Его пальцы скользят по животу. Медленно. Властно. Словно проверяет целостность товара.

— Как бы тебя ни ломало, — его шёпот холоднее удара, — ты всё равно будешь со мной. Все согласились. Осталась только ты.

Внутри пустота. Я знаю: никто не придёт. Никто не спасёт. Я уже передана. Я — его.

Просыпаюсь от звука. Резкий, неестественный. Секунда — и тело уже движется. Я не думаю: встаю, иду, бегу.

Её дверь. Не заперта. Толкаю плечом — вхожу.

Юля мечется в постели. Простыня сбита, волосы липнут к вискам. Лицо в поту. Губы шепчут едва слышно:

— Нет… не надо…

Пальцы судорожно хватают воздух, будто ищут защиту.

Подхожу, опускаюсь на край кровати. Кладу ладонь ей на плечо — твёрдо, уверенно, чтобы почувствовала: я здесь.

— Юля, — тихо. Голос ниже обычного, срывается на хрип. — Это я. Ты дома. Всё в порядке.

Она вздрагивает. Тело сжимается, как будто ждёт удара. Плечо дрожит под моей рукой.

— Юля, — повторяю, ближе, мягче.

Она резко вырывается из сна, садится, вскрикивает. На миг в глазах пустота, затем вспыхивает паника. Смотрит, но будто не узнаёт. Пытается подняться — ноги не слушаются, падает обратно.

Подаю стакан.

— Пей, — спокойно.

Она тянется к воде, пальцы дрожат; пьёт жадно, как будто спасается. Молчит. Смотрит в пол. Дыхание неровное. Я жду.

— Кошмар, — выдыхает наконец. — Он пришёл. Сразу после…

Я знаю, кого она имеет в виду: отец, Совет, Роман — те, кто решили за неё и вбили в голову мысль, что выбора нет. В груди поднимается тяжёлый гул.

— Я никому не нужна, — шепчет. — Я… помеха. Отработанный материал.

Наклоняюсь ближе, заставляю поднять взгляд.

— Смотри на меня.

Глаза ещё дрожат, но я держу её взгляд.

— Ты — мать моего ребёнка. — Произношу медленно, по слову. — За тебя больше никто не решает. Ни Совет, ни он, ни даже твой отец.

Моя ладонь скользит по её плечу. Сжимаю — чтобы почувствовала силу.

— Пока я рядом, к тебе никто не подойдёт. Ни шагу, ни слова, ни «права». — Воздух на вдохе режет, зверь поднимает голову. — Они узнают, что значит тронуть то, что моё.

Юля всматривается. В панике проступает другое — недоверие, надежда.

— Ты не одна, — твёрдо. — Никогда больше.

— Ложись, — тихо приказываю. — Я останусь.

Она не спорит. Опускается на подушку, тянет плед, сжимает угол ткани так, будто это единственное, что удерживает её на земле. Плечи всё ещё подрагивают, но дыхание выравнивается.

Сижу рядом, всматриваюсь, как на её лице медленно тают следы напряжения, как дыхание становится ровнее, как страх сдаётся. Здесь, под этой крышей, ей больше нечего бояться. Пока я рядом — её мир защищён.

Она лежит, не спит, но её дыхание стало спокойнее. Я ложусь рядом, не касаясь, просто чтобы она знала: я здесь. Она не двигается, но и не тянется ко мне. Её дыхание меняется, а плечо едва заметно дрожит. Я протягиваю руку и осторожно касаюсь её. Ладонь ложится на талию, другая — под голову.

Она… позволяет. Не покорно, не мягко — как дикая волчица, которая на миг перестала рычать.

Мы просто лежим рядом. Дышим вместе. Запах другой. У Оли был тёплый — мёд и пряная трава. Здесь — лес после дождя.

Она — дикая, глубоко внутри. Не мягкая — упрямая. Не ласковая — колючая.

Оля согревала. Юля — будоражит. Оля успокаивала. Эта — одним взглядом срывает с поводка.

Но сейчас она — под моей защитой. Та, кто вынашивает моего сына. Та, кого я обязан удержать.

В ней пробуждается волчица, дрожа от переполняющих эмоций и долгого молчания. Я понимаю, что она на грани: ещё немного — и либо сломается, либо набросится, либо выстоит.

Я дышу в такт. Запоминаю её запах — эту комнату, эту постель. Как волосы щекочут грудь. Как всё в ней живое.

Да. Она не Оля. И никогда ею не станет. Но она — мать моего ребёнка. Моя ответственность. Моя территория.

Утро подкрадывается медленно: сначала приглушённый свет за занавеской, потом полосы на полу, вытянутые тени.

Я лежу рядом. Слышу её дыхание, считываю ритм сердца. Секунду просто смотрю, запоминаю — и поднимаюсь бесшумно.

Юля спит. Вокруг тишина. В её обычно настороженном состоянии сейчас нет и следа. Она лежит на боку, уткнувшись носом в подушку. Плед сполз, но она не пытается его поправить.

В этом — главное: она не держит оборону, не ждёт нападения. Просто спит. Доверяя пространство. Ночь. Возможно — меня.

Сажусь и пристально смотрю. Не шевелюсь. Замечаю, как тени ложатся на ее лицо, как трепещут ресницы. Осознаю: эта ночь всё переменила.

Она впустила меня — не словами, а телом, своим присутствием. Позволила остаться рядом. Не прогнала. Не ответила укусом.

А я… позволил себе почувствовать. Без фильтра, без плана. Просто быть рядом.

Впервые за долгое время я спал, не прислушиваясь к тишине и не выныривая в холодном поту. Это был не сон с Олей в голове и не с чувством вины. Юля не просто заглушала боль — она перекрывала её собой, словно рядом с ней даже мой внутренний зверь находил передышку. Пусть всего на несколько часов, но эти часы были настоящими.

И она — настоящая. Вся. Без фальши, без защиты, без игры. То, что было этой ночью, — между нами. И теперь это моё. И я знаю, что с этим делать.

Холодный душ возвращает то, что нужно: контроль, фокус, остроту. Я — альфа. Мне не положено теряться. Даже рядом с ней.

Пока вода бьёт по коже, думаю. Потому что теперь у меня есть что терять. И терять я не собираюсь.

Кабинет. Закрытая дверь. На экране монитора холодный свет.

Я набираю имя того, кто считает Юлю своей женой. Сын альфы Западной стаи, будущий вожак. Мужчина, которому её «досталось» вскоре после похорон. Омега в трауре — это удобно: уязвима и готова подчиниться. Так они думали..

Я должен знать о нём всё: где учился, с кем встречался, кому задолжал, кто его прикрывает и что скрывает. И самое главное — на кого он положил глаз.

Если он до сих пор думает о Юле, если где-то в глубине души у него теплится мысль о праве на неё, значит, он уже мёртв. Просто ещё не понял этого.

Я не делюсь, не уступаю и не торгуюсь. Она моя. Точка.

После этой ночи не будет места для других. Другой волк не подойдёт, не заговорит, не посмотрит.

Пусть все знают: у этой женщины есть альфа, и он рядом.

Просыпаюсь в тишине. На этот раз — без крика, без судорог, без мокрой подушки. Просто открываю глаза и лежу.

Комната наполнена мягким, золотистым светом. Сквозь шторы пробивается солнце, рисует полосы на полу. Тепло. Спокойно.

Никто не держит. Никто не сжимает плечи. Я одна. На подушке рядом — только вмятина. От него осталась лишь тень тепла. Артёма уже нет.

Сажусь. Провожу ладонями по лицу. Внутри странное ощущение — будто что-то изменилось. Сон прошёл без боли. Ночь — как оберег. Я впервые за долгое время выспалась.

Ребёнок внутри — спокойно. Волчица тоже. Она не мечется, не рвётся наружу.

Потягиваюсь, переодеваюсь не спеша. Тело требует движения, но ровного, спокойного. Хочется воды. Может, еды.

Спускаюсь по лестнице. Перила прохладные. Дом дышит жизнью. Но ровная тишина вдруг кажется слишком натянутой. Будто перед чем-то.

В холле меня встречает чужой запах. Резкий, приторный, слишком сладкий. Цветы и духи, которыми пытаются замаскировать хищность.

И голос — звонкий, колкий, будто стальной клинок, царапающий по нервам.

— Ну надо же, — тянет она, поворачиваясь ко мне с улыбкой, где нет ни капли тепла. — Вот и та самая находка. Говорят, ты теперь «ценный экземпляр» в стае.

Передо мной стоит волчица. Омега, но держится так, будто мир у её ног.

Гладкие чёрные волосы переливаются холодным блеском. На ней безупречный свитер, всё — до мелочей вылизано, подогнано. Красота, доведённая до оружия.

Я молчу. Просто смотрю.

Она медленно скользит взглядом по мне сверху вниз — как будто оценивает товар.