Её глаза вспыхнули. В них смешалось всё сразу — злость, боль, страх. Но поверх всего — упрямство. Та самая внутренняя твёрдость, которая не позволяла ей опустить голову даже здесь, в этой стерильной клетке.

Она смотрела прямо, не моргала, не отвела взгляд. И я понял: её уже пытались сломать. Давили, лишали права на голос, загоняли в угол. Но до конца так и не смогли.

В ней оставалась сила — пусть скрытая, раненая, но настоящая. И если прижмут ещё сильнее, она не сдастся. Она укусит. Даже если самой будет больнее.

Волк во мне рычал глухо. Злился. Потому что она — чужая. Не моя пара. Не та, кого я должен был взять. Но именно она теперь носила то, что мне дороже всего. Последнее, что у меня осталось.

И на этом заканчивались все «если» и «почему». Здесь не было случайности. Был только факт.

Она теперь — моя территория. Носительница моей крови. Мой выбор. Моя ответственность.

И плевать, что она меня ненавидит. Плевать, что её взгляд полон боли и презрения.

Её ненависть не имеет значения. Значение имеет только то, что внутри неё — мой ребёнок.

Я окинул взглядом палату. Стерильность. Запах лекарств. Чужая тишина. Здесь для неё нет места.

— Собирайся, — сказал я, и голос прозвучал окончательно. — Ты едешь со мной.

— С чего бы это вдруг? — огрызнулась она.

Голос звучал резко, но в нём ощущалось больше слабости, чем силы. Волчица скалила зубы, пытаясь продемонстрировать свою ярость. Она была ранена, зла и беспомощна.

Я видел таких. Они всегда думают, что у них есть выбор.

— Не будь дурой, — произношу ровно, медленно ведя взглядом сверху вниз. Не торопясь. Долго. Чтобы каждая секунда прожигала ей кожу. — Будешь жить у меня. Там безопасно. И там всё под контролем. Моим.

— Я никуда с вами не поеду! — выкрикнула, срываясь на крик. Упрямство в голосе звучало красиво. Я слышал, как под его поверхностью дрожит истерика. Тонкая, хрупкая, едва удерживающаяся от слома.

— Неверный ответ, — отрезаю. Спокойно, холодно. Без эмоций. Просто констатирую её будущее.

Она сжимает кулаки, шипит:

— Вы мне никто!

Я делаю шаг. Один. Медленный. Воздух в палате становится густым, вязким. Волк внутри меня нависает над ней, давя инстинктами. Голос понижается, переходя в рычание на грани слов.

— Ошибаешься, девочка. Я тот, кто решает, что будет с тобой. Ты — всего лишь та, кто выносит моего ребёнка. И на этом твоя роль заканчивается.

Она замирает, её дыхание срывается на хрип. Но взгляд остаётся твёрдым, дерзким, с вызовом.

Стакан в её руке резко летит в меня. Брызги воды разлетаются по стене, осколки стекла падают на пол. Я спокойно отступаю в сторону, даже не моргнув.

Я смотрю только на неё.

— Прекрасно, но бесполезно, — говорю я.

Дверь распахивается. Вбегает медсестра, лицо белое от испуга.

— Что здесь происходит? Всё в порядке?

Я не поворачиваюсь к ней, мой взгляд прикован к Юлии. Прямой, неумолимый. Чтобы она поняла: выхода нет.

— ВЫшла вон, — говорю спокойно, но в воздухе повисает напряжение.

— Но… — она запинается.

Я медленно поворачиваюсь к ней. Не резко, плавно.

— Я сказал: уходи, — голос ровный, без всплесков. Но в нём такая тяжесть, что по спине медсестры пробегает дрожь. Она бледнеет и почти бегом выскакивает в коридор, хлопнув дверью.

Мы остаёмся вдвоём.

Двигаюсь медленно. Каждый шаг — намеренный, тяжёлый. Воздух густеет, наполняется волком. Я не выпускаю его до конца, но достаточно, чтобы запах силы ударил ей в голову. Чтобы каждая клетка тела омеги вспомнила, что значит — рядом альфа.

Она замирает. Спина вжимается в стену, пальцы судорожно сжимают простыню. Взгляд — острый, злой, но дыхание выдаёт: боится.

Склоняюсь ближе. Настолько, что её кожа чувствует моё тепло, дыхание скользит по щеке. Смотрю сверху вниз, нависая — и не оставляю ей пространства для отступления.

— Хватит, — Слова падают на неё тихо. — Ты можешь злиться, можешь кусаться, но истерики со мной не пройдут.

Она дрожит. Снаружи держится — клыки, злость, вызов. Но внутри… её волчица уже скулит. Узнаёт меня. Альфу. Не потому что хочет, а потому что так устроена. Природа сильнее её упрямства.

Я слышу это. Чувствую. Она не сдаётся разумом, но тело уже помнит, кому подчиниться.

— Я не мальчик, которого можно довести до слёз, — произношу низко, с нажимом. — Я альфа. И тебе придётся привыкнуть.

Она вскидывает голову, но в глазах — рваный страх и упрямое отрицание. Её волчица дёргается в груди — между бегством и покорностью.

Я не давлю дальше. Просто держу её в этом поле силы. Пока она сама не поймёт: выйти отсюда она сможет только с моей волей.

Он стоял надо мной, нависал, перекрывая всё пространство, пока я жалась к стене на кровати, загнанная в угол, как зверёк в клетке.

— Через пятнадцать минут, чтобы была готова, — бросил он и вышел, даже не оглянувшись.

Дверь хлопнула гулко, будто удар по вискам. Только тогда я смогла вдохнуть. Воздух ворвался хрипло, рвано, будто всё это время я держала дыхание и теперь училась дышать заново. Его запах медленно рассеивался, но тяжесть не уходила — камнем давила грудь.

Я осела на постель. Она заскрипела подо мной — чужая, ненадёжная. Ноги дрожали от слабости. Пальцы не слушались, дрожали мелкой дрожью. Сердце билось так неровно, что казалось — оно само не знает, продолжать или сорваться.

Тело было словно после тяжёлой болезни. Любое движение — как карабканье из глубокой ямы. Потянулась к одежде. Джинсы показались мокрыми, свинцовыми. Натянула одну штанину, потом вторую, и после каждого рывка приходилось останавливаться, чтобы не упасть.

Кофта зацепилась за волосы, ткань липла к коже. Всё было чужое, не моё. Будто тело сопротивлялось самой попытке собраться. Голова гудела, в ушах звенело, пульс бухал в висках.

Трижды пыталась застегнуть пуговицу, пока пальцы не подчинились. Кроссовки натянула, осев прямо на пол — подняться не было сил, ноги не держали.

Дышала — но в лёгких будто лежала вата: влажная, тяжёлая, давящая. Поднялась, вцепившись в тумбу. Голова закружилась, плечи ломило, мир качнулся, пошёл ходуном, как палуба в шторм.

Дверь. Нужно выйти. Хоть шаг. Хоть два.

Толкнула створку. Свет полоснул по глазам — резкий, ослепляющий. Коридор пуст. Тишина.

Шанс. Может, последний.

Поплелась вперёд, шаркая ногами. Пальцы скользили по стене, цеплялись за поручень, будто от этого зависела жизнь. Сердце стучало не в груди — в горле, сбивчиво и громко. Колени подгибались, дыхание рвалось обрывками. Казалось, ещё шаг — и конец.

— Что они мне вкололи?.. — губы едва шевельнулись, звук сорвался тише вздоха. Голос чужой, как у пьяной. Только хуже. В пьяном можно отпустить, плыть по течению. А тут оставалось лишь цепляться — за стены, за воздух, за саму себя.

Тело не слушалось. Мышцы — пустые, как выжатые, будто их выскребли изнутри. В животе тянуло, вязко и липко, не боль, а тяжесть, которая медленно тянула вниз. Я знала: один неверный шаг — и всё. Малыш. Я. Всё вместе рухнет. Второго раза я не вынесу.

Перед глазами — лестница. Каменный обрыв, ступени тянулись в темноту. Я застыла, прижавшись к стене. Нет. Не спущусь. Ни шага вниз. Это пропасть. Лифт. Только лифт. Пусть камеры, пусть люди услышат — плевать. Главное — выбраться.

Пальцы дрожали, когда нажала кнопку. Звук — резкий, металлический, будто удар по нервам. Двери расползлись в стороны. Шагнула и почти сразу осела, сползая вдоль холодной стены. Ноги не держали, подламывались, будто их и вовсе не существовало.

Давление в висках нарастало, голова тяжела, как камень. Веки налились свинцом, тянули вниз. Дыхание срывалось, обрывалось, то хватало воздуха, то снова глоток пустоты. Мир вокруг дрожал, плыл, будто я погрузилась под воду. Единственное, что понимала — кабина катится вниз.

Звон. Двери разъехались. Передо мной — холл. Белый, стерильный, яркий до боли. Свет полоснул по глазам, режущий, холодный. Люди мелькали тенями: белые халаты, планшеты в руках, торопливые шаги. Суета вокруг, но словно за стеклом. Никто не смотрел. Никто не видел.