Он сделал паузу и произнёс жёстко, с акцентом:

— И главное — эмбрион жив.

Я вздрогнула.

— Я не хотела… — голос дрогнул, сорвался. — Я не смогу снова пройти через это.

— И не пройдёте, — сказал он, твёрдо, без права на сомнения. — Я здесь, чтобы этого не случилось. Чтобы защитить вас и ребёнка.

Подняла взгляд — впервые посмотрела на него открыто.

— А он? Артём?.. Он тоже считает, что может решать за меня?

Климов слегка наклонил голову, не отводя глаз:

— Он считает, что не имеет права на вторую ошибку. Не после того, что уже потерял. Да, он жёсткий. Иногда — слишком. Но каждое его решение рождается не из безразличия. А из страха потерять ещё раз.

Я не ответила.

— Вы не заперты, — голос Климова оставался ровным. — Но вы под охраной. Покинуть это место сейчас — значит подвергнуть опасности и себя, и ребёнка.

Слово прозвучало, как вспышка в темноте. Страшное. Настоящее. Живое.

— Я хочу остаться одна, — сказала тихо.

Он кивнул и поднялся. Двигался легко, почти бесшумно.

— Если что-то понадобится — кнопка у кровати. Завтра начнём выводить остатки препарата. Через сутки организм очистится. Потом — восстановление. Для вас. И для неё.

Пауза. Его взгляд задержался на мне дольше, чем нужно.

— Для волчицы тоже.

Он развернулся и вышел. Дверь закрылась мягко, без звука.

Осталась одна. Но впервые за долгое время мысль не обожгла, а согрела: возможно, это не конец. Возможно, это начало.

На пороге появилась девушка — та самая медсестра. В руках поднос.

— Вам пора поесть, — негромко сказала она и чуть склонила голову.

Подойдя к столику, аккуратно опустила поднос и сняла крышку.

В нос ударил тёплый запах — мясной, пряный, густой. Рагу. С олениной, корнеплодами, специями. Рядом — ломоть свежего хлеба. И стакан морса — рубиновый, терпкий.

Желудок ответил мгновенно — громким, предательским урчанием. Я заметила, как уголки её губ дрогнули в едва заметной улыбке. Не насмешливой — человеческой.

— Всё проверено, — спокойно сказала она. — Мясо чистое. Морс домашний. Поешьте спокойно. Я выйду. Позову, когда нужно будет убрать.

Она развернулась и ушла. Дверь снова закрылась мягко.

Осталась с тарелкой, пахнущей домом. С желудком, который уже не просил — требовал. С телом, что впервые за много дней не дрожало от страха.

Тарелка опустела почти сама собой. Я не торопилась, не глотала жадно — но остановиться не могла. Каждый кусок словно впитывался в тело, возвращая ему память о том, что значит — жить.

Когда всё закончилось, я откинулась на подушки. Сытость разливалась медленно: тёплая, тяжёлая, почти плотская. Голод стих. Мысли стали чище. Внутри наступила тишина.

Не пугающая. Не натянутая. Настоящая.

Волчица ворочалась глубоко внутри — не загнанная, не израненная. Живая. Спокойная. Она снова была со мной.

Повернула голову к окну. За стеклом — лес. Высокие сосны, влажные тени, золотой свет на верхушках. В лёгком колыхании ветвей — зов.

Я не чувствовала запахов: стекло надёжно отрезало их. Но она помнила. Хвою. Сырую землю. Дым. Шерсть. Свободу.

Ей не нужно было бежать. Нужно было просто — быть. Выйти. Ступить. Вдохнуть. Упереться лапой в шершавую кору. Опустить нос в траву. Слушать не людей, а лес.

Где каждый звук имел смысл: крик птицы, шелест корней, порыв ветра, топот зверя, тяжёлый пульс земли.

Я вздохнула. И она тоже — глубже, тише. В груди расправилось что-то забытое. Инстинкт. Тепло и сила. Но тут же натянулся внутренний поводок. Разум держал.

Можно ли?.. Никто не говорил. Ни «да». Ни «нет».

Я снова посмотрела в окно. И почувствовала: она пошевелилась. Осторожно. Без толчка, без рывка. Просто напомнила о себе.

Сидел в кабинете, уткнувшись в планшет. Листал график, выстраивая каждую деталь так, чтобы подстроиться под Юлю: встречи, звонки — между её обследованиями, уколами, отдыхом.

Пока она здесь — я рядом. Иначе нельзя. Я не доверяю. Не до конца.

Слишком много провалов в её прошлом. Слишком остро откликается волчица. Ни одного шага без моего ведома.

Мысли скакали. Пальцы водили по экрану на автомате, взгляд был рассеян.

Нужно было перевести охрану на внутренний цикл. Проверить препараты. Уплотнить периметр. Убрать всё, что может напугать.

Стереть намёки на клетку — но не оставить выхода. Баланс хрупкий. Ошибка стоит слишком дорого. Резкое движение вырвало из мыслей. Поднял глаза. Сначала показалось — мерещится.

Охранник? Врач? Нет.

У дверей, ведущих наружу, стояла она. Волчица. Не Юля. Не женщина. Зверь.

Серая, плотная, напряжённая. Взгляд прямой, тяжёлый. Ни шагу назад. Скалилась — не со злобой, а с вызовом. Словно проверяла, на что я пойду.

Я поднялся. Медленно, без рывка.

— Серьёзно? — голос вышел низким, глухим. — Только пришла в себя — и сразу бежать?

Ответа, конечно, не было. Только кивок. Еле заметный. Будто говорит: знаю, что ты скажешь, но пойду всё равно.

Сделал шаг вперёд. Остановился близко. Пауза повисла — натянутая, как тетива. Чувствовал, как в ней двигается зверь. Не испуганный. Не сломанный. Целый. Живой. Жаждущий свободы. Это было в каждом её движении.

В груди сжалось. Быть рядом с ней — значит отпустить. Но отпустить — значит снова поставить всё на край.

Я шагнул ещё.

— Ты не в клетке, — произнёс медленно. — Но ты ещё не готова.

Она не дрогнула. Только наклонила голову. Взгляд смягчился. Почти человеческий. И в этот миг показалось: она ждёт не разрешения. Она ждёт понимания.

Я смотрел не на волчицу. На Юлю. Даже если сейчас в ней не осталось ни капли человеческого.

Инстинкт бился в груди, требовал удержать. Она только вернулась. Только оторвала себя от края. Ещё мгновение назад её тело лежало бледным, чужим, почти мёртвым.

А теперь она стоит у двери. Смотрит на лес так, будто всё, что пережито, было лишь подготовкой к этому шагу — уйти.

Нет. Не сейчас. Не так. Внутри всё сжимается. Я помню — слишком ясно. Смерть женщины, что была моей. Пустота после. Крик зверя, который не смолк до сих пор.

Второго раза не будет.

Позади слышу шаги. Тихие, выверенные. Не оборачиваюсь. Знаю — Павел.

— Артём, — его голос ровный, но под поверхностью дрожь. — Отпусти её.

Сжимаю челюсть. Вкус железа на языке.

— Ты в своём уме?

— Она сделала первый оборот, — отвечает он негромко. — Спустя год, Артём. И не сорвалась.

Он подходит ближе, встаёт рядом. Его взгляд устремлён не на меня — на неё. В нём нет страха, только уважение.

— Она не убежит. Не сейчас.

Смотрю на него. Вижу то, что чувствую сам. Ошарашенность. Недоверие. И что-то, похожее на благоговение. Такой оборот — без ярости, без падения в бездну — это не просто возвращение. Это выбор.

А мой зверь не верит. Напряжён, как струна. В памяти стоит кровь. Потеря. Холод постели, где сердце замерло навсегда.

Юлия — последний оплот той жизни, что уже сгорела. И она носит в себе то, ради чего я ещё держусь. Отпустить её — значит рискнуть всем. Но держать рядом насильно — значит потерять её иначе.

Она стоит спокойно. Не молится. Не просит. Не оправдывается. Только ждёт. И это… вызывает уважение. Она уже решила.

Опускаюсь на корточки, чтобы видеть её ближе. Мой голос низок, глух:

— Я отпускаю тебя. Но только, чтобы ты пришла в себя.

Пауза. Зверь внутри рычит.

— Но не пытайся бежать. Последствия тебе не понравятся.

Касаюсь загривка. Ладонь скользит по густой шерсти. Рычание вырывается из груди — короткое, предупреждающее. Не вызов. Метка границы.

Открываю дверь. И в этот миг она рвётся наружу. Не скачком — скользя, почти бесшумно.

Вдох. Полный грудью. Она вбирает воздух леса так жадно, будто это и есть жизнь. И уходит. Вглубь.

Не убегая. Просто исчезая из виду. Выпрямляюсь. Плечи ломит от напряжения. Но решение уже принято.