— Кто ее туда отправил?

— Владыка. Ты удивлен?

— После воплей на меня и драки с тобой? Нет. Не сегодня.

К утру Асир бы успокоился. Если и не простил зарвавшуюся трущобную, то постарался разобраться и, само собой, не стал бы сгоряча решать участь чужой анхи. Потому и не отправил в казармы сразу, оставил ночевать в карцере. Только вот Хесса ни о чем таком, конечно, не знала.

— Я смотрю, ты решил не тянуть до утра?

— Не зря же ты подняла свою изнеженную задницу и вместо того, чтобы спать, приперлась ко мне. Я не могу не оценить такой заботы, — Сардар оскалился, но Лалия на удивление не повелась на подначку.

— Еще одна такая выходка, и даже твоя метка ее не спасет. Ты же это понимаешь.

— А тебе не плевать? С каких пор тебя заботит что-то, кроме собственных интересов?

— Скажем так. Видеть в серале твою Хессу мне немного приятнее, чем ту же Нариму. Или… кого-нибудь еще в том же роде. Так что это и есть мои интересы, первый советник.

Сардар только качнул головой. Верить этой заразе можно, и ладно, а доверять или нет — дело владыки, не его.

— Сочтемся, — бросил, выскакивая в коридор.

— Вот и вся благодарность, — донеслось из комнаты, но он уже не слушал. Было не до того.

Пока добрался до камеры Хессы, успел накрутить себя до белых звезд перед глазами. Этой идиотке-из-трущоб нужно было надрать уши и вправить мозги, потому что Лалия верно сказала — владыка умел прощать, но на дух не выносил тех, кто не учится на собственных ошибках. Что будет говорить и что делать, Сардар не представлял. Он вообще до сих пор не понял, нахрена во все это ввязался и продолжает ввязываться. Он не был Хессе ни нянькой, ни опекуном, ни наставником, и уж тем более не был ее кродахом, чтобы трястись за ее шкуру. Особенно если самой Хессе на это положить.

Пока стражник гремел ключами, Сардар с трудом стоял на месте, сунув руки в карманы, потому что ладони чесались отшвырнуть нерасторопного придурка и сделать все самому. А когда дверь наконец открылась, из камеры в него шибануло такой глухой, звериной тоской, что чуть не попятился. Ненавидел он эту херню до усрачки. Почему-то сразу вспомнилась Элья, полубезумная от голода и боли, и их встреча посреди чащи, когда больше всего на свете хотелось разрубить облезлую клыкастую тварь на части, а потом бежать куда глаза глядят, не останавливаясь и не думая ни о чем. Потому что сразу понял — никуда они друг от друга уже не денутся. Пиздец. Просто пиздец. Сардар стиснул зубы и шагнул в камеру. Темно было как в жопе, он даже не сразу разглядел скорчившуюся в самом дальнем углу Хессу. А вот та его, кажется, увидела сразу, хотя, может, и не увидела, а почуяла.

— Поднимайся и пошли, — велел Сардар. Он не собирался задерживаться здесь ни на секунду.

Чего он ждал? Криков? Грубости? Ругани? Чего-то привычного, да. И хрен его знает, когда оно стало привычным. Но так и не дождался. Пока несся по коридору, Хесса просто шла следом, ни о чем не спрашивала, только смотрела. Сардар чувствовал ее взгляд затылком, позвоночником, всем собой. Это нервировало. Дыру собралась просмотреть в нем, или что? Прощалась? Он не выдержал на лестнице, обернулся. Хесса смотрела из-под отросшей челки не моргая. Потом спросила: «Здесь?» — и шагнула к нему, поднимая волосы и удерживая их на макушке обеими руками.

— Что? — спросил он, окончательно перестав понимать, что происходит.

— Метку. Здесь снимать будешь? Давай, я готова.

— Нахуй? — удивился Сардар.

Хесса моргнула. Стиснула волосы так, будто собиралась содрать с себя скальп.

— Как я в казармы пойду с твоей меткой? Там же…

Сардар выругался, схватил ее за плечо и поволок за собой. Развлекать дворцовую стражу скандалами посреди коридора он не нанимался.

В комнате Хесса допятилась до кресла, рухнула в него, вцепилась в подлокотники и вскинула голову. Вечером в серале она выглядела лучше. Живой, яркой, не то что эта бледная потерянная копия.

Сардар встал над ней, скрестил руки на груди, сказал, стараясь не сорваться на ор сразу:

— Ты не пойдешь в казармы.

— Но…

— Ты вернешься в сераль. И сделаешь все, чтобы больше не вляпываться в такое дерьмо, идиотка. Смотри на меня. Смотри, — Схватил ее за подбородок, нависая над креслом. — Скажи, что хочешь сдохнуть в казармах на члене двадцатого за ночь кродаха. Скажи, и я отволоку тебя туда лично. Прямо сейчас.

— Я… — у нее тряслись губы, бледные, искусанные. — Нет.

— Тогда какого хрена ты разоралась сегодня? Отвечай, ну, — Сардар встряхнул ее за плечи. Еще и башкой обо что-нибудь приложил бы, если б думал, что поможет. Хесса дернулась, попыталась скинуть руки, как будто начала приходить в себя.

— Потому что ты взял не ту. Она хуже всех в этом блядском курятнике. Тупая, озабоченная, подлая, завистливая…

— Я знаю.

Хесса замерла, а потом снова задергалась, уперлась руками в плечи, отталкивая. Он перехватил запястья, наткнулся на что-то странное, зачем-то дернул широкий рукав и впился взглядом в знакомый браслет. Хотелось то ли заржать, то ли послать нахер всю эту долбаную поебень. Вместо этого спросил:

— Давно носишь?

Хесса не ответила, просто выдернула руку, и на этот раз Сардар ей позволил. Потому что и так знал ответ. Откуда? Хрен поймешь. Просто знал, что побрякушка тут вовсе не для сомнительной красоты, что ее прячут ото всех как самую важную в мире реликвию. Он выпрямился, отвернулся, прошел по ковру, с садистским удовольствием размяв сапогом попавшийся под ноги персик. Все катилось к хренам, в пропасть, в ебучую бездну, а он снова ничего не мог с этим поделать. И убежать без оглядки тоже не мог. Снова.

— Ты хотела ко мне вместо Наримы? Ты сама — хотела или нет?

— Да.

«Как на допросе, — подумал Сардар. — Как под пытками — с трудом, через боль, но честно. И делай с этой честностью что хочешь, господин первый советник. Хоть обожрись ею, хоть выплесни в сливную яму». Он терпеть не мог пыточные. Не наслаждался допросами, как тот же Фаиз, не умел и не мог плести паутину и терпеливо дожидаться, когда на очередном вопросе в нее попадется глупая муха. А вот честность он любил.

— Ты ненавидишь течку, ненавидишь кродахов, так какого хрена?

— Не тебя, — сказала Хесса, и, кажется, это стоило ей гораздо больших усилий, чем прошлое «да».

— И что теперь с этим делать? — спросил он. Не у Хессы даже, у себя самого.

— Не знаю. И мне плевать, ясно? Плевать. Но я хочу помочь.

— Как?

Сардар не ожидал от нее такой прыти. Только что сидела, пришибленная и потерянная, и уже прижималась — крепко, сильно, сначала со спины, потом перетекла вперед, вцепилась в рубашку, прямо как там — в серале.

— Что ты собирался делать с этой потаскухой? Сделал? Понравилось?

— Да ни хера я не сделал.

— Так давай.

— Что? Выебать тебя в глотку?

— Этого хочешь?

Тогда не учуял ни ревности, ни ярости, их не было и сейчас. Зато другое, то, что никак не мог распознать, проступало отчетливо, будто огненными письменами под веками. И не странно, что не учуял, потому что это было новое, настолько новое и пугающее, что хотелось взвыть, прямо как анха от тоски или страха, или как волк на луну.

— Нет, — сказал Сардар. — Нет, не этого.

— Я тоже.

— Ты не течешь. Это может быть…

— Заткнись, — Хесса рванула на нем рубашку, пропитавшуюся потом, чужими запахами и страхами, кровью владыки и кровью паскудного Кадорима, как будто отдирала от Сардара вчерашний день, с мясом и корнями. — Пожалуйста, блядь. Пожалуйста. Заткнись. Я теку даже от твоего проклятого имени. Как сучка. Как…

Сардар прижал ее к стене, поднял, придерживая под ягодицы. Крепко сжались на поясе бедра. Тонкие тряпки трещали, их так легко, так сладко было раздирать в клочья.

— Я хочу, — шептала Хесса, и он проваливался в ее шепот, в ее запах, в ее руки и волосы, провонявшие сералем и карцером. — Быстро, глубоко, сразу. Даже если больно. Я хочу, как ты… хочешь.