И на этой блядской полянке, в блядской тени под блядским жасмином, лежала Лин. Скрючившись в комок и обхватив себя руками, отчетливо дрожа, и даже с нескольких шагов Хесса уловила душный, густой запах течки.

— Да какого ж хрена, — она рухнула на колени, попробовала перевернуть Лин на спину, заглянуть в лицо, но ту будто свело судорогами от макушки до пяток. Это выглядело совсем ненормально. Чтобы так корчиться, надо было течь уже по меньшей мере сутки, но еще вчера все было в порядке, тогда почему? — Лин. Лин. Ты меня слышишь? Эй. Скажи хоть что-нибудь.

— Жарко, — чуть слышно выдохнула Лин. Теперь Хесса заметила — та была и правда горячая, как в лихорадке.

— Да какого ж блядь хрена тебя в сад понесло. А если б я… — Хесса осеклась, было не время и не место для истерик и упреков. Вскочила и бросилась к фонтану: — Лалия. Ты тут еще? Сюда. Скорей.

Если Лалия уже свалила, придется бежать в сераль. Долго. Слишком. Хессе почему-то казалось, что медлить нельзя. Но Лалия была на месте и даже не спросила, чего это Хесса разоралась на все окрестности. Просто оттолкнула с дороги, ныряя в жасмин. Перевернуть Лин на спину у нее вышло даже как-то слишком легко. Лицо у той было мокрым от пота, все в красных пятнах, она прижимала к животу подушку с золотистой вышивкой и мохнатыми кистями, Хесса видела ее в комнате, и закусывала губы, как будто сдерживала стоны.

— Ты слышишь меня? — спросила Лалия. — Понимаешь, где ты? Больно?

— Ей жарко, — спохватилась Хесса. — Я воды принесу. Что еще? Что сделать-то?

— Молчать. Ни слова никому. Ей сейчас не до зрителей.

Хесса кивнула, рванула к фонтану и только там поняла, что воду набрать нечем.

— Да блядь, — она стянула через голову рубашку и окунула в бассейн. Поболтала для верности, скомкала и рванула назад. — Вот, компресс пока. Сбегаю лейку поищу.

Лейки бросала в самых неожиданных местах Тасфия, когда на нее вдруг накатывало вдохновение, и она неслась рисовать свои художества. В прошлый раз Хесса споткнулась об эту дурацкую поливалку возле роз, сейчас она нашлась на клумбе с чем-то по-цыплячьи желтым и таким же пушистым.

Когда вернулась, Лин лежала с комком из рубашки на голове, по лицу стекали капли воды, а Лалия что-то тихо говорила ей на ухо. Заметив Хессу, сразу отодвинулась, сказала нетерпеливо:

— Наконец-то. Посиди с ней, она в сознании, но проваливается. Говори что-нибудь, заставляй ее отвечать. Я за владыкой.

Хесса открыла было рот, собираясь спросить, какого хрена за владыкой, может, пора бежать еще за кем-нибудь, чтоб уж точно пришел, но тут же захлопнула. В конце концов, Лалия, наверное, знала, что делала.

Она уселась рядом с Лин и просунула ладонь ей под шею, чтобы приподнять голову. Подставила лейку.

— Пей, станет легче, — сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Лин пила жадно, всхлипывая между глотками. Дрожала все больше. Кожа на шее, под волосами, почти обжигала, и Хесса обтерла ее краем мокрой рубашки.

— Почему ты здесь? — О чем говорить, на ум не шло, к тому же, если Лин уже проваливается, от чужого трепа ей может стать хуже. Нужно заставлять отвечать, заставлять думать, осознавать себя и окружающее. Хреново, как же хреново.

— Жарко, — повторила Лин.

— Жарко, — согласилась Хесса. — И что? Тебя утром не было, я думала…

— Ночью… вышла, — Лин старалась отвечать, цепляться за реальность. — Душно было. Хотела… на воздух… ветер. Понюхать, вдруг…

Это было уже похоже на бред, и Хесса быстро спросила о другом:

— Лекарства свои пила сегодня?

— Н-нет.

Ну да, ясно, что нет, если она с ночи здесь валяется. Чувствуя себя распоследней дебилкой, Хесса брякнула вопрос совсем уж идиотский:

— Больно? Блядь, прости. Сама вижу. Слушай, не могу я, говори что-нибудь. Ты же и первый раз еще, боишься?

Лин то ли засмеялась, то ли закашлялась.

— Похрен. Боялась, а теперь… нет. Все равно. Не думала… что так будет… плохо.

Хессу вдруг будто прижало к земле. Она чуть не выпустила лейку и вытаращила глаза. Запах она узнала, но нет, владыка… еще никогда не пах так. Тяжелое, густое, почти что вязкое марево запаха забилось в горло, мешая дышать. Хесса уронила лейку и вцепилась в Лин. Хотелось отползти подальше, спрятаться среди кустов, не попадаться на глаза. Но гораздо сильнее, до боли, до звериной тяги хотелось поползти навстречу этому запаху.

Лин оторвала руку от подушки, заскребла пальцами по земле. Рваное, поверхностное дыхание стало глубже, казалось, она пьет насыщенный запахом воздух — пьет так же жадно, как пила воду, и так же никак не может напиться. По лицу потекли слезы, губы кривились, как будто хотела сказать что-то и не могла.

Владыка ступил на полянку, и полянки будто не осталось. Хесса зажмурилась. Это проклятое чувство было сильней ее, сильней всего вообще, и противиться ему было невозможно. Сердце колотилось, по языку растекался железистый привкус, как будто Хесса его прокусила к хренам. А между ног стало мокро, как в течку.

Владыка склонился над Лин, втянул воздух, прижал ладонь к мокрой щеке.

— Выбери, — сказал он тихо. — Выбери сейчас. Я знаю, ты меня слышишь. Тебе будет хорошо с Сардаром. Не страшно, не больно. Лучше, чем…

Хесса не знала, как вообще сумела открыть рот, как отважилась заговорить, а не заскулить и не ткнуться лбом владыке в бок — или куда достала бы. Но имя Сардара… сейчас. Было настолько неуместным, что даже в мозгах прояснилось.

— Что? Как-кой Сардар. Она вас ждала. Чуть с ума не сошла, чуть…

Лалия с силой стиснула ее плечо, и Хесса заткнулась. Только сейчас поняла, что владыка смотрит на нее, и от взгляда этого, тяжелого, мрачного, несет не просто опасностью, а прямой угрозой.

— Ты.

Тишина стала осязаемой и острой, как клинок у горла.

— Убейте, — сказала Хесса. Ее вдруг затрясло, не то от ужаса, не то от осознания, что это вообще последние слова в жизни. И они, блядь, должны быть нормальными. Не как всегда, — Казните, повесьте, отправьте куда угодно, но она ждала вас. Она…

Лалия шагнула вперед и задрала Лин голову.

— Видел? — спросила спокойно. — Вот тебе ответ. Вот ее выбор.

— Ты не понимаешь. Тебя там не было. — Владыка задумчиво коснулся белой ленты на шее Лин, провел пальцами над ней, под ней и вдруг дернул, разрывая пополам.

— Больше тебе это не понадобится.

Он поднял Лин, прижал к себе и пошел прямо в жасмин, бросив на ходу:

— Ладуша ко мне. И Саада. Быстро.

Хесса с трудом поднялась. Надо было бежать в сераль, искать Ладуша, но ее шатало от накатившей слабости. Она подняла свою мокрую рубашку, прижала к горящему лицу. Сказала хрипло:

— Спасибо.

Она благодарила Лалию за все сразу. За то, что та позвала к Лин владыку, и за то, что она сама сейчас продолжает дышать. Не вмешайся Лалия, не отвлеки внимание, хрен знает чем бы это все закончилось.

— Найди Ладуша. Если его нет в серале, скажи клибам, чтоб нашли. Я за Саадом, — Лалия будто не услышала. Но Хесса отчего-то знала, что это не так.

Одно Асир знал точно — Лин в сознании. Она балансировала на грани бреда и реальности, и, хотя эта грань была очень тонкой, держалась, не переступала. Когда сознание почти уплывало, Асира накрывало мутными, душными запахами подступающего безумия, потом они прояснялись, становились четче, но разобраться в них сейчас не вышло бы, даже наблюдай он со стороны. К тому же в гортани, в сознании слишком сильно и горько осел последний запах Лин, последний запомнившийся. Запах страха, дикого, парализующего. Лин боялась и раньше, в пыточной, в казармах, но тогда она искала у Асира защиты, а в тот злополучный вечер испугалась его самого.

Это перечеркнуло все. Все, что было до, и все, что могло быть после. Асир никогда не прикоснулся бы к анхе, которая его боится. Больше — никогда. Казалось бы, прошла прорва лет, он мог вспоминать о том кошмаре спокойно, почти равнодушно. Но не зажило. Выяснить это вот так — в собственной спальне, рядом с анхой, которая успела стать для него особенной, было больно. Слишком больно, чтобы продолжать. Он воспитал своего зверя, выдрессировал его и контролировал, изредка давая лишь немного воли. И чем все кончилось? Немного выпивки и много гнева. Этого хватило для всего. И для ничем не прикрытого панического ужаса в запахе Лин, и для раскаяния — мучительного, горького, и для руин, оставшихся вместо спальни.