— Дайте быстрее теплой воды, — обратился он к хозяйке.

Мужики отошли в глубь комнаты и там задымили.

Хозяйка принесла эмалированный таз с теплой водой, заметила нерешительность Башкатова, ободряюще зашептала:

— Ничего, ничего, я помогу.

Девушка слабо застонала. Ее лицо покрылось мелкой испариной.

— Воды, — прошептала она.

Башкатов налил воду в стакан, стал поить девушку. Веки ее приоткрылись. Вглядевшись в лицо Башкатова, она оттолкнула его и тут же снова потеряла сознание.

Убедившись, что у раненой повреждена кость, Башкатов послал одного из мужиков за подводой, чтобы отвезти девушку в больницу. Закончив перевязку, он отошел к окну и жадно закурил. Спохватившись, попросил хозяйку подложить под голову раненой подушку. После перевязки девушке полегчало: дыхание стало ровным, подергивание век прекратилось. Скрипнула дверь, и Башкатов увидел сержанта.

— Ну, как там?

— Двое убитых, трое раненых, — ответил сержант.

— С этой?

— Неужели баба? — спросил сержант.

— Женщина, — подтвердил Башкатов.

— Тогда с этой… женщиной четверо.

Башкатов попросил хозяина сходить за председателем сельсовета, а сам побрел к сараю. Светало. Он подошел к солдатам, которые сидели у сарая и сосали самокрутки. Лица их, с запавшими глазами, стали суровее. Но лейтенант был уверен — прикажи он этим усталым, насквозь промокшим людям опять ползти по грязи, идти в бой, они ринутся вперед с новыми силами.

Возле сарая, в котором были заперты легкораненые, лежали два трупа. Бандиты, как на подбор, были рослыми, откормленными. Кроме полевых сумок, набитых всякой всячиной, и нескольких автоматов был найден белый холщовый мешок с портативной пишущей машинкой «Мерседес».

Удивившись, что так долго нет председателя сельсовета, Башкатов решил было послать за ним солдата, но тут появилась немолодая, с распухшим от слез лицом женщина — жена председателя. Выяснилось, что вечером два бандита ворвались в дом и забрали ее мужа.

«Неужели, это те, которых мы пропустили?..» — с горечью подумал Башкатов. Он вошел в сарай.

— Где председатель сельского Совета?

Бандиты молчали. В сарай вбежала жена председателя.

— Где мужа дели? Куда увели? Сволочи ненасытные! Мало того, что всех обираете, так еще и детей сиротами делаете! Где муж? Ты чего, гадина, молчишь? — Она вцепилась в плечо одного из бандитов и, заливаясь слезами, требовала: — Говори, где муж? Своими руками задушу!

Башкатов попросил отвести женщину в дом. Но и оттуда был слышен ее голос, полный муки и отчаяния.

— Так где председатель? — еле сдерживая гнев, снова спросил лейтенант.

— Там. — Один из бандитов махнул рукой. — Повесили…

На окраине села стояла старая кирпичная каплица. В ее неглубокой нише красовалось облезшее изображение божьей матери. Она бесцветными глазами смотрела на дерево, возвышавшееся рядом, и была единственной свидетельницей предсмертных мук председателя, не пожелавшего подчиниться бандитам.

Сняв труп и уложив на подводу, мужики с непокрытыми головами повезли его по селу.

Башкатов посмотрел на жену председателя, сердце его сжалось.

Раненая девушка, услышав крики, подняла голову, посмотрела на Башкатова и закрыла лицо руками.

Один из крестьян, седой старик, решительно двинулся к подводе, на которой сидели раненые бандиты. Подойдя, он долго всматривался в их лица. Они трусливо отодвинулись от него, блудливо забегали глазами. Старик снял с головы капелюх, перекрестился и, натужившись, плюнул в лицо одному из бандитов.

— Иуда! — крикнул старик.

Сельчане молча смотрели на них.

В день приезда Любомира многие односельчане сошлись к старой хатенке Задорожных. Помолодевшая, сияющая Надеж да Васильевна хлопотала возле гостей. Длинный дощатый стол, покрытый куском белого домашнего полотна, был уставлен мисками с картофелем, квашеной капустой, мелко нарезанной солониной. Большие ломти хлеба лежали посреди стола.

Почетным гостем — по правую руку Любомира — сидел председатель сельсовета Ильченко. Его лысоватая голова напряженно держалась на жилистой длинной шее. Слева от Любомира сидел Лескив. Говорливый, особенно во время застолья, на этот раз он молча слушал других.

Был здесь и секретарь сельсовета Мигляй. Желтолицый, с выпуклыми глазами, он чаще и дольше других при каждом удобном случае заливался елейным смехом и вытирал грязным платком рот.

Любомиру пришлось говорить больше всех. Его засыпали вопросами, впрочем, словно сговорившись, никто не спрашивал о том, что больше всего разжигало общее любопытство: знает ли Любомир, что его брат Володька в банде.

— Немцы нашему отношению к себе удивлялись, — рассказывал между тем Любомир. — Ведь их тоже запугивали выдумками, как нас до тридцать девятого года, что большевики — звери, которые убивают всех подряд. Одним словом, геббельсовская пропаганда. А мы, даже идущие первыми, злые и усталые, и то… даже помогали гражданским.

Напротив Любомира сидел лесник Гурьян.

— Любомир, а американцев встречал? — спросил он.

— Встречал и американцев. Веселые парни. Заносчивые, правда. Говорят — не мы, не дойти бы вам до Берлина. Понимаете, это они — нам!

— А может, и так? — прищурился лесник.

— Когда мы бешеному волку хребтину ломали, они за океаном отсиживались, а когда переломили — они тут как тут.

— Хитрый народ, — согласился Гурьян, — техничный. Они на выдумку — ого!

— Про технику правду, лесник, говоришь. Машин у них много, — согласился Любомир, — только сейчас и у нас этого дела… Это в начале войны солдат ногами дорогу мерял, а под конец — на такой технике гит^ леровцев догоняли — они не. знали, куда упрятаться.

— Я и говорю — Советская власть крепка, — поспешил вставить Гурьян. — Я говорю — они помогали.

— Помогали, — согласился Любомир, — что им оставалось делать.

Лескив поскреб голову и вставил:

— Выпить бы еще.

— Почему же, можно и выпить, — согласился Любомир и стал выбираться из-за стола.

— Куда ты, Любомир? Посиди, — многозначительно подмигнув, забеспокоился лесник. — Я Ужепослал.

В комнату вошда Надежда Васильевна.

— Мамо, ты сходила бы до крамаря, принесла еще чего-нибудь.

— Сиди, сиди, сынок, — ласково ответила мать. — Я сама знаю, что гости хотят выпить… — И, развернув плахту[13], поставила на стол четверть, наполовину наполненную самогонкой.

— О-о, моя сердечная, где же ты так забарилась? Мутновата ты, но что ж поделаешь, видно, и тот, кто тебя гнал, тоже не совсем прозрачный, — оживленно заговорил Лескив. — Давай, давай, попробуем тебя за просветление души хозяина твоего.

Мужики заулыбались, а Мигляй захихикал:

— Ну и дед! Скажет, так скажет. — Но, уловив недовольный взгляд Гурьяна, осекся.

— Ишь, как тебя подмывает, а сам думаешь, как бы тебе побольше налили, — с колючей улыбкой на лице процедил Гурьян.

— Грешен, хлопцы, что грешен — то грешен! Люблю ее, чтоб ей, сердечной, ни кола, ни двора. Пил, пыо и буду пить ее, недостойную, — оправдался Мигляй. — Наливай! Она пользительна.

Гости заулыбались. Любомир тем временем наполнял стаканчики и раздавал их гостям, которые слегка приподнимались и благодарно кланялись. Выпив, стали молча закусывать.

Любомир глядел на них, думая о том, что же теперь бередит эти суровые, много перенесшие на своем веку мужицкие души. Вот осторожно, будто стыдясь своих узловатых пальцев, протянул руку Морозенко. Широкая, с потрескавшейся ладонью рука его неловко держала деревянную ложку и с неторопливой торжественностью зачерпывала капусту. С такими же почерневшими от тяжкого труда руками когда-то сидел. во главе стола покойный отец. Никогда не забыть, как он, стыдясь бедности, избегал взглядов сыновей.

А вот другая, чаще всех совершавшая путь от миски ко рту владельца, — торопливая рука Мигляя, любителя поесть и попить за чужой счет, вечного прихлебателя у власть имущих.