Поэтому Лин удивилась, когда на следующий день Ладуш нашел их с Хессой в саду прямо с утра, за завтраком.

— Хесса, не могла бы ты оставить нас?

Та бросила быстрый, взволнованный взгляд на Лин и кивнула, поспешно забирая свою тарелку. Буркнула, уже поднявшись: «Доброе утро», — и исчезла.

— Кому доброе, кому не очень, — сказал Ладуш в пространство и сел рядом. — Нам необходимо кое-что обсудить.

— Я слушаю, — Лин слишком крепко сжала кружку и тут же, заметив это, отставила ее на поднос.

— И я хочу, чтобы со мной разговаривала старший агент Линтариена, а не анха на грани течки. Это возможно?

— Да, — коротко ответила Лин. Она поняла, что имел в виду Ладуш, и была с ним согласна. Возможно, будет нелегко, но истерик за последнее время и правда хватило, пора подключать мозг.

— Хорошо. Неприятных сюрпризов за несколько прошлых дней было предостаточно, давай постараемся избежать новых. По мнению Саада, да и по мнению моего носа тоже, течка начнется совсем скоро. Я хочу, чтобы ты подумала, на кого из кродахов среагируешь менее м-м-м… травматично. Как анха из сераля владыки ты можешь рассчитывать на определенные привилегии. Ты знакома с первым советником и начальником стражи, тайного советника, насколько я знаю, тоже видела. Обычно анхам не предлагают выбора, но, учитывая обстоятельства… Я в состоянии поговорить с любым из них и получить согласие.

Лин закрыла глаза. В животе стало холодно, дыхание перехватило, будто ударили под дых с размаху. «Успокоиться. Ты ведь понимала, что все к тому идет? Чувствовала, насколько все плохо? Никаких сюрпризов. Все, как и следовало ожидать. Даже забота Ладуша, все-таки забота, хотя шел бы он в бездну с такой заботой».

Вслепую она нашарила кружку, глотнула. Потекло по подбородку, по шее.

— Мне нужно несколько минут. Подождете?

— Разумеется.

Лин встала, дошла до фонтана и тщательно, неторопливо умылась. Подавила соблазн сунуть голову в воду — все равно не поможет, а вид будет жалкий. Постояла, глядя на рассыпающиеся брызгами струи. Мыслей не было, только боль.

Ладуш знал, что делал, предупреждая, что хочет говорить с агентом, а не с анхой. Иначе было бы трудней сдержаться. Лин еще не забыла, как настраиваться на неприятную, но необходимую работу.

Ничего личного.

Она резко выдохнула и вернулась к Ладушу. Села, встретила неожиданно сочувственный взгляд. Вот, спрашивается, что толку в этом сочувствии?

— Начальника стражи не любит агент Линтариена. За некомпетентность. Как на него среагирует анха — не знаю. Сардар… Его я уважаю, но анхе Лин не нравится запах. Может быть, это важно? Тайного советника не помню, а должна? Мы с ним разве встречались?

— Да. Он был в серале, когда ты повредила руку и отключилась. Нес тебя ко мне тоже он. Правда, тогда ты была уже без сознания.

Лин попыталась вспомнить, но в памяти нашлась только Лалия, она что — то говорила о готовом раздвигать ноги цветнике, и чья-то ярость. Покачала головой:

— Не помню. Ладно, не так уж важно, на самом деле. Я не знаю ответа на ваш вопрос. Если не… — произнести «владыка» она не смогла, сжало горло, и пришлось запрокинуть голову и несколько раз вздохнуть. — Все равно, кто. Доверюсь вашему выбору.

— Что ж, я понял. И еще одно. Будь готова к тому, что перед другим кродахом халасан придется снять. — Поднялся, сказал, не глядя на Лин: — Владыка пока не желает говорить о тебе. Я попытаюсь снова через несколько дней, но предсказать результат не возьмусь.

— Вот уж к чему я не буду готова, — буркнула Лин, глядя в спину уходящему Ладушу — слишком ровную, с первого взгляда выдающую напряжение. Пустые слова, Лин это понимала. В конце концов, ее выбор — это только ее выбор, он ни к чему не обязывает… вторую сторону.

Появилась встревоженная Хесса.

— Лин, что он?.. Бездна, что с тобой? Лин?

— Потом, — Лин встала. — Мне нужно подумать. Пойду к себе.

«Сбегу к себе» было бы точнее, да и думать было не о чем. Просто не могла она пока говорить, тем более — выслушивать или виноватое сочувствие, или нервное «надо что-то делать». Ладуш делал все, что сейчас «надо» и «возможно», даже больше. Несмотря на собственное отношение к ситуации вообще и к выходке Лин в частности. Вот и хватит. Все, что она теперь может и должна — это не мешать себя спасать. И еще — помнить об Исхири. Когда на одной чаше весов жизнь того, кто от тебя зависит, а на другой — несколько неприятных часов, ну ладно, пусть даже несколько дней, для тебя лично… Перетерпит.

Она не заметила, как добрела до своей комнаты, и более-менее пришла в себя, только упав в кровать и вытащив из-под подушки рубашку, еще хранившую запах владыки. Интересно, выбранный Ладушем кродах быстро взбесится, если Лин во время секса уткнется носом в рубашку с запахом Асира? Популярная в анекдотах тема «анха, кончая, кричит имя не того кродаха» в реальности часто заканчивалась в зале суда для одного и в больнице или морге для другой.

За обедом ей передали еще одну бутыль, и надпись на ней совсем не обрадовала. «Вместо кофе. Вместо, а не после. Будет нагрузка на сердце». С другой стороны, хотя бы вкус у питья был не такой мерзкий, как у других снадобий Саада. А по сравнению с прочим лишение кофе — даже не мелкая неприятность, а так, тьфу.

На ужин она не пошла. Сначала пряталась ото всех в саду, потом проскользнула в комнату и сделала вид, что спит. Укуталась одеялом с головой и снова достала из-под подушки рубашку. Прижала к лицу, вдохнула запах. Вдруг вспомнилась Нарима: «У тебя здесь нет ничего своего».

— Теперь — есть, — прошептала Лин.

Пока этот запах не выветрится, он будет принадлежать ей одной.

Засыпая, надеялась, что снова приснится Асир. Пусть даже в гневе, лишь бы хоть на миг, хоть во сне оказаться с ним рядом. Но снился почему-то профессор — нависал над ней, как будто и правда вел допрос, называл «ошибкой эволюции» и «умственно недоразвитым представителем своего вида» и требовал сдать халасан «как вещественное доказательство». Ладуш одобрительно кивал из-за кружки с чаем. Потом вдруг появился Адамас и заговорил голосом владыки. «Если ты будешь слабой, мы разочаруемся». «Он уже разочаровался», — хотела ответить Лин и проснулась.

Сераль спал. А у нее бешено билось сердце, и подушка оказалась мокрой от слез. А еще почему-то ныла грудь. Не сердце, не мышцы, это Лин поняла бы, а именно грудь. Хотелось сжать ее руками, потереть соски. Хотелось представлять, как сделал бы это Асир. Ощутить на себе его руки. Однажды он сделал так… почти так. Всего лишь накрыл ее грудь ладонями, без намека на ласки, на возможный секс. Но сейчас то прикосновение вспомнилось до невозможности ярко. Так ярко, что между ног стало мокро и горячо, а соски напряглись и заныли.

— Да в бездну, — всхлипнула Лин. Перевернула подушку сухой стороной. Это все профессор с его расспросами. Ладуш с его предложениями выбрать кродаха. И ее собственные дурацкие надежды, которые никак не хотят уходить.

И прикосновения владыки Асира, которые она, оказывается, помнит все, с самого первого дня. Как много их было — и как ничтожно мало.

Неужели и правда все закончится вот так? «Владыка не желает говорить о тебе». Это значит, что ее не допустят к нему. Хотя бы для того, чтобы извиниться, сказать, как сожалеет. Больно. Даже Нариме он дал второй шанс. «Потому что Нарима глупа и слаба, она не понимает, а ты — другая, ты должна понимать», — наверное, так сказал бы владыка, если бы снизошел до объяснений. Вот только… Именно поэтому и не снизойдет. Потому что она — не Нарима, не Сальма, не изнеженная фиалка, рожденная для сераля. Больно, как же больно. Ее дурацкий взрывной характер, сколько раз Каюм выговаривал, даже орал: «Повзрослей наконец, тебе уже не шестнадцать, чтобы сначала делать, а потом жалеть.»

С другой стороны, охранка — не сераль, там ее характер был к месту. Ну… почти всегда.

Снова она заснула только под утро, когда за окном уже угадывался близкий рассвет. Зато ничего не снилось. И завтрак проспала. Хесса не стала будить, и Лин подумала, что стоит сказать за это «спасибо». Но до любимого места подруги в саду не дошла, свернула за густо оплетенные розами шпалеры, легла в траву и лежала, глядя в небо, пока не нашел клиба с обедом.