«Спасибо» досталось ему — за то, что не стал ничего говорить.

Ладуша Лин поймала после ужина. Могла бы раньше, но хотелось поговорить без лишних глаз и ушей. Дождалась, пока он пойдет к себе, постучалась. Хорошее время, все сейчас сидят в зале в ожидании кродахов, и никому нет дела до нее. Она ведь не претендует…

Дверь открылась, и Лин тут же забыла, о чем думала.

— Я, — она сглотнула, — поговорить. Можно?

Ладуш молча отступил, пропуская в комнату, и так же молча закрыл дверь.

Лин вдруг стало страшно. Он ведь ждет, что она скажет, кого выбрала? Иначе, наверное, вообще не пожелал бы ее слушать. Он сочувствовал Лин, но былой теплоты все же не было. А она сейчас запросто может окончательно испортить отношения.

Но она должна попытаться.

— Господин Ладуш… — что сказать? «Я помню, что владыка не желает говорить обо мне, но…»? «Вы же можете провести меня к нему»? «Хотя бы передайте записку.»? Все не то, все неправильно. Ладуш молча ждал, и Лин выпалила, махнув рукой на мысленные заготовки: — Я хочу извиниться перед ним. Ничего больше, если он не хочет меня видеть, но хотя бы прощения попросить я могу? Хотя бы сказать, как жалею обо всем, что наговорила?

— Нет. Не можешь. — Ладуш отошел, повернулся спиной, будто даже смотреть не нее не желал. Добавил чуть мягче: — Пока ты не можешь ничего, только ждать. Я не знаю, что между вами произошло, но последствия… — он вздохнул. — Были впечатляющие. Поверь, извиняться сейчас — не время.

Лин замотала головой.

— Разве нужно какое-то особое время, чтобы сказать человеку, как сожалеешь о своей ошибке? О том, что обидел его?

— Нужно, если не хочешь получить прощение вместе с окончательным разрывом.

— А сейчас… разве не окончательный?

Умершая было надежда вспыхнула — и тут же погасла от слов Ладуша.

— Не знаю.

Лин закрыла глаза, прислонилась затылком к стене. Заговорила быстро, как будто слова могли задушить подступившие слишком близко рыдания:

— Другой кродах — что это, если не разрыв? Что может быть окончательнее?

— Владыка обещал, что проведет эту течку с тобой?

— Я не спрашивала. Вообще боялась говорить о течке.

— Жаль. Было бы проще. Хотя… Ты ведь не хочешь, чтобы он взял тебя только затем, чтобы сдержать слово, верно? Жди, Лин. «Терпение — высшая добродетель», как говорила когда-то моя бабка. Я сделаю все, что смогу. И не потому что мне тебя жаль, или я забыл, что ты натворила. Это же надо было додуматься — так запросто взять и все испортить. Мне просто не нравится то, что я вижу сейчас. А тебе пока стоит заняться собой и своим здоровьем, а не бессмысленными уже самокопаниями. Иди. Если что-то изменится, я скажу.

— Вообще-то мне так и не объяснили, что с моим здоровьем, — буркнула Лин. — А лекарства я пью.

— Больше гуляй и прислушивайся к своему телу. Оно меняется, ты меняешься. Если почувствуешь себя плохо — физически плохо, я имею в виду, — или хотя бы странно, приходи. Обмороки, головокружения, боль, рези, тошнота.

— Такого ничего. А странно… Мне все сейчас странно. То есть то, что, скорее всего, должно быть нормальным. Простите, господин Ладуш, я буду чувствовать себя полной дурой, если начну к вам бегать жаловаться на то, что у меня грудь ноет, и в голову сами собой лезут картинки, как владыка к ней прикасается. — Глаза защипало, и она добавила: — Тем более что от таких жалоб и до истерики недолго, а истерик уже и так перебор. Ладно. Я вас поняла. Спасибо, что объяснили. Но… а, в бездну. Спокойной ночи.

Она отлепилась от стены и шагнула к двери.

— Стой.

Обернулась к Ладушу.

— Лин, давай договоримся. Лучше ты будешь чувствовать себя полной, круглой и какой угодно еще дурой передо мной, чем из-за собственной глупости навредишь себе. О картинках в твоей голове мне знать не обязательно, а вот то, что грудь ноет, нельзя назвать нормальным. Саад говорил, что так будет, и объяснил, почему. Ты слишком рано начала принимать эти ваши «подавители». Твое развитие как анхи — затормозилось где-то между подростком и девушкой. Теперь твое тело будет стремиться наверстать упущенное, стать таким, каким должно быть от природы. Возможно, ты не замечаешь, но сейчас твоя грудь немного больше, чем была, когда ты появилась у нас. Но изменения только начинаются. Этот процесс может быть нелегким. Не относись к нему легкомысленно.

— Вы вряд ли поверите, господин Ладуш, но легкомыслие мне вообще не свойственно. Профессору стоило рассказать все это мне, а не показывать сволочной характер и отыгрываться за порядок работы охранки. Да, я замечаю, что тело меняется. Смазку трудно было бы не заметить, — хотела пошутить, но вслед за словом «смазка» потянулась яркая, слишком яркая цепочка картин — утро перед праздником, разговор с Лалией, сам праздник… Владыка… Она замотала головой. — Перепады настроения тоже вроде из-за этого. Кажется. Простите.

— Перепады, слезы, вялость, томление и ожидание близости. Тяга к мужчинам.

— Честно говоря, лучше бы обошлось без томления и ожидания. Не сейчас.

— Это нормально. Не только для тебя, для всех анх перед течкой.

— Я не хочу. Все-таки жаль, что в вашем мире нет подавителей. Подставляться кому придется… да в бездну, — она выскочила, хотя Ладуш, кажется, хотел ответить. Но еще немного — и разрыдалась бы на его плече, и хорошо если только разрыдалась, а не завыла. Нет уж.

В конце концов, она не за этим приходила.

«Могу я хотя бы попросить прощения? — Не можешь».

«Не можешь». И какой тогда смысл во всем остальном?

Если бы не Исхири, полезла бы снова в окно. И пусть бы убил, плевать. Зато успела бы сказать все то, что уже невыносимо без толку прокручивать в голове.

Лин так и не заснула этой ночью. Плакала, закусив угол подушки, убеждала себя не делать глупостей — сколько можно, в самом деле? Твердила слова Ладуша: больше гуляй, подумай о здоровье, жди. Жди. Он сделает, что сможет. Иногда сон подбирался близко, совсем близко, но полностью отключиться не получалось. Больше было похоже на прострацию, чем на нормальный сон. И в голове крутился единственный вопрос: «Почему?»

А потом настало утро. И нужно было вставать, и постараться выглядеть если не «как обычно», то хотя бы «приемлемо». Что под злорадными взглядами Наримы было очень непросто. Хотя еще недавно Лин этих взглядов и не заметила бы, а если и заметила — что ей за дело до этой дуры? Теперь же… Именно Нариму она вспомнила в ссоре с владыкой, и оттого казалось — Нарима победила в каком-то безмолвном споре. В борьбе за второй шанс, может быть?

«Больше гуляй»… Лин гуляла — с утра и до вечера бесцельно бродила по саду, и ела в саду, подальше ото всех, и не забывала о лекарстве. Делала вид, что все в порядке. Уходила спать раньше других. А поутру снова шла гулять.

И не могла сказать, сколько дней прошло после разговора с Ладушем. Два, три? Или уже четыре? Ладуш, сталкиваясь с ней, молча проходил мимо, только окидывал пристальным взглядом. Сама Лин не замечала прочих. Ей было… пусто, пожалуй. Даже не тоска, для того, чтобы тосковать, нужно хоть что-то чувствовать. Но что может чувствовать человек, которому даже в праве извиниться отказано? Не говоря уж о перспективе секса с чужим, не нужным ей кродахом.

Чувства просыпались ночью, когда отгораживалась от всего мира одеялом и дышала все еще заметным запахом Асира. Но даже тогда больше не хотелось ни выть, ни плакать, просто пережить наконец эту проклятую течку. Почему казалось, что потом все наладится, Лин не знала, но очень старалась в это верить.

С Лалией она столкнулась внезапно. Просто врезалась, вписалась носом во что-то мягкое, сладко пахнущее владыкой и сексом, задохнулась от этого свежего, густого, желанного запаха, всхлипнула и подняла глаза.

— Так, — сказала Лалия, сосредоточенно ее разглядывая. — Так. Понятно. Хорошо, что не в стену, идем, — взяла Лин за руку и куда-то повела. Оказалось — в их тайную комнату. Знакомый запах оружия, металла, смазочных составов для дротиков и сюрикенов немного успокаивал, но даже близко не мог перебить запах владыки.