— Пойдем с нами, — неожиданно выпалил мальчик.

— Я бы с удовольствием, да дел много. Как-нибудь в другой раз.

Лукашов долго смотрел вслед женщине и ребенку.

В управлении его поджидали с нетерпением. За «Гавриловым» велось непрерывное наблюдение — он жил на окраине города в домике престарелой полячки, последнее время ни с кем не встречался. Три дня назад сходил на почту и получил телеграмму: «Необходим врач ушник». Но об этой телеграмме Лукашов уже знал. Отправлена она была из Радинского кра-марем Морочканичем.

Выждав, когда «Гаврилов» выйдет на прогулку, Лукашов с двумя офицерами, переодевшись в гражданское, постучались в дверь.

На пороге появилась старушка.

— Прошу, Панове, в покои, — вежливо предложила она, даже не спрашивая о причине визита. А когда гости присели, спросила: — Чем могу быть полезной?

После беглого осмотра комнаты Лукашов остановил свой взгляд на фотографиях, висевших на стене над старомодным пузатым комодом.

— Уважаемая пани. Мы хотели выяснить, кем доводится вам гражданин, проживающий у вас на квартире?

— Цо пан мовит? — переспросила старушка.

— Ваш постоялец родственник вам или нет?

Хозяйка закивала головой, но было непонятно — разобрала она вопрос или нет, а если разобрала, то подтверждает свое родство с постояльцем или…

— Понимаю, понимаю, — продолжала кивать головой хозяйка, — могу сказать, что он порядочный человек и хорошо платит, аккуратно.

— Давно он у вас проживает?

— Пан Вареница снимает комнату уже второй год.

— Вам известно, где он работает?

Хозяйка задумалась, а потом задала вопрос сама:

— Может быть, лучше, если все это вам расскажет сам пан Вареница? Я не знаю, Панове, ваших намерений и вас. Мне трудно…

— Мы сотрудники органов государственной безопасности, уважаемая пани, так что наше любопытство носит служебный характер.

Выяснилось, что «пан Вареница» ведет замкнутый образ жизни, ни к кому не ходит, никого не приглашает к себе. Иногда ездит во Львов, а, приезжая в Дрогобыч, больше двух-трех недель не живет. Говорит, что работает заготовителем в кооперации. Иногда исчезает на целые месяцы и тогда никаких известий от него не поступает.

— Будем ждать постояльца, — сказал Лукашов.

Другие сотрудники занялись обыском.

Ждать долго не пришлось. Появившись на пороге, «Гаврилов-Вареница» одним взглядом охватил квартиру и сразу понял, кто эти незнакомые люди. Сколько раз пытался он представить этот момент — разоблачение, арест, сколько раз просыпался в холодном поту, сколько пугался самых различных людей. Вот оно… Резко отпрянул он в глубь прихожей и захлопнул дверь. Лукашов бросился было за ним, но спохватился и снова сел на стул.

Через минуту два других сотрудника, сопровождавших «Гаврилова» на улице, ввели его в комнату под руки. Вид у него был жалкий: побелевшее, с трясущимися губами лицо, на правой щеке свежая ссадина. Он старался ни на кого не глядеть, один раз только исподлобья метнул взгляд на хозяйку.

Задержанному предложили сесть.

— У нас будет время более полно и подробно поговорить в другой обстановке. А сейчас несколько предварительных вопросов, — обратился к «Гаврилову» Лукашов. — Намерены запираться или, как положено благоразумному человеку, понявшему, что игра проиграна, будете говорить правду?

«Гаврилов» посмотрел на него и неопределенно кивнул головой.

— Как прикажете понимать? — спросил Лукашов.

— Бесполезно… запираться. Нет смысла.

— Я тоже так думаю. А теперь вот что: какое значение имела первая, полученная вами, телеграмма?

— Что он благополучно пересек границу, находится в надежном и безопасном месте.

— Условия вашей встречи?

— Вещественные и устные. То и другое я получил от представителя посольства…

— Об этом особый разговор. А сейчас имя того, с кем вы должны связаться.

— Не знаю. — «Гаврилов» впервые поднял глаза.

Лукашов с недоверием поглядел на него.

— Но я знаю место, где мы должны были встретиться. В доме священника села Радинское.

— Что вы собирались делать после получения последней телеграммы?

— У него вышла из строя рация. Я должен был привезти новую.

— Так. Что ж, в этом для нас нет ничего нового. Доставайте свою рацию, собирайте вещи.

— Уже достали рацию, — сказал один из оперработников. — В чемодане была, под вторым дном.

— Я извиняюсь, — быстро заговорил «Гаврилов». — Я хотел, чтобы вы отметили мою искренность, когда будет определяться… моя судьба.

— А это уж будет зависеть от вас и дальше, — сказал Лукашов. — Пока вы рассказали сотую долю того, что знаете. Не так ли?

— Конечно, конечно…

Лукашов вышел к хозяйке.

— Простите, пани, но вам придется съездить с нами.

— Хорошо, я сейчас, — ответила старушка.

Вернувшись домой, Лукашов доложил о своей поездке майору Егоренко и более подробно все рассказал Башкатову. Тот потер руки и неторопливо спросил, когда, наконец, начнется операция по захвату банды, какое место будет отведено ему и что он должен делать сегодня, сейчас.

— Сейчас иди спать, — рассмеялся Лукашов.

— Спать? Да ты что? Какой тут сон!

— Представь себе, самый здоровый и крепкий. Нечего нервничать и горячиться.

— А я не горячусь. Почему ты не спрашиваешь, что нового в Радинском?

— В Радинском? Майор сказал мне, что нет ничего нового.

— Да, но…

— Что еще? Что-нибудь случилось?

— Нет… Понимаешь, я с Оксаной познакомился.

— С той самой девушкой?

— Ага.

— Поздравляю.

— Ничего ты не понимаешь, — смущенно произнес Башкатов.

— Как не понимаю? Понимаю.

— Ты не представляешь себе, какая она, Оксана…

— Ах, вот почему тебе не спится!

— Пошел к черту!

— Идем, провожу тебя до крыльца. Желаю сладких сновидений. Кстати, ты раздобыл мне «Хаджи-Мурата»?

— Да, на столе лежит. А я Джером-Джеромом зачитываюсь. Смеюсь до коликов. Ну, пока.

Лукашов вернулся в комнату и раскрыл книгу.

Он заметил, что начало светать, выключил настольную лампу, распахнул окно и с жадностью вдохнул прохладный утренний воздух. Еще проглядывали звезды, но восточная сторона горизонта уже посветлела. Где-то поблизости послышался хрипловатый голос петуха, ему откликнулся второй, потом третий. Послышалось мычание коров, рожок пастуха. Лукашов почуял ни с чем не сравнимый, памятный с детства, запах парного молока. И сразу захотелось есть. Он подумал: «Хорошо бы сейчас свеже-выпеченную краюху хлеба и крынку теплого, дымящегося на утреннем холодке, молока».

Послышался топот конских копыт. По дороге, вздымая облако пыли, во весь опор летел всадник. Лукашов увидел здоровенного мужика, неумело управляющего низкорослым коньком. Вцепившись в гриву взмыленного мерина, газда подгонял его ударами босых пяток.

Остановившись перед их домом, газда соскочил и побежал к крыльцу.

Дежурный привел его к Лукашову.

— Морозенко я, Василь, из Радинского, — начал газда.

— А я как раз думал, где вас встречал, — протянув руку, сказал Лукашов. — Здравствуйте, Морозенко. Что у вас случилось? Садитесь.

— В ночном, значит, я сегодня был, лошадей сторожил., Это для всех. А на деле Любомир поручил за домом лесника Гурьяна присматривать. Смотрю, огонек в окне зажегся. Спустился я со своего пригорка поближе к дому и смотрю. И вдруг вижу, чтоб мои баньки повылазили, вроде пани медичка наша показалась. Но только на себя не похожая: косы распущены, тощая, как с креста сняли, а возле нее, значит, Подкова стоит и с Карантаем о чем-то зубы скалят. У нее вид прямо ужасно испуганный. Ну, думаю, Василь, торопись к Любомиру. Не успел добежать до лошадей, как окно вдребезги, а вслед и очередь из автомата. Я к Любомиру, он говорит: сидай на мерина и гони к старшему лейтенанту. Вот.

— Кроме Подковы и Карантая, больше никого из бандитов не видели?

— Больше нет. Там еще один на часах у коровника стоял, цигаркой светил.