Лукашов с возмущением сказал:

— Сукин ты сын! До чего дожил, мать родная просит посадить тебя! Иди. Ты свободен.

Володька удивленно посмотрел на него.

— Иди, иди. Ты думал, я тебя обманываю? Можешь идти.

— Так я вам и поверил.

— Не за руку же мне тебя выводить. Не ребенок.

Я даже автомат тебе отдам. Только патроны вытащу. Сам понимаешь, иначе не могу.

Лукашов взял автомат, освободил рожок от патронов и, протянув оружие и пустой рожок Володьке, сказал:

— Бери и уходи… Минут через десять я подниму стрельбу. Скажешь в банде, что столкнулся с засадой и израсходовал патроны в перестрелке. Понял? А пистолет ты потерял, когда убегал от преследования. Убирайся!

Володька, вытаращив глаза, взял автомат, рожок и попятился к двери. В коридоре он задержался, выглянул во двор. Никого не было видно. «Не может быть, чтобы выпустили, не сон же это! Выйду во двор и ударят по мне солдатские автоматы. Конечно, сейчас так и будет».

Холодея от ужаса, он прокрался по двору, пустился бежать, но метров через двести он остановился обессиленный и засмеялся оттого, что остался живым.

Он стал подниматься по склону Магуры и снова остановился, словно прислушиваясь к себе, не в состоянии понять, что его так тревожит. И понял. Он не поверил правде. Ему сказали правду, а он ей не поверил. Настоящей правде!.. Он попытался думать о другом, но все, что говорил ему Лукашов, стало настойчиво и упорно ворочаться в голове.

Вдали началась стрельба из автоматов, Володька вспомнил обещание Лукашова…

Когда Володька ушел, Любомир с матерью вернулись к Лукашову.

— В кого он такой удался? — тихо сказала она. — Я ли йе молилась, не клала поклоны? Сколько слез пролила, ночей не досыпала, чтобы выходить окаянного. Где же справедливость, господи милосердный! Где же твое всевидящее око? Не поверил вам — ушел, — обернулась она к Лукашову, — почему он не верит людям? Брату родному, матери не верит…

Лукашов молчал. Что он мог сказать Надежде Васильевне?

— Товарищ старший лейтенант, — нарушил молчание Любомир. — Вы секретаря нашего сельсовета Мигляя не проверяли?

— А что?

— Как-то очень уж подозрительно он советовал мне поберечься.

Любомир рассказал о беседе с Мигляем, Лукашов прищурил глаза.

— С кем он чаще бывает, не замечали?

— С крамарем Морочканичем, — вмешалась Надежда Васильевна, — и с лесником Гурьяном я его видела.

— С лесником? Угу. Кстати, Надежда Васильевна, вы ничего не слышали о том, чтобы в ваших местах появлялся кто-то чужой? В село никто не приезжал?

— Нет, никто. Хотя… подождите… Глафира, служанка отца Силантия, говорила мне, будто к ним кто-то приехал. Я тогда внимания не обратила. Она ведь глухая, дикая.

— Она не говорила, кто именно?

— Нет.

— Священник, священник, — вслух думал Лукашов, — он, кажется… да, у него сын погиб, так?

— Говорил, что погиб на фронте. Орестом его звали. Он ведь в войну у фашистов служил. Может, не погиб… Эх, как же я не расспросила у Глафиры.

— А когда она с вами говорила?

— Да, кажется, в тот день, когда вернулся Любомир. Или на другой…

— Вы не представляете себе, как это важно для нас, — обрадовался Лукашов. — Когда точно вы приехали, Любомир?

Любомир назвал число.

— Ага, отлично… В списках жителей села, пропавших без вести, сына священника не было. Говорите, Орестом его звали? Нет, не было. А списки, видимо, составлял Мигляй…

— Может, мне спросить еще раз Глафиру? — спросила Надежда Васильевна.

— Спасибо, уж мы сами. — Лукашов посмотрел на часы. — Посижу, подожду еще полчаса. Любомир, не объясняя, в чем дело, подскажите своим «ястребкам» быть поосторожнее с лесником, крамарем и секретарем сельсовета. И пусть приглядываются к ним — куда они ходят, где чаще бывают, собираются ли вместе.

— Слушаюсь.

Кто-то открыл дверь. Быстрые шаги в коридоре, и в комнату почти вбежал Володька.

— Мамо!

Лукашов увидел, как Надежда Васильевна протянула сыну руки и судорожно прижала его к груди. А он, глотая слезы, что-то шептал и ласково поглаживал вздрагивающие плечи. Лукашов видел много всякого, сентиментальным он не был. Он подумал, что ради одной только такой минуты стоило служить в рядах славной армии советских чекистов и что нет в мире радости выше, чем радость принесенного людям счастья.

Володька подошел к Лукашову.

— Я пришел, чтобы сказать… Сам не понимаю, что со мной случилось. Вы меня простите. Ведь я убить вас мог, когда выхватил пистолет.

— Это тебе, Владимир, показалось, — улыбнулся офицер. — Да ты садись. Смотри, как дрожишь.

— Брат, — не успокаивался, Володька. — Любомир, брат мой дорогой.

— Чего там, — обнял его Любомир, — вернулся и молодец.

Впервые за два года было Володьке необыкновенно легко. Сил как будто прибавилось — на все село хватит. И хотелось что-то немедленно, сейчас же сделать, что-то большое, доброе.

— Я вернусь в банду. Вы не будете возражать? Я там посчитаюсь кое с кем. Лучше меня это никто не сделает. Я убью Подкову и Карантая. Я притащу их поганые трупы в село — пусть видят! Все селяне пусть знают!

— Погоди, погоди, не горячись. Их и без тебя после суда расстреляют. Нам надо захватить бандитов живыми. И тут твоя помощь потребуется. Садись, потолкуем…

Совещание в отделе не было похоже на предыдущее. Майор Егоренко не задавал Лукашову и Башкатову недоверчивых, насмешливых вопросов, а внимательно слушал их соображения и наметки, согласился с ними, когда они сказали, что надо шире пользоваться помощью населения и больше доверять «ястребкам»..

Сговорчивость его объяснялась просто. Несколько дней тому назад его вызвало начальство и спросило о том, как идут дела в районе. Когда Егоренко бодро ответил: все, мол, в порядке, банда давно ликвидирована и отдельных бандитов тоже почти всех переловили, взгляд полковника стал суровым.

— У меня другие сведения, — резко сказал он.

— Но вы же сами, — промямлил Егоренко, — вы же доложили в Москву, что…

— Мало ли что мы доложили, — оборвал его полковник, — меня интересует фактическое, истинное положение.

Майор получил нахлобучку, строгое предупреждение и, сбитый с толку, вернулся к себе.

Лукашов доложил о том, что взяты под наблюдение дом священника в Радинском, дом лесника Гурьяна, рассказал о встрече с Володькой Задорожным.

— Хорошо, — одобрил майор.

Лукашов удивился про себя, переглянулся с Башкатовым, но не стал напоминать Егоренко о том, как тот прогнал Любомира.

— Значит, с помощью этого, как его… Владимира Задорожного мы захватываем банду? — полуутвердительно спросил Егоренко.

— У нас есть еще один вариант, — сказал Лукашов. — Все сводится к тому, что в доме священника прячется его сын, по нашим предположениям — парашютист…

— Схватить! — скомандовал Егоренко. — Общая операция, берем в одну ночь его, лесника, банду! И все заканчиваем!

— А если сын священника не парашютист? — возразил Башкатов, — доказательств еще нет… Мы хотим начать с другого конца, с Дрогобыча.

— Не понимаю, — сказал Егоренко.

— Помните телеграмму? — спросил Лукашов.

— А, это… по моему, кажется, распоряжению, вы тогда побывали на телеграфе? Да, да, помню. И что?

Башкатов еле заметно улыбнулся, а Лукашов стал рассказывать о плане действий, о том, что наши рации-перехватчики поймали передачу из Дрогобыча и расшифровали ее. Содержание ее было примерно такое: «Наш друг лишился связи». Из-за границы пришел ответ: «Окажите другу личную помощь». Рацию в Дрогобыче запеленговали, и оказалось, что владелец ее и есть то'т «Гаврилов», на имя которого была отправлена телеграмма.

— Значит, — понял майор, — у парашютиста, сына священника, если это он парашютист, вышла из строя рация?

— Да, — согласился Лукашов. — И вот наши предложения…

Любомир сообщил Лукашову, что к нему прибегал Володька и просил передать — дела у него плохи, ему перестали доверять, не ставят больше на пост, могут в любое время расстрелять.