— Нет, — тихо говорит Евсеев. — Я жду, что вы начнете выполнять условия нашей сделки. А первое условие — беспрекословное повиновение. Вы уже нарушили его, позволив себе этот тон.

Он останавливается прямо передо мной. Я чувствую тепло его тела, запах виски и дорогого парфюма.

— Встаньте, — приказывает он тихо.

Я замираю. Вся моя сущность сопротивляется. Но я вспоминаю бабушку. Вспоминаю дом. Вспоминаю цену своего согласия.

Медленно, будто кости мои сделаны из свинца, я поднимаюсь со стула. Теперь я смотрю на него почти наравне, но от этого не чувствую себя сильнее. Всеволод все также нависает надо мной своей волей, своей властью.

Евсеев медленно проводит пальцем по моей щеке. Его прикосновение обжигает, как лед. Я вздрагиваю, но не отвожу взгляд.

— Вот и хорошо, — шепчет он. В его голосе слышится удовлетворение дрессировщика, когда животное наконец-то выполняет команду. — Теперь идемте. Пора подписать ваш контракт.

7 глава

Его пальцы на моей щеке горят, как метка. Я застываю, не в силах отвести взгляд от его холодных, оценивающих глаз. Кажется, он читает каждую мою мысль, каждый шипящий уголок страха и ненависти внутри меня.

— Идемте, — голос не терпит возражений. Всеволод разворачивается и идет прочь из столовой, не оборачиваясь, уверенный, что я последую за ним, как привязанная на невидимую нить.

Ноги двигаются сами по себе, тяжелые и чужие. Я следую за ним по бесконечному коридору вглубь пентхауса. Мягкий ковер поглощает наши шаги, делая это шествие похожим на странный, беззвучный ритуал.

Всеволод останавливается перед массивной дверью из черного дерева. Прикладывает ладонь к сканеру — тихий щелчок, и дверь отъезжает в сторону. Внутри — кабинет. Не такой, как в офисе. Более приватный, более... опасный. Здесь пахнет кожей, старыми книгами и его парфюмом. Здесь нет панорамных окон, только одна стена, заставленная книгами, и большой рабочий стол из темного дерева.

— Войдите, — он пропускает меня жестом. Дверь закрывается за моей спиной с тихим, но окончательным щелчком. Звук камеры захлопнувшейся клетки.

На столе лежит один-единственный документ в кожаном переплете. Рядом — дорогая перьевая ручка.

— Ваш контракт, — Всеволод обводит рукой документ. — Все условия изложены четко и недвусмысленно. Время на прочтение у вас было. Вопросы есть?

Я смотрю на толстую пачку бумаг. У меня не было никакого времени. Это просто формальность. Театр. Он хочет, чтобы я сама поставила подпись под своим рабством. Чтобы это выглядело как мой сознательный выбор.

— Я... я не читала его, — вырывается у меня. Сердце колотится бешено. — Вы сказали... вы сказали, что мне нужно подписать. Я не видела условий.

Он медленно улыбается. Холодная, безрадостная улыбка.

— А сейчас и увидишь, — он открывает контракт на определенной странице и поворачивает его ко мне. — Особый раздел: «Обязательства сторон в части интимных отношений». Внимательно ознакомься.

Мои глаза бегут по строчкам, выхватывая отдельные, чудовищные фразы:

«...обязуется беспрекословно исполнять интимные потребности Собственника в любое время суток и в любой форме, не противоречащей законодательству...»

«...не вправе отказывать в близости, выражать недовольство или проявлять пассивность...»

«...Собственник вправе использовать любые формы реализации своих прав, за исключением причиняющих постоянный физический ущерб...»

Кровь стынет в жилах. В ушах начинает гудеть. До меня доходит вся суть нашего «сотрудничества». Но я не смогу дать ему всего… В моей жизни не было мужчины.

— Это... это невозможно, — выдыхаю я, отшатываясь от стола. — Я не подпишу это. Я не... вещь.

— Ты уже здесь. — Парирует он спокойно. — Ты уже согласилась. Это — лишь детализация. Либо ты подписываешь и получаешь гарантии для бабушки, либо... — он делает многозначительную паузу, и ужас сквозит в его взгляде.

Я чувствую, как подкашиваются ноги. Перед глазами плывут пятна. Я цепляюсь за край стола, чтобы не упасть.

— Дарья, — его голос становится тише, но от этого не менее властным. — Посмотри на меня. Ты думала, что «принадлежать» — это значит прибираться в моем доме? Ты отдала мне себя. Всю. Без остатка. Эта бумага лишь подтверждает факт. Решай. Сейчас.

Слезы застилают глаза. Я стираю их тыльной стороной ладони с яростью. Ненавижу его. Ненавижу себя. Ненавижу этот выбор.

— И... и если я подпишу... дом бабушки? Сиделка? — мой голос предательски дрожит.

— Все будет исполнено неукоснительно. Моя часть контракта остается в силе. Твоя — начинается сейчас.

Закрываю глаза. Внутри все обрывается. Я протягиваю руку, забираю ручку. Мои пальцы сжимают холодный металл так сильно, что кости белеют.

— Прежде чем ты поставишь подпись... Запомни этот момент, — его голос звучит прямо над ухом. Всеволод подошел совсем близко. — С этой секунды ты принадлежишь мне. Твое тело, твое время, твое внимание. Ты — моя. И я беру на себя ответственность за тебя. Но и ты несешь ответственность передо мной. Непослушание будет караться. Сурово. Понятно?

Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. Подношу ручку к бумаге. Вывожу свою подпись. Почерк неровный, дрожащий, не мой. Но это моя подпись. Приговор, вынесенный самой себе.

Он забирает документ, проверяет подпись. Кивает.

— Отлично. Теперь официально. Поздравляю, — в его голосе снова слышится язвительная нотка. Он откладывает контракт в сторону. Его взгляд становится тяжелым, плотским. — А теперь... Сними платье.

Новый шок парализует меня. Я смотрю на него в ужасе. Он только что заставил меня подписать собственное унижение, а теперь требует немедленной оплаты.

— Я... я только что... — лепечу я.

— Ты только что стала моей собственностью на бумаге, — перебивает он. — А теперь станешь ею на деле. Сними. Платье. Сейчас.

Ледяная волна стыда накатывает с новой силой. Я медленно, будто во сне, поднимаю руки к молнии на спине. Отвожу взгляд в сторону. Металл молнии холодный. Шипящий звук расстегивающейся молнии кажется оглушительно громким в тишине кабинета.

Ткань соскальзывает с плеч, падает к ногам беззвучно. Я стою перед ним, чувствуя ледяной воздух комнаты на коже и его горящий, изучающий взгляд.

Всеволод медленно обходит меня вокруг. Его взгляд ползет по моей коже, заставляя ее покрываться мурашками. Воздух между нами становится густым, наэлектризованным. Я вижу, как его зрачки расширяются, ловя отблеск света на моей обнаженной коже. Слышу, как его дыхание становится чуть глубже, чуть тяжелее. Между нами возникает что-то опасное, животное, и это заставляет сердце бешено колотиться не только от страха. Ненавижу его. Ненавижу себя за эту предательскую реакцию тела.

Всеволод замирает прямо передо мной. Я вижу напряжение в его скулах, в плотно сжатых губах. Вижу, как его рука непроизвольно сжимается в кулак, будто он сдерживает порыв дотронуться. Он хочет меня. Желание висит между нами осязаемой, гнетущей пеленой. Оно обжигает, ошеломляет, пугает своей интенсивностью.

Но он не двигается. Не делает ни одного жеста. Он просто смотрит. Наслаждается своей властью, моим унижением, этой пыткой ожидания. Евсеев заставляет меня чувствовать каждую секунду этого выставленного напоказ желания и его железной воли.

— Хорошо, — наконец произносит Всеволод, и его голос низкий, с хрипотцой, выдавшей его напряжение. — Теперь ты можешь одеться. И запомни этот урок. Я могу взять тебя, когда захочу. Но я всегда буду выбирать время и место. Твое тело теперь мое. И я буду им распоряжаться, когда и как посчитаю нужным.

Евсеев поворачивается к столу, спиной ко мне, резким движением, будто обрывая невидимую нить, натянутую между нами. Он дает мне понять, что удовольствие для него — не в самом акте, а в абсолютной власти. В возможности заставить меня ждать. Сомневаться. Хотеть и ненавидеть себя за это желание.

Я наклоняюсь, поднимаю с пола платье дрожащими руками. Натягиваю его, чувствуя себя грязной и раздетой догола. Молния заедает, я с трудом справляюсь с ней. Кожа под тканью горит от его взгляда.