Что никто не захочет меня по-настоящему. Только использовать.

Слова висят в воздухе.

Я не плачу. Но внутри — сжато.

Он не перебивает. Не обнимает. Просто рядом.

И в этом — больше, чем в любом утешении.

— Он ошибается, — произносит наконец. — Я не он, Юля, — говорит спокойно

Тон ровный, без нажима, но от этого — только сильнее

Я поворачиваю голову. Смотрит прямо. Не давит, не торопит. Просто ждёт.

— Он всегда думал, что я — вещь, — шепчу. — Что мною можно распоряжаться.

— А я так не думаю, — отвечает тихо. — Ты — волчица. Да, тебе больно. Да, ты злишься. Но ты не вещь.

Я молчу. Пальцы немного дрожат.

— Не стоит так загоняться, — добавляет он мягче. — Малыш всё чувствует. Любое твоё напряжение.

Я опускаю взгляд. Киваю.

Он сжимает мою ладонь чуть крепче — и не отпускает.

Не говорит ничего лишнего. Просто поднимается с дивана.

— Пойдём, — спокойно, как будто обычный вечер и ничего страшного не случилось.

Я чуть колеблюсь, потом всё же встаю. Он не давит — просто рядом.

Ведёт в спальню.

Сажусь на край кровати. Плечи тянет вниз. Сил — ни на что.

Артём молча берёт плед, накидывает на меня. Потом подаёт подушку, поправляет.

— Ложись. Отдохни, — его голос низкий, спокойный. . — Завтра подумаем, что делать. Сегодня просто спи.

Я послушно ложусь. Даже не спорю.

Он остаётся рядом. Не уходит. Садится на край, кладёт ладонь мне на плечо.

Тёплая. Спокойная. Настоящая.

— Не держи всё в себе, — говорит просто. — И не пугай себя раньше времени. Малышу это точно ни к чему.

Я не отвечаю. Просто медленно прикрываю глаза.

И суток не прошло после встречи с Романом в ресторане. Я знал — он не отступит. Такие, как он, не умеют отпускать. Молодой, горячий, амбициозный. Без тормозов. А такие опасны не потому, что сильные, а потому, что глупо уверены — им всё можно.

Пока Юля спала, мне на стол легло полное досье. Роман, его стая, финансы, связи. Фамилия Волкова выделена жирно. Юля для них — не женщина, а ресурс. Входной билет в Совет, власть через брак. Покорная омега под контролем — их ставка. Я сижу в кресле, перелистываю файл за файлом. Связи у него есть — это факт. Но опыта ни грамма. Он играет в альфу, даже не зная, как пахнет настоящая кровь. Как страх бьёт в лёгкие. Как тишина перед боем сжимает грудь.

Телефон вибрирует. Уведомление — Совет, повестка, тема: омега. Паршивец двинулся через официальные каналы. Думает, это его шахматная партия. Я улыбаюсь и закрываю планшет. Следом приходит сообщение от Стаса: «Роман активизировался. Вышел на Совет. Настраивается на жёсткую игру. Будь готов».

Юля спит в соседней комнате. Пусть спит. Пусть дышит ровно и не знает. Пока она рядом — она под моей защитой. Но если Совет решит вмешаться, если Волков вылезет из своей тени — я должен быть на шаг впереди.

Подхожу к окну. Город живёт своей жизнью. Светится, шумит, дышит. Каждый здесь что-то доказывает, куда-то рвётся. Но это мой город. Мои правила. И если Роман хочет играть — он получит игру. Но ставки ставлю я. Пока она спит, я уже принял решение. Без обсуждений. Без плана «Б».

Пора навестить Волкова. Он — старый волк. Хитрый, просчитанный. Прекрасно знает, как продавать детей под видом договоров. С Юлей он был холоден. Не отец — политик. С ней — как с чужим активом. Ни тепла. Ни понимания. Только контроль. Может, когда-то он верил, что делает правильно. Не мне судить. Но если когда-нибудь у меня родится дочь и она посмотрит на меня с тем же страхом, что Юля на него — я перестану быть альфой. И перестану быть человеком.

Выезжаю один. Без охраны. Без предупреждений. Он поймёт: визит неофициальный, но неслучайный. И пусть читает между строк. Я не боюсь. Ни его. Ни Романа. Ни Совета. Пусть Волков увидит в моих глазах, что я вцеплюсь зубами в любого, кто попытается забрать то, что теперь под моей защитой. Даже если это — её отец.

Дом старый, пахнет затхлым и алкоголем. Не столько грязный, сколько запущенный. Волков уже не тот, кем был, но спину всё ещё держит прямо. Захожу без стука. Дверь приоткрыта, как будто ждал кого-то, но не меня.

— Кто там? — голос хриплый, напряжённый. Тяжёлые шаги приближаются. Он появляется в дверях кухни — щетина, мятая рубашка, налитые глаза. Смотрит. Узнаёт. Морщится.

— Чернов.

— Я, — коротко киваю.

— Ну что, пришёл по-мужски побеседовать? Или угрожать?

— Пришёл сказать прямо. Хватит. С Юлей. С давлением. С этими звонками. Она и так держится из последних сил.

Он усмехается. Устало.

— А ты что, спасатель? Или решил, что знаешь, как с ней обращаться?

— Я знаю, чего она точно не заслуживает. Давления от отца, который отдал её как товар.

Он на секунду напрягается. Потом идёт на кухню, открывает бутылку, наливает себе. Даже не предлагает. И правильно.

— Не тебе судить. Я её растил. Я знал, какой путь ей нужен.

— Ты знал, какой путь нужен тебе, — парирую. — Но она не продолжение тебя.

Он смотрит на меня через край стакана.

— Ты не знаешь, какая она была после гибели мужа. Призрак. Месяцами. Я пытался вернуть её в стаю, в ритм…

— Ты пытался вернуть её туда, где удобно тебе.

— Я пытался её не потерять! — срывается он.

Пауза. Потом тише:

— И всё равно потерял.

Я не тороплюсь. Голос ровный.

— У тебя был шанс быть отцом. Сейчас — просто не лезь. Позволь ей быть собой.

Он опускает взгляд, наливает ещё, молчит. Я поворачиваюсь к двери.

— Если позвонишь ещё раз в том же тоне — следующий разговор будет коротким.

На пороге задерживаюсь. Говорю без ярости, но так, чтобы понял:

— Я приду на Совет. И у меня будет всё, чтобы доказать: Юля останется в моей стае.

Пауза.

— А щенку твоему передай — не тянет он лапы на чужое. Коротковаты.

Не дожидаясь ответа, выхожу, прикрывая за собой дверь.

Захожу в комнату. Ложусь рядом, не включая свет. Осторожно, чтобы не разбудить. Юля прижата к подушке, сбив одеяло, тёплая, спокойная. Я протягиваю руку, притягиваю её ближе. Её тело — хрупкое, тёплое, родное. Она что-то бормочет во сне, но не просыпается. Вдыхаю её запах. Волчица. Моя.

Пальцами нахожу её живот, накрываю ладонью. Осторожно, бережно — как будто держу нечто большее, чем жизнь. Она не просыпается, но двигается ближе. Тепло расходится по груди, заполняя всё. Молчу. Не думаю. Просто держу. И впервые за долгое время — ничего не хочу менять.

Утро встречает запахом масла и чего-то сладкого. Панкейки, хлеб, кофе — всё тёплое, домашнее, родное. Захожу на кухню и замираю. На фоне солнечного света — она. Юля в моей футболке, босая, с небрежным хвостом. Ткань чуть натянулась на груди, мягко скользит по линии бёдер. А живот… он стал заметнее. Уже не намёк, а форма. Живое доказательство, что мой волчонок растёт. И его мама меняется. Меняется так, что внутри что-то сворачивается. Хочется подойти. Прикоснуться. Остаться.

Она поворачивается, ловит мой взгляд и улыбается уголком губ. Глаза блестят, щёки румяные. Никакой косметики — только настоящая, живая Юля.

— Доброе, — говорю, подходя ближе.

— Ты вовремя, — отвечает она, разворачивая блин на сковородке. — Всё как раз готово.

Сажусь за стол. За ней приятно наблюдать — в её движениях нет спешки, в теле — зажимов. Спокойствие, тепло, уверенность. Это уже не та Юля, что дрожала в углу. Это женщина, которая готовит завтрак мужчине. И кормит малыша, который растёт у неё под сердцем.

— Как ты? — спрашиваю, когда она ставит передо мной тарелку.

— Голодная, — усмехается. — И, кажется, поправилась.

Поглаживает живот через ткань — легко, естественно. Не стесняется. Не прячет. Гордая, уверенная, сильная. Такая, какой её хочется держать рядом.

— Ты не на диете? — прищуривается, смотрит с хитринкой.

— Альфы не держат диеты, — хмыкаю. — Особенно рядом с беременными волчицами, которые готовят лучше, чем вся моя стая.