— Как же так?! Я старалась, старалась… На чердаке ведь мышей пропасть, — сокрушалась мать.

— Надеюсь, они не настолько голодны, чтобы взяться за меня, — пошутил Орест.

Священник сам слазил на чердак, выбрал при тусклом свете фонаря укромное местечко, поставил старую кушетку, вместе с Орестом перетащил постель. Белоснежное постельное белье пахло горным чебрецом. Повалившись на перину, Орест напомнил отцу:

— Свяжи меня завтра с Подковой…

Вернувшись в пропахший дымом кабинет, отец Силантий потушил лампу и сдернул с окна одеяло. На дворе было светло. Чистое небо предвещало погожий день. По стежке, окруженная курами и цыплятами, с деревянным корытцем в руках вышагивала Глафира.

— Петуни, петуни, петуни!

Из будки, потягиваясь, вылез облезлый пес, энергично замахал хвостом. Чуть подальше, на блестящей от росы траве, были привязаны два козленка, а возле клуни, в небольшом водоеме плескалась стайка уток с утятами.

Все было так же, как вчера, как десять, двадцать дней назад, но на лице отца Силантия впервые за последние четыре года появилась улыбка. Донеслись редкие удары церковного колокола, призывавшего радичан к заутрене. Быстро собравшись, отец Силантий отправился в церковь. Выйдя во двор, он подозвал Глафиру и, надрывая голосовые связки, приказал сходить к Копыле и передать, чтобы тот до обеда обязательно зашел к ним.

Поделав самые спешные дела по хозяйству, Глафира покрыла голову праздничным платком и направилась на другой конец села. Ее редкие появления на улице привлекали всеобщее внимание, поэтому ходила она всегда быстро. Глафира знала, что ее*считают «не в себе», и, в свою очередь, испытывала к людям недоверие, видя от них лишь зло. Исключение она делала только для Надежды Васильевны Задорожной. И вот почему.

Излюбленным ягодным местом у радичан считалась гора Катя. Там на Глафиру однажды напала ватага мальчишек. С разукрашенными темно-синим соком черники рожицами, они окружили Глафиру и стали бросать в нее всем, что попадалось под руку. Глафира закрыла лицо руками. Мимо проходила Надежда Васильевна. Она сделала то, что сделал бы на ее месте каждый взрослый человек: оттрепала за уши попавшихся «дикарей», успокоила беспомощную женщину и помогла ей вновь наполнить корзину ягодами.

Поэтому теперь, встретив возле школы Задорожную, Глафира остановилась, приветливо закивала головой.

— Здравствуй, здравствуй, Глафира! Куда это ты в такую рань? Не по ягоды ли?

Глафира не расслышала вопроса, но догадалась, что ее спрашивают, куда она идет, и, махнув рукой в конец села, громко ответила:

— Копылу велел позвать батюшка, к обеду должен прийти. Радость у матушки Василисы. Вернулся этот…

— Кто вернулся?

Глафира не услышала вопроса и не ответила.

Надежда Васильевна улыбнулась и погладила Глафиру по плечу.

— Ну, иди, иди, горемычная. Поговорили! — А потом больше жестами, чем словами, добавила: — Когда по ягоды соберешься — заходи, вместе пойдем.

Глафира понимающе закивала головой и огрубевшей рукой нежно провела по плечу Задорожной.

Лукашову и Башкатову удалось установить, что группа бандитов должна по какому-то делу появиться ночью в селе Россопач. Было решено устроить засаду. С отрядом отправился Башкатов.

Днем они просидели в лесу, а глубокой ночью незаметно спустились с гор. Башкатов привел солдат к школьному сараю, откуда просматривалось все село. Заброшенный, как и находящаяся рядом с ним старая школа, сарай находился почти в центре села на небольшом пустыре. Этот пустырь, огибаемый ручейком, был местом, где в праздничные дни собирались сельчане.

Часы показывали половину второго ночи. Моросил дождь. Он словно уплотнил темень. Мысли у Башкатова путались, обрывались, падали куда-то, возникали снова… Стремление закрыть глаза, уснуть было таким сильным, что он смежил глаза и тут же увидел сон. Он и его бойцы лежат, а безмолвные бандиты идут, идут, идут на них… Он вздрогнул и проснулся. Захотелось курить. Башкатов легонько толкнул лежащего рядом сержанта. Тот придвинулся.

— Не спишь? — спросил Башкатов.

— Не сплю, товарищ лейтенант, — ответил сержант, — только курить хочется.

— Терпи. Я тоже хочу.

Протяжный свист, донесшийся с края села, мгновенно снял с лейтенанта усталость. Он даже дыхание притаил, чтобы лучше слышать. Через некоторое время свист повторился. И стало слышно, что несколько человек, торопливо, но осторожно приближаются к засаде. Башкатов определил, что идут двое, и пропустил их, решив, что это связные. Залаяли собаки. Но они скоро успокоились.

Прошло еще немного времени. Подул свежий ветерок. Показалось, что он своим холодным дыханием развеял тьму и позволил различить ближайшие строения. Лейтенант обрадовался, что можно видеть хоть что-нибудь. Снова залаяли собаки. Вскоре раздались шаги большой группы людей.

«Когда средние поравняются со мной, окликну», — решил он.

— Стой! Кто идет?

Пустырь ожил и загудел под тяжестью кованых сапог. Лейтенант дернул курок ракетницы. Ракета с яростным шипом взмыла вверх, разорвалась, и ослепительно яркий свет залил пустырь. Бандиты заметались.

Башкатов даже не крикнул «огонь», так как одновременно с его окликом ночную тишину резко прорезала длинная очередь вражеского автомата. На нее дружно ответили солдаты. Не успела погаснуть в небе первая ракета, а уже взлетела другая, за ней — третья.

Башкатов увидел, как несколько бандитов залегли шагах в тридцати от них и открыли бешеную стрельбу. Красные язычки из автоматов почти не гасли. Длинной очередью, которую сам Башкатов почему-то не услышал, он заставил потухнуть один из язычков. Налетчики вскочили, и тут же один из них взмахнул руками и, как подкошенный, свалился на землю.

При свете ракет было видно, как метались застигнутые врасплох растерявшиеся бандиты. Вдруг перед глазами солдат взметнулся ослепительно белый огонь, и в гуле разрывов потонули все остальные звуки. Вторая граната завертелась перед сержантом, он успел только прокричать:

— Ложись!

— Товарищ лейтенант, уходят! — придвинувшись к Башкатову, крикнул сержант. Лейтенант кивнул и продолжал стрелять по бандитам. Они, рассыпавшись, поспешно отползали с пустыря.

— Ракету! — крикнул Башкатов.

— Кончились, — ответил кто-то из солдат.

Стало тихо.

Тишину прервал стон. Башкатов в сопровождении солдата пошел вперед и внезапно увидел на земле человека. В это время к нему подбежал сержант. Он присел рядом на корточки.

Башкатов заметил, что у сержанта забинтована Рука.

— Ранен?

— Осколком кожу содрало. Пуетяки.

— Я Васильева за фонарем послал. Наши все целы?

— С нашей стороны все в порядке, товарищ лейтенант.

Приказав сержанту вернуться к солдатам, Башкатов дотронулся до раненого — тот замычал и умолк.

— Вы меня слышите? — спросил Борис.

Раненый молчал. В нескольких шагах от себя Башкатов услышал сопение. Только теперь он различил еще одного человека, распростертого на земле. Башкатов прильнул к траве. Но выстрела не последовало. Сопение прервалось. Послышались хлюпающие звуки. Башкатов поднялся. Вскоре вдали показался свет фонаря.

— Товарищ лейтенант, — негромко окликнул Васильев.

— Здесь я, — отозвался Башкатов и, увидев, что догадливый солдат захватил двоих местных жителей, распорядился:

— Оставайтесь на месте, а те, кто с вами, пусть подойдут с фонарем.

Крестьяне наткнулись на лежащего в стороне бандита. Осветив его, один дрогнувшим голосом произнес:

— Та це ж убитый. Лейтенант, де вы?

— Идите сюда. — И, когда они придвинулись, спросил: — Что вы сказали?

— Хтось убытый лежить.

Сбросив с плеча плащ-палатку, Башкатов расстелил ее возле раненого, приказал:

— Помогите положить его на плащ.

Раненого отнесли в ближнюю хату. Когда слабый свет фонаря померк перед лампой, все удивленно уставились на мертвенно-бледное лицо лежащего человека. Закрытые веки слабо подергивались, бледные губы еле заметно оттенялись легким темным пушком. Густые черные волосы длинными прядями выбивались из-под шапки-ушанки. Девушка неподвижно лежала в забытьи. По росту сшитая зеленая фуфайка перетягивалась кожаным ремнем, справа висел маленький пистолет. Коричневые шаровары, пропитанные кровью, туго обтягивали ноги. Ранение, очевидно, находилось выше колена. Расстегнув на девушке ремень, лейтенант досадливо крякнул и стал осторожно стягивать с нее шаровары.