Марина вспомнила, как всегда молчала, когда ловила запах чужих духов на рубашке Дмитрия, когда случайно видела сообщения на его телефоне, когда слышала по вечерам сдавленные вздохи в трубку. Она умела закрывать глаза и рот. Старалась никогда не огорчать родителей Димы, им нужна была идеальная картина. В этой картине не было места для её боли, её унижения. Саша вёл машину молча, но Марина чувствовала, как он закипает внутри. По его сжатым рукам, по взгляду, который прятал в лобовое стекло, было видно, ему противно и неловко от всего происходящего. Он и сам никогда не был любимчиком в семье, но даже он не ожидал, что всё настолько прогнило, что ради молчания и приличий можно заставить жену правильного сына, собирать его грязные следы у очередной любовницы. Александр хотел что-то сказать, но не находил нужных слов. Для него всё это было почти оскорблением, не из-за ревности к брату или обиды, а из-за самой ситуации.

Марина сжимала зубы, не позволяя себе ни слова. Грусть смешалась с яростью. Она бы предпочла, чтобы Александр не знал этого о ней, не знал, что она годами терпела, что позволяла вытирать о себя ноги. Ей было стыдно и за свою слабость, и за свою покорность, и даже за то, что сегодня она опять молчит, не защищая ни себя, ни своё достоинство. В эту минуту Марина поняла, что ни Кристина, ни Ольга, ни сам Дмитрий не были ей по-настоящему врагами. Она была чужой для всех, даже для себя. И если что-то и изменится, то только тогда, когда она впервые позволит себе быть самой собой.

Машина свернула на знакомую улицу, а Марина по-прежнему держала коробку так, будто боялась, что если выпустит, развалится всё, что от неё осталось. Как только машина подъехала к дому, Марина даже не стала ждать, пока мотор заглохнет.

— Спасибо, Саша, — бросила она коротко, хватая коробку, и тут же вышла. Александр ещё не успел отстегнуть ремень, как хлопнула входная дверь. Марина исчезла внутри, не оглядываясь, не давая возможности ни спросить, ни поддержать, ни даже просто посмотреть ей вслед. Он пару минут сидел в машине, сжимая руль, потом резко вышел, хлопнул дверью чуть громче, чем требовалось, и решительно направился в дом.

Ольга Николаевна встретила его в холле. Она была в безупречном сером костюме, с уже привычной ледяной уверенностью на лице.

— Всё забрали? — спросила она буднично, даже не взглянув на сына.

Александр не стал скрывать раздражения:

— А ты вообще понимаешь, куда нас только что отправила?— В голосе прорезалась злость. — Мы что, теперь обязаны по всему городу собирать следы Димы, чтобы никто ничего не заподозрил?

Ольга Николаевна склонила голову, на лице не дрогнул ни один мускул.

— Александр, не надо драматизировать. Нужно было забрать вещи, вы забрали. Не вижу повода для скандала.

— Вы меня простите, — он скрипнул зубами, — но я вообще-то не наёмный курьер и не ваш секретарь, чтобы подчищать за твоим сыночкой всё, что вам мешает жить спокойно.

— Не груби мне, — спокойно, с нажимом произнесла мать. — Ты прекрасно знаешь, как у нас всё устроено. Если можешь помочь семье, помоги, если нет, лучше промолчи.

— Ты вообще понимаешь, что это за унижение? — Александр шагнул ближе, понизив голос. — Для Марины, для меня… Для всех. — Он сглотнул, вдруг поняв, что все его слова разбиваются о её безразличие.

— Хватит этого разговора, — отрезала Ольга Николаевна. — В семье у каждого своя роль. Ты сделал своё дело, молодец. Больше не надо устраивать сцен.

Она повернулась и ушла по коридору, не оглядываясь, будто разговаривала не с сыном, а с наёмным работником. Александр стоял в холле, чувствуя не только злость, но и отчаяние. Даже сейчас, после всего, он для матери был не сыном, а исполнителем неудобных поручений. Ни сочувствия, ни благодарности, ни тени материнского тепла, только холод. Иногда он вспоминал одно лето, когда ему было десять, а Диме, пятнадцать. Тот июль был жаркий, пыльный, в саду пахло крыжовником и стриженной травой. Родители были заняты своим, мама устраивала благотворительный вечер, отец делал вид, что играет с детьми, хотя думал о переговорах.

В тот день Дима притащил его в оранжерею, показал коробку с отцовскими старыми монетами.

— Смотри, какая крутая находка. Давай поиграем, типа кладоискатели.

Александр зажёгся, всё, что предлагал старший брат, было для него приключением. Через полчаса монеты, пачка старых марок и какие-то мелкие сувениры были аккуратно разложены в сокровищнице, под покосившимся деревом, там, где их никто не нашёл бы. Потом случилось то, что Александр вспоминал всю жизнь, через два дня поднялся шум, отец не нашёл коллекцию, мама чуть не вызвала полицию, личные помощники шептались о ворах.

— Кто это сделал? — голос Бориса Владимировича был грозным, а мама стояла рядом, нервно сжимая тонкие пальцы.

Дима пожал плечами.

— Я видел, как Саша что-то прятал в саду. Может, он играл?

Саша стоял, краснея, ничего не понимая. Он не успел даже открыть рот, как отец уже говорил строгим, тяжёлым голосом.

— Так, Александр, быстро показывай, где вещи.

Он вывел отца в сад, показал клад. Все монеты и марки были на месте, кроме одной, которую Дима заранее положил себе в карман. Позже её нашли у Саши в комнат, "случайно завалилось за ящик”.

— Как можно быть таким легкомысленным? — спросила мать, не смотря в глаза. — Брать чужое, портить коллекцию отца…

Дима стоял сбоку, невинный, строгий, уже тогда похожий на взрослого, который держит дистанцию. В тот вечер Александру впервые не поверили и впервые били в знак наказания, отец выговорил ему долгую, тяжёлую нотацию.

— Ты должен быть ответственнее, — бросил отец на прощание. — Учись у брата.

Саша не плакал, только потом в кровати уткнулся лицом в подушку. Он так и не рассказал никому, как всё было на самом деле. Да и смысл, все уже сделали выводы. Дима кивнул ему перед сном, “Ничего, бывает”, и выключил свет, оставив Александра в темноте.

С тех пор всё важное в семье решалось так же, один говорил "правильные" вещи, второй молчал и разбирался с последствиями. И, казалось, никто не замечал, как на этих маленьких обманах строилась целая семейная “правда”.

Александр поднялся на второй этаж и на мгновение задержался, уставившись в потолок, будто там мог найти ответ, как сбросить с себя этот липкий осадок семейных разборок. Он знал, сейчас за закрытой дверью Марина наверняка мечется между злостью и усталостью, как мышь в пустом доме. Ему самому было тошно и не только от матери, но и от того, что вся эта жизнь будто склеена из случайных предательств и вынужденных компромиссов.

Надо бы как-то поддержать Марину, подумал он, хотя сам себя чувствовал не лучшим собеседником для таких ситуаций.

Вспомнилась ночная сцена на кухне, как она сидела на полу, смеялась с набитыми щеками. Тогда в ней было что-то по-детски трогательное, совсем не та холодная вдова, за которую её всегда держали.

Александр решительно спустился вниз.

— Пирог, — тихо проговорил он, едва заметно улыбнувшись. — Тот самый... Его бы сейчас испечь. Вдруг хоть на миг улыбка вернётся.

Он надел фартук, привычно перебрал продукты на полке, проверил, осталась ли корица, и начал готовить тесто. Он порезал яблоки, размял тесто, не торопясь, почти ритуально, как будто каждое действие стирает хотя бы часть раздражения и одиночества. В духовке пирог быстро начал румяниться, заполняя дом ароматом уюта и чего-то почти забытого, детского.

Если Марина не захочет есть, хотя бы почувствует, что о ней подумали. Иногда этого достаточно,— решил Александр, убирая со стола лишние крошки.

Марина сидела на полу у кровати, разбирая коробку с вещами. Ноги давно замёрзли на прохладном ковре, но она даже не замечала. Всё было вперемешку, рубашки, документы, зарядки, старая открытка с чужим почерком и словом «Люблю». Она достала папку, и вдруг нащупала тонкий конверт. Внутри пара фотографий Дмитрия, с сигаретой, расстёгнутый до пояса, обнимает сияющую Кристину. Вечеринка, алкоголь, наглые улыбки. У обоих вид, будто им море по колено.