если ты не заметил, она оскорбила тебя перед всем сералем. А потом еще и подралась со мной. Это немного осложнило ситуацию.

— Подралась… с тобой? — С башкой точно творилось что-то не то — Сардар никак не мог переварить новости. Слишком бредово, чтобы быть правдой, хотя…

— Странно, да? Кто же в здравом уме будет со мной связываться?

— Ее не могут отправить в казармы, у нее моя метка, — он застегнул рубашку, нашел валявшийся у кровати пояс, еще не хватало по пути потерять штаны.

— Разумеется. Но ты ведь не ставишь метки направо и налево, вот я и решила предупредить заранее.

— С чего это ты такая добрая? — пробормотал, натягивая сапог. — Какого хрена тебе не все равно?

— Может, потому что чувствую себя причастной? Драку спровоцировала я.

Сардар выпрямился. Лалия улыбалась, явно довольная собой.

— Зачем?

— А ты не понимаешь? Мне было скучно, разумеется. Никаких острых ощущений в последнее время, не то что у некоторых.

— Да иди ты в бездну.

Лалия рассмеялась. Сардар давно уже не старался ее понять. Свихнешься, пока разберешься, что творится в этой башке. Лалия была предана владыке, этого хватало.