Любомир тихо, но решительно отчеканил:

— Не ори! С автоматом почувствовал себя сильным? От самого Берлина никто меня не проверял — кто я, что я. А тут перед родным домом встретились… партизаны!

— Ще хорохоришься, пся крев? Жарны, Карантай, по ему, та и вся балачка.

Карантай отскочил от Любомира и вскинул автомат..

Только теперь Любомир понял всю сложность своего положения. Бандиты расстреляют его поблизости от родной хаты. Нелепость эта поразила не раз видавшего смерть сержанта. Но покориться бандитам он не мог. Любомир, как это бывало всегда в минуты особой опасности, лихорадочно искал выход. Трудно ска^ зать, что бы он сделал, но из-за поворота послышались сердитые окрики Лескива:

— Щоб вас шлях трафыв! Гойта! Гойта! Ну, ледащи!..

Карантай засипел:

— Веды его сюда. Хтось иде. Ходы сюда! — прикрикнул он на Любомира, видя, что тот не трогается с места, и подтолкнул его к кустам. Бандиты, насторожившись, прислушивались к крикам возницы.

— Це мий дядя. Безе мене в Радинске, — проговорил Любомир.

Несколько минут молча наблюдали за дорогой. Показались лошадиные морды. Лескив, дымя толстой самокруткой, сидел на передке и размахивал кнутом. Бандит с винтовкой вышел из кустов. Лескив, увидя его, поспешно остановил повозку.

— Слава Иисусу, — пробормотал он.

— Навики слава. Куда едешь, вуйко[10]? — Глаза бандита обшарили фуру. Лескив пересел на гимнастерку Любомира.

— В Радинске.

Бандит увидел в плетенке чемодан и туго набитый вещмешок, показал пальцем:

— Твое?

— Ни. Це я хлопца везу. Вин з армии вертается до дому. Так що це его скрынькд[11] и мишок.

— А хлопец де? — ухмыляясь, спросил бандит.

— Хлопец? Вин пишке иде — чи позади десь, чи спереди. Не примитыв. Може, вы его бачилы? — беспокойно ответил Лескив.

Бандит ощупал мешок и, осклабившись, приказал:

— А ну, подсунь сюда скрыньку!

— Слухай, хлопче, хиба вильно так робыты? Це не мое, и робы як сам знаешь. В цим дили я тоби не помичник, — заупрямился старик.

— Хоть ты и сивый, а дурный. Хиба я грабую? Мени необходимо провирыть — це мий обовъязок. — Зайдя с другой стороны повозки, бандит снял большой фибровый чемодан. Наблюдавший за ним Карантай вышел из кустов, подталкивая автоматом Любомира.

Чемодан на двух замках не поддавался усилиям толстомордого, он достал из-за пояса тесак и с профессиональной ловкостью взломал один замок. Любомир сделал попытку подойти, но резкий оклик: «Стой! Не пидходь!» — остановил его. Заложив тесак под второй замок, бандит обернулся к Любомиру.

— В тебе ключи? Давай сюды.

— Не дам! — заявил Любомир.

Бандит вертанул тесак так, что замочек отлетел. Лескив не выдержал:

— Где ваша совисть? Хлопец, може, матери який гостынец везе, а вы перед самыми воротыми грабуете…

— Сядь и сиди, старый хрыч. Тебе не чипають, так не суй носа!

— Тая ж… и так сидю, — пробормотал Лескив.

Любомир повернулся к нему:

— Пусть грабят, вуйко. Посмотрим…

— Заткны ему глотку! — взорвался толстомордый, приподнявшись над чемоданом. — Докы вин буде распинаться? Ты ще не знаешь тутошних порядков, соплива твоя харя, так знай! Западна Украина оккупо-вана Совитами. Мы, партизаны, яки воюют с ними, не будем умолять каждого посильно помочь повстанцам! Не за горами той час, колы мы тут установим свою самостийну Украину.

Окончив разборку вещей прямо на дороге и отобрав часть для себя и другую — поменьше для напарника, он снова обернулся к Лескиву и Любомиру:

— Зараз мы дамо вам распыску. Положите ее за икону святой Марии и, дасть бог, получите по ней в три раза бильше, чем с такой щедростью наделили мучеников повстанческой армии. Но ни одна собак# не повинна знати про нашу зустричь.

Видя, что бандиты уходят, забрав все вещи, Лескив вскочил:

— Слухайте, хлопцы. Я маю де що вам сказать… Як бы и вам худо не пришлось. В якому такому святом письми написано, щоб свий своего грабував?

— Ты знову за свое? — угрожающе остановил его Карантай.

— Цей хлоп, кого вы ограбили, ридный брат вашего Володьки Задорожного!

— Ты що, Лескив? — крикнул Любомир.

Бандиты переглянулись, как бы уличенные в деле, которого им не простят.

— Не бреши, — забеспокоился Карантай.

— Та правду ж кажу! Як перед святым престолом, брат, ридный брат Володьки. Чи як вы его называете, Зорян, чи як… — Лескив размашисто перекрестился.

— Правду он каже?

— Моя фамилия Задорожный. Но то не мой брат. Знать я его не хочу, если он связался с такими…

Любомир собрал свои вещи, кинул их на повозку и вскочил на передок. Лескив дернул вожжи. Бандиты оторопело смотрели вслед фуре.

Отец Силантий любил тишину, любил наедине с самим собой коротать летние вечера. Старые, милые сердцу призраки окружали священника. Покуривая сигарету, он доставал пожелтевшие газеты и журналы, с наслаждением зачитывался корреспонденциями «Львивских вистей», «Украинского националиста»… Как отрадно было перечесть витиеватое послание митрополита графа Шептицкого, очередное заявление очередного претендента на министерский пост в несуществующем правительстве самостийников, милостивое разрешение губернатора Галиции Отто Вехтера на формирование дивизии СС «Галичина».

Были и рассказики угодливых репортеров, в которых преимущественно сообщалось о пикантных подробностях юности Степана Бандеры, как, например, он, воспитывая в себе характер, давил руками кошек и собак. Ниже шли объявления:

«Молодая девица возраста тридцати восьми лет, со значительным наследственным состоянием, предлагает свою руку и сердце неженатому молодому мужчине без физических недостатков», «Мужчина пятидесяти семи лет ищет для себя подругу жизни, желательно блондинку, рост средний, глаза голубые. Старше двадцати лет — просят не беспокоить. Транспортные расходы иногородним оплачиваются по нижепоименованному адресу»…

Словом, в пожелтевших газетах для отца Силантия продолжалась его жизнь, а действительность казалась отодвинувшейся, почти не существующей. Тем более, что духовная пища сдабривалась домашним вином. На столе, рядом с бронзовой статуэткой Наполеона, стояла литая пепельница, на которой был запечатлен сюжет, отнюдь не из священного писания. На первый взгляд не было ничего непристойного: молодая крестьянка, с корзиной яблок, сходила по лестнице, приставленной к дереву. Но когда пепельница поворачивалась — крестьянка представала уже с оголенным задом: задранное платье зацепилось за перекладину.

Отец Силантий отпивал из стакана вино, хихикал и щелкал крестьянку пальцем.

В эту ночь не успел отец Силантий опорожнить и половину бутыли, как во дворе залился хриплым лаем старый пес. Священник насторожился. Обычно прихожане из Радинского или соседних сел, вызывая его к умирающему для отпущения грехов и напутственного слова, осторожно стучали в парадную дверь, выходившую на улицу. Кто же потревожил пса возле хозяйственных построек? Прикрутив фитиль лампы под зеленым абажуром, священник приник к оконному стеклу. Собака не унималась. Громыхая тяжелой цепью, она кидалась на кого-то. Завернувшись в пуховый платок матушки, священник черным ходом прошел во двор. Собака смолкла. Приближающийся рассвет притушил звездную россыпь в небе. Никого не увидев, отец Силантий пожурил собаку за беспокойство, пощупал висячие замки на сараях и конюшне и повернул обратно. И тут на крыльце увидел человека. Не испугавшись, он недовольно укорил:

— Лазить по чужим дворам в ночное время недостойно примерного христианина.

В ответ послышался смешок:

— Разве в твоем приходе есть еще порядочные христиане?

Отец Силантий оборвал насмешника:

— Что вам угодно?

— Хочу войти в дом.

— Сейчас ночь. И я не люблю такого тона. Я пастырь. Вы что — не здешний?