— Тем более, что насколько мне известно, — вставил свое слово Башкатов, — ведет он себя для бандита довольно… Он никого не убил, не ограбил…

— Пожалуй, сможет, — сказал Любомир.

— Я тоже так думаю, — повторила Ольга.

— Давайте вместе попытаемся что-нибудь сделать для него, поможем разобраться в происходящем, — предложил Лукашов.

— Как? — Любомир оживился.

— Вы нам верите? — неожиданно спросил Лукашов.

Любомир вспомнил свою встречу с Егоренко.

— Я-то верю, но… Майор мне не поверил. Я просил помощи, оружия, а он…

— Он вас видел впервые. Почему он должен был вам поверить? А вдруг оружие попадет к бандитам? А у нас уже есть основание доверять вам. Создавайте отряд, мы поможем. И оружием, и всем другим. В первую очередь разузнайте, кто в Радинском является пособником бандитов. Второе — разузнайте, не появлялся ли в селе посторонний человек. И третье — помогите нам встретиться с Владимиром. Мы только поговорим с ним, а там пусть уходит.

— Но… Может, просто схватить его?

— Нет, — возразил Лукашов. — Все должно быть основано на доверии. Карантая или Подкову мы бы не отпустили, а брату вашему дадим возможность решать самому.

— Но он побоится встречи с вами.

— Не надо говорить ему о нас, — сказал Башкатов.

Более двух часов беседовали офицеры с Любомиром. Договорились, что он немедленно приступит к созданию группы добровольцев по борьбе с бандитами. Заботу обеспечения оружием Башкатов взял на себя.

— Пока суть да дело, возьми-ка, Любомир, этот, — и он протянул ему свой автомат.

Приняв подарок обеими руками, Любомир взволнованно сказал:

— Я оправдаю ваше доверие. Спасибо, дорогие товарищи. Боюсь только, что на первых порах группа будет малочисленной. Понимаете, люди напуганы, не доверяют друг другу.

— Ничего, — подбодрил Лукашов. — Вы и не гонитесь за численностью. Подберите сначала человек пять-шесть, а там видно будет.

Уточнив некоторые детали следующей встречи, офицеры простились с Любомиром и Ольгой.

Известие о создании в Радинском отряда «ястребков» необычайно оживленно обсуждалось в селе. Забеспокоились и пособники оуновцев.

Мигляй как-то зазвал Любомира в сельсовет.

— Слыхал я, Любомир, один разговор, это про то, значит, что ты группу каких-то «ястребков» собрал. И, прямо я тебе скажу, не завидую тебе. Как бы голову не потерять.

— Знаю, секретарь, что могу и голову потерять, только теперь меня голыми руками не возьмешь. Автомат видишь? Ну, а какой разговор ты слыхал? — спросил Любомир.

— Да главное не то, что говорят, а то, что за этими разговорами стоит. Сам знаешь, кто больше всего сердиться будет. Они и так на тебя зло держат.

Любомир, глянув ему в лицо, спросил:

— А как ты, Мигляй, ухитряешься их не бояться? Как-никак, ты представитель ненавистной им власти.

Мигляй опустил глаза.

— Ты вот, Любомир, сколько скрывался? Считанные дни. А я, добродию, забыл, когда и ночевал дома. Хорошо еще, свет не без добрых людей. Так вот и изворачиваюсь. Всем жить хочется. Кабы не моя изворотливость, давно бы мне секретарствовать на том свете или на севере белых медведей разводить. И тебе совет, если хочешь — слушай, хочешь — нет: ты парень еще молодой, а жизнь свою не бережешь.

— Пусть бережет свою жизнь тот, кто на меня зло держит, — сказал Любомир и вышел. Он подумал, что Мигляй человек подозрительный. Не служит ли он сразу двум хозяевам? Надо будет сказать о нем Лукашову.

Недалеко от своей хаты Любомир встретил дядьку Морозенко. Тот улыбался во все лицо. Любомир увидел, как изменилось оно — постоянно хмурое — от этой доброй улыбки.

— О це добре, сынку, крепко за дело взялся, — пожимая его руку, говорил Морозенко. — Все тебя в селе благословляют. Есть, конечно, такие, кому это поперек горла, но мы их насквозь видим. Черт с ними, пусть живут — только бы не совали рыло в наши дела. Но ты береги себя, Любомир. Они, гады, могут тебя подловить, а ты сейчас в Радинске вот как нужен, _:— проведя пальцем по горлу, предостерег Морозенко. — В случае чего, ты в любую хату заходи, тебя везде примут.

— Нет уж, прятаться я не буду. Чтобы по своей земле ходить да какой-то твари бояться… Хватит! — решительно сказал Любомир.

— Та я просто так — на всякий случай. Конечно, прятаться тебе не гоже. А сколько вас человек будет? — слегка смутившись, спросил Морозенко. — Ты только не думай, что я хочу что-то выведать. Я просто…

— Да что вы! Шесть человек пока, — и Любомир по фамилиям назвал своих «ястребков».

— Не мало ли будет? — задумался газда. — Ведь их, говорят, побольше. Может быть, и меня зачислишь? Я управлюсь по хозяйству и с большой охотой.

— Что вы, Василий Степанович, — возразил Любомир, — есть помоложе да неженатые. А за поддержку спасибо. В случае чего…

— Поддержку тебе все дадут. И вот что, — Морозенко с виноватой улыбкой на лице посмотрел куда–5* 131 то в сторону, — ты уж прости меня за тот случай. Помнишь, я ушел с твоей хаты? Не поминай лихом за то. Не знал я, какой молодец приехал. Думал, принесло черт знает откуда да и лезет с дурацкими вопросами. Так уж ты того… не обижайся. До побачення…

Чем ближе подходил Любомир к дому, тем больше беспокоила его встреча с братом.

Войдя в хату, Любомир ласково поздоровался с матерью и поставил автомат в угол.

— Володька не приходил? — спросил он.

— Приходил. Передала я. Ночью снова придет, после одиннадцати, — сказала она и, тяжело вздохнув, стала концами платка вытирать глаза.

— Только вы не плачьте, ради бога. — Сильные руки Любомира легли на плечи матери. Уткнувшись в его грудь, мать залилась слезами. Поглаживая ее седеющую голову, он успокаивал: — Не надо, мамо. Скоро все будет хорошо. Заживем мы по-новому, уже недолго осталось ждать. Тогда я вам никогда не дам плакать, а сейчас поплакали и хватит.

Приподняв голову матери, он стал вытирать платком ее лицо.

Когда Любомир собрался уходить — ему нужно было предупредить Лукашова, — мать обиженно запротестовала:

— Как же так, а я борщ хороший приготовила, со свининой. Вуйко зарезал безрогу[17], принес — дай ему бог здоровья — шматок.

— Нет, нет, мамо, я не голодный. Вы уж не обижайтесь на меня. И знайте: я приду на встречу с Володькой не один. С кем — сами увидите. Только не удивляйтесь. Так нужно.

Лукашов с двумя солдатами пришел к Радинскому, когда уже почти стемнело. В запасе было еще минут сорок. Устроившись на склоне горы, стали наблюдать за селом.

Где-то у сельсовета еще раздавались голоса играющих мальчишек, сварливый женский голос отчитывал кого-то, в ответ раздавались редкие, но увесистые ругательства, в другом конце села захлебывалась от злости собачонка.

Метрах в пятидесяти прошла женщина, отчитывающая свою заблудившуюся кормилицу. Говорила крестьянка с коровой, как с человеком:

— Бессовестная, как тебе не стыдно, — доносился ее голос, — я жду, жду ее, а она — на тебе! — пошла бродить на ночь глядючи. Непутевая ты моя.

Посреди села подвыпивший газда заплетающимся языком горланил песню:

Стало еще темнее. Уже нельзя было различить дальних хат, а ближние вырисовывались бесформенными пятнами.

Вечернее село… В памяти Лукашова всплыло детство. Стало как-то особенно ясно и тепло на душе… Когда это было? Казалось, совсем, совсем недавно. Он сидел с дедом на пригорке, у старого вяза. Внизу белело в сумерках село. Дед задумчиво смотрел на свой домишко и поглаживал вихрастую голову внука. Володя тоже думал о чем-то своем.

Послышался протяжный женский плач.

Дед покачал головой.

— Опять Калистрат Настю лупит.