Квартира встречает тишиной. Панорамные окна раскрывают весь город: огни проспектов, линии машин, крыши домов, и всё это будто под ногами. Здесь всегда было слишком просторно, слишком пусто. Серые стены, минимализм мебели, кожаный диван, пара абстрактных картин, которые я когда-то повесил просто ради вида.

Купил это место два года назад. Для себя. Чтобы сбежать от власти, чужих взглядов и крови на переговорах. Чтобы хотя бы здесь быть не альфой, а человеком.

Но теперь этот холодный интерьер впервые впустит кого-то ещё. Женщину, чьё имя уже связано с моим сердцем. Чью боль я не имею права игнорировать. Чью волчицу обязан защитить.

Юля проходит по квартире медленно, словно проверяя пространство. Тонкие пальцы скользят по гладкой поверхности стола, взгляд скользит по картине на стене, по кожаному креслу у окна. Здесь слишком стерильно, слишком правильно. Ни одной детали, которая говорила бы о доме. Только убежище.

Тяну ручку холодильника — металлическая, холодная, отзывается глухим щелчком. Внутри пустота. Белый пластик отливает синевой от лампочки, пахнет чем-то стерильным. На полке — одинокая бутылка воды, на дверце — две банки растворимого кофе. И всё.

Смотрю на эту картину и понимаю: в стае я никогда о таком даже не задумывался. Всегда находился кто-то, кто приносил еду: мясо из бойни, свежий хлеб от пекаря, сыр, овощи. Всегда накрытый стол, всегда готовое. Моё дело было — решать, охранять, держать власть. Не думать о том, что завтра в тарелке.

Здесь же — тишина и голые полки. Холодильник как зеркало: показывает, как мало я приспособлен к обычной жизни.

— Придётся в магазин, — выдыхаю, захлопывая дверцу.

Пустой звук гулко отдаётся в кухне. Краем глаза ловлю её взгляд. Там — насмешка, но мягкая, усталая.

— Не думала, что альфы могут сидеть на голодном пайке, — произносит тихо, с оттенком иронии.

Улыбаюсь краешком губ, хотя внутри неприятно сжимается.

— Я не голодаю. Просто… не готовлю.

— То есть без меня ты бы так и жил на воде и кофе? — губы чуть дёргаются, улыбка больше усталости, чем издёвки.

— Как-то обходился, — бурчу, но голос выходит мягче, чем мог бы.

Юля делает шаг ближе. Смотрит прямо, не мигая.

— А я умею. Варила, жарила, убиралась сама. Без охраны. Без доставок.

Её слова простые, но в них — уверенность. Она привыкла держаться на своих плечах. И это вдруг бьёт теплом в меня самого.

— Тогда собирайся, — киваю. — Ты составляешь список. Я тележку везу.

— Договорились, — уголки её губ поднимаются чуть выше. — Только смотри, я готовлю сытно.

— Я альфа, — усмехаюсь, — меня этим не напугаешь.

Она смеётся тихо. Но этот смех — живой. И впервые за долгое время квартира перестаёт казаться пустой.

В супермаркете Юля будто оживает. Схватывает тележку, толкает её вперёд уверенно, без оглядки. Между полками двигается легко, будто давно здесь всё знает.

Я иду рядом и чувствую себя чужаком. В стае продукты появлялись сами: мясо из бойни, хлеб из пекарни, овощи с огорода. Никогда не задумывался, как именно всё это попадает на стол.

Она берёт курицу, рыбу, зелень, пару пакетов овощей. Кладёт в тележку молоко, крупу, хлеб, какие-то соусы в баночках — я даже не успеваю прочитать этикетки.

— Думал, я воздухом питаюсь? — бросает через плечо.

— Честно? Я вообще не знал, чего ждать, — признаюсь.

Она оборачивается, приподнимая бровь:

— А ты сам? С готовкой как?

— Я умею нажать кнопку “заказать”. Всё остальное — тёмный лес.

— Значит, научу, — пожимает плечами, словно речь о пустяке.

Я усмехаюсь про себя. Научит? Вряд ли. Я никогда не стоял у плиты. Даже с Олей всё было по-другому: приходил домой — и всё уже готово. Я привык, что еда есть. А тут — тележка полная, и я не знаю, что дальше с этим делать.

На кассе она раскладывает покупки на ленту спокойно, размеренно, словно проверяет каждую пачку. Руки уверенные, движения чёткие. Я достаю карту, оплачиваю.

Мы выходим на улицу. Холодный ветер бьёт в лицо, врезается в одежду. Юля невольно прижимает ладонь к животу. Движение простое, защитное.

У меня внутри всё сжимается. Потому что понимаю: она уже думает не только о себе.

Я подхожу ближе, молча снимаю куртку и набрасываю ей на плечи.

Она чуть вздрагивает, но не отстраняется. Только кивает коротко — и этого достаточно.

В машине тишина. Ровный гул двигателя, редкие вспышки фонарей за окнами.

— Спасибо, — произносит она негромко.

Я смотрю на неё.

— Не за что. Это меньшее, что я могу. И должен.

Она молчит. Но дыхание становится спокойнее.

И я чувствую: сейчас между нами нет войны. Есть только простое понимание.

И, может быть, шаг навстречу.

Готовить для меня — как дышать.

Руки сами знают, что делать: где тоньше нарезать, когда убавить огонь, сколько соли бросить щепоткой, а сколько — на кончике ножа. Это всегда было моим убежищем. Даже тогда, когда жизнь рушилась под ногами, когда приходилось держать маску спокойствия, пока внутри всё кричало.

Я всегда готовила для Олега.

Он любил запах кухни — шипение масла на сковороде, аромат свежего хлеба, лёгкий дымок от поджаренной корочки.

Иногда подходил тихо, молча, и просто обнимал сзади. Как будто этим жестом забирал у меня усталость.

Это было тогда. До всего.

Сегодня я снова у плиты.

Сковорода шипит — на ней курица с золотистой корочкой, вокруг плавают кольца сладкого лука и морковь. В духовке запекается картофель — кожа трескается, выпуская горячий пар, и кухня наполняется густым ароматом розмарина, чеснока и перца. Запах тёплый, домашний, щекочет ноздри и тянет улыбку на губы. Артём сидит за столом у окна. Панорамное стекло собирает огни города, и его силуэт будто обведён мягким светом. В руках — газета.

Читает неторопливо, будто у него действительно есть время на такие мелочи.

Иногда поднимает глаза, задерживается на мне дольше, чем нужно, и снова опускается к строчкам.

Не вмешивается. Не командует. Просто… присутствует.

Живот урчит, и я улыбаюсь про себя.

Эта простая, почти обыденная сцена — с едой, тишиной и его молчаливым вниманием — кажется такой непривычной, что даже немного пугает. Но я позволяю себе её принять.

— Пахнет как дома, — вдруг произносит он.

Голос спокойный, низкий, глуховатый. Будто и сам не ожидал этих слов. Газета мягко шуршит, когда он откладывает её на стол. Поднимает взгляд — прямой, серьёзный. Но без давления. Без привычной оценки. И в этом взгляде — что-то новое. Тёплое. Почти человеческое.

И в его взгляде — просто присутствие. Не контроль, не приказ, не напоминание, кто он есть на самом деле. И этого… пока достаточно.

Накладываю еду по тарелкам. Курица сочная, с золотистой корочкой, картошка румяная, по краям чуть хрустит. Пар поднимается лёгкими клубами, в воздухе смешивается запах розмарина, чеснока и перца. Такой тёплый, домашний аромат, что у меня самой во рту собирается слюна.

Артём тянется к бутылке вина. Тёмно-рубиновое, густое — по цвету, как закат перед бурей. Он открывает её спокойно, привычным жестом, без суеты. Разливает вино в бокалы аккуратно, будто даже здесь не может отпустить привычку всё держать под контролем.

— Вино? — его голос низкий, спокойный. Бокал протянут мне.

Я чуть улыбаюсь, прищуриваюсь — словно проверяю его на прочность:

— Разрешишь?

Для альфы, для которого контроль — это дыхание, это почти интимный вопрос.

Он смотрит с той самой ленцой, от которой у многих бы дрогнули колени. Но я держу взгляд.

— В разумных пределах — можно, — произносит. И в уголках губ появляется лёгкая, настоящая улыбка.

Мы чокаемся легко, без лишнего звона.

— За тишину, — шепчу я.

Первый глоток обжигает горло, но оставляет после себя мягкое, согревающее тепло. И вдруг тишина этой квартиры перестаёт давить. Она становится общей.