Догадавшись, о ком идет речь, хотя между ними не было сказано ни слова о погибшем, Башкатов кивнул. Затем показал на пачку папирос:
— Курите?
— Бросил.
Лукашов искоса посмотрел на него, снова подошел к окну, еще раз потер щеку и направился к выходу.
Башкатов задумался: «А ведь он, пожалуй, догадался о моем состоянии, о том, что я мало расположен к беседе, и обошелся без вопросов, которыми бы засыпал меня на его месте любой другой, не очень чуткий человек. Что ж, посмотрим…»
Лукашов вернулся с чемоданчиком и новой драповой шинелью. Он заботливо повесил ее на плечики и уселся за стол. Высыпав из железной коробочки лезвия для безопасной бритвы, стал их осматривать.
— Вот мелочь, а нигде не купишь, — пожаловался он.
— Побреетесь завтра, — сказал Башкатов. — Парикмахерская с восьми.
— Всегда бреюсь сам.
Он взял с тумбочки граненый стакан.
Кто-то постучал. В кабинет вошла секретарша Марина. Она поставила перед Лукашовым электрический чайник.
— В сторонку поставьте, — сказал он отрывисто.
— Пожалуйста, — удивившись его тону, прошептала Марина.
Лукашов поднял голову, улыбнулся и неожиданно мягко произнес:
— Извините. Я иногда бываю невыносимым. Спасибо.
Марина залилась густым румянцем и выскочила из кабинета.
— Симпатичная девушка, — сказал Лукашов.
— И не замужем, — сорвалось с языка Башкатова.
Продолжая точить лезвие внутри стакана, Лукашов ответил:
— Уже знаю. Чем вам не пара?
— Не люблю зеленоглазых. И потом, разрешите мне самому знать — пара она мне или не пара, — отпарировал Борис.
— Вы сказали, что здесь нельзя жениться, а я отметил нелогичность вашего заключения, — дружелюбно заметил Лукашов. — Хорошие девушки есть везде. II кто ищет их только в командировке или в отпуске, делает ошибку.
— Вы что, на себе испытали?
— Видел, как мучились другие. Встречал таких. Жили в Москве, а жен привозили с курорта. Я вот знал одного. Женился на дочери какой-то знаменитости — ходит, что твой королевский пингвин, спесь фонтаном бьет. Встретились через два месяца. «Ну как?» — спрашиваю. «Разошлись. У нее, говорит, склонности барские. Сначала заставила галстук-бабочку носить, затем настояла, чтобы одевал на ночь колпак какой-то, так, мол, все культурные люди делают. Сбежал».
— Ну, это вы придумали!
Лукашов рассмеялся:
— Не верите?..
Не желая продолжать разговор, Башкатов оделся, пожелал спокойной ночи новому коллеге, вышел и заглянул к Марине. Она сосредоточенно перебирала бумаги. Он спросил:
— Ну, как новый старший уполномоченный, хорош?
— А мне что, под одной крышей с ним жить? — ответила Марина.
— Почему бы и нет? Парень холостой, вежливый. Правда, не всегда.
— Идите домой, отдыхать. Я совсем не расположена шутить, — ответила Марина.
Прошло несколько дней. Башкатов сумел разглядеть в Лукашове много привлекательного. Говорил Лукашов, как и в первый день их знакомства, мало и скупо. У него была железная логика мышления. А если он что-либо советовал, то скромно, вежливо, не задевая самолюбия собеседника. На второй день Лукашов сказал Башкатову:
— Извините, если я допустил по отношению к вам…
— Чего там, — махнул рукой тот, — это я пузырился. Мне самому нужно быть повежливей. Вы не обращайте внимания. У меня злость ерундовая — по настроению.
Они крепко пожали друг другу руки.
Ознакомившись с документами, собранными Булановым, Лукашов так охарактеризовал работу предшественника:
— Много сделано. По этим материалам мы можем., смело наметить точный план работы. — И, немного помолчав, добавил: — Не хватает только самого Буланова, тонкости его мыслей и намерений. Попробуем проникнуть в них. Кстати, вы не знаете, почему Буланов пошел по селу один, без солдат? Он с кем-нибудь должен был повидаться?
— Да, разумеется. У нас ведь есть свой актив… Кроме того, Саша вообще старался завоевать у крестьян доверие. Он часто ходил один, заходил в гости то к одному, то к другому, говорил, песни с ними пел, Последнее время я выполнял другое задание и не знал его намерений и планов.
— Как видно, Буланов был умницей.
Башкатов кивнул.
Они договорились, что каждый проанализирует документы отдельно. Мнения о ценности и перспектив^ пости их будут обсуждаться до тех пор, пока не выявится общая точка зрения.
Они молча сидели над бумагами. В кабинет вошел Егоренко. Пододвинув свободный стул к столу Лукашова, сел и стал просматривать его заметки.
— Ваши умозаключения? — он сделал ударение на слове «ваши».
— Мои, — ответил Лукашов и уткнулся в объемистую тетрадь, захваченную у бандитов.
Майор снова отвлек его:
— Лишнюю работу делаете. Не с этого нужно начинать.
— Через два дня мы доложим свои предложения, и вы нам посоветуете, за что сперва взяться, — спокойно сказал Лукашов.
Егоренко нахмурился.
— Вы что, еще два дня собираетесь протирать стулья?
Лукашов выпрямился и, указав на пачку бумаг, сдержанно пробасил:
— Не думаю, что это такой уж большой срок, товарищ майор. Документы очень интересные.
— А мне казалось, что первая беседа дала вам представление о характерных особенностях нашей работы, — недовольно заметил Егоренко. — Нам здесь, товарищ старший лейтенант, ни к чему кружева оперативного искусства. Анализы, версии… Активные действия банды требуют от нас работы, в основе которой лежат не ученые премудрости, а быстрое уничтожение врага. Далекая удача — это не для нас.
— Товарищ майор, — перебил его Лукашов, — но это ведь линия наименьшего сопротивления. То, что вы предлагаете, с тем же успехом могут делать по нашим ориентирам поисковые группы. А ведь мы оперативные работники! Уничтожение — это самый примитивный способ. Иногда это необходимо. Но таким методом, — он подчеркнул эти слова, — мы затянем полную ликвидацию бандитизма на очень неопределенный срок.
Егоренко заерзал на стуле.
— Мы тоже каждый день читаем директивы, но они порой далеки от действительной обстановки. На месте всегда виднее, поверьте мне. Бандиты не ждут, пока мы разработаем и применим какое-либо сногсшибательное оперативное мероприятие. Они действуют оружием.
— Но ведь у нас кроме огнестрельного есть и главное оружие — идеологическое, духовное, — возразил Лукашов.
— Вот именно, — подхватил начальник, — наше идеологическое оружие — наша правота, и требуется от нас одно: как можно скорее очистить район от бандитов.
— Но очистить до конца и навсегда. Пока же шаблонность наших методов, насколько я разобрался, хорошо известна бандитам.
Башкатов подумал, что начальник вот-вот взорвется, но тот лишь недовольно просопел и предложил:
— Пойдемте ко мне, товарищ Лукашов.
Вернувшись через полчаса, старший лейтенант озорно подмигнул Башкатову.
— Упрямый старик! Завтра выезжаем на участок.
Башкатов вопросительно посмотрел на него.
Лукашов засмеялся.
— Приказ есть приказ, но его должны выполнять мыслящие люди.
И они вновь занялись документами.
Задача была трудная: ликвидировать группу Подковы. На самом деле этого опытного, жестокого и увертливого бандита звали Мирослав Олькович Шестюк. В селах Западной Украины еще встречаются мужчины с такого рода отчеством. Это уже не удивляло Башкатова, но показалось забавным Лукашову. С подобным он встречался впервые и немало дивился тому, как изобретательно местные священники решали проблему церковной записи незаконнорожденных детей.
По одним сведениям, семнадцатилетний Мирослав Шестюк, изнасиловав дочь соседа, скрылся из села Россопач и вновь появился в этих местах уже в период фашистской оккупации в форме полицейского. По другим источникам, он был усыновлен богатым кулаком Двоенко, у которого впоследствии украл крупную сумму злотых и скрылся в Дрогобыче. И, наконец, уже совершенно проверенные данные утверждали, что уголовник Шестюк, завербованный польской дефензивой[2] использовался для разжигания розни между польским и украинским населением. В период гитлеровской оккупации, перевербованный германской разведкой, был незаменимым осведомителем, докладывавшим о делах легально существовавшей организации оуновцев[3], Позже он стал известен как убийца, участник массовых расстрелов мирного населения Львова. В 1943 году его назначили сотником дивизии СС «Галичина». Теперь его банда, действовавшая в районе Радинского и Россопача, состояла в основном из бывших полицейских и кулацких сынков. Все они носили клички.
