Я спускаюсь вниз, в тот же мир, из которого пришла. Но я уже другая. Я куплена.

Телефон в сумочке платья дрожит. Я вытаскиваю его трясущимися руками. Сообщение от сиделки: «_Тамара Николаевна спрашивает, когда вы вернетесь. Чайку попить вместе хочет_».

По щекам катятся предательские горячие слезы. Я смахиваю их тыльной стороной ладони, оставляя на коже соляные дорожки. Смотрю на свое отражение в блестящих дверях лифта. Испуганная девочка.

Я спасаю бабушку. Я спасаю наш дом.

Но что остается от меня?

5 глава

Лифт плавно спускается вниз, и его двери раздвигаются с тихим шипением. Я выхожу в холл, и меня окутывает тот же запах денег, дорогого парфюма и свежемолотого кофе. Но теперь он кажется удушающим, как газ в камере.

Прохожу через стеклянные двери на улицу, и осенний ветер резко бьет по лицу. Он холодный, колючий, но до боли реальный. После стерильной атмосферы кабинета Евсеева он кажется единственным, что еще могу чувствовать.

В голове стучит одна единственная мысль, заглушающая панику: «Бабушка. Я должна ее увидеть. Я должна с ней попрощаться. Обмануть ее».

Я иду, не разбирая дороги. Люди спешат по своим делам, кто-то смеется в телефон, курьер бежит с огромной коробкой. Мир живет своей обычной жизнью. А моя только что переламывается пополам.

«Я согласна».

Эти слова отдаются в голове оглушительным эхом. Что я сделала? Подписала собственный приговор. Отдала себя в рабство. Ради чего? Рабочие Яковлева все равно могут приехать. Всеволод может оказаться лжецом. Он может поиграть со мной и все равно отдать приказ о сносе.

Паника, острая и тошнотворная, сжимает горло. Я останавливаюсь у края тротуара, опираюсь о холодную стену какого-то здания и пытаюсь отдышаться. Сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди.

В кармане снова вибрирует телефон. Я вздрагиваю, как от удара током. Неизвестный номер, но я чувствую, кто это может быть. Всеволод решил не ждать до вечера.

Пальцы дрожат, я едва нажимаю на кнопку принятия вызова.

— Алло, — мой голос звучит хрипло и предательски слабо.

— Где вы? — его голос в трубке таким же ровным и властным, как и при личной встрече. Никаких приветствий.

— Я… Я иду к метро, — вру я, сама не зная зачем. И тут же, набираясь наглости, отчаяния, добавляю: — Но прежде чем куда-то ехать… мне нужно домой. К бабушке. Мне нужно… собрать вещи. И объясниться с ней. Я не могу просто исчезнуть. Она будет ждать. Волноваться.

В трубке повисает молчание. Такое тихое и долгое, что, мне кажется, он уже положил трубку.

— У вас есть один час, — раздается его голос, обезличенный и лишенный всяких эмоций. — Машина подождет вас у дома. Ровно шестьдесят минут. Не заставляйте мне лично за вами приезжать, Дарья.

Он кладет трубку. Разрешение получено. Ценник на него — очередная унизительная угроза.

Я почти бегу к метро, пробиваясь сквозь толпу, не чувствуя под собой ног. Сердце колотится где-то в горле. У меня есть час. Всего один час, чтобы солгать самому дорогому человеку на свете.

Дорога домой занимает вечность. Я влетаю в наш двор, и сердце замирает. Черный Mercedes уже здесь. Он припарковался в тени старых лип, такой же чужой и угрожающий, как и его хозяин.

Я вбегаю в дом, и меня обнимает знакомый, такой родной запах — травяного чая, воска для дерева и легкого лекарственного духа. Словно ничего и не произошло. Словно завтра не должно все рухнуть.

— Дашенька, это ты? — из комнаты доходит слабый, хрипловатый голос.

Я заставляю свое лицо расплыться в самой широкой, самой беззаботной улыбке, какой только могу. Захожу в комнату. Бабушка лежит, укрытая своим старым пледом, и смотрит на меня такими живыми, такими любящими глазами, что у меня внутри все обрывается.

— Бабуль, у меня новости! — говорю я, садясь на край кровати и беря ее прохладную руку в свои. Мои пальцы горят, мне кажется, она почувствует мой жар, мой обман. — Ты не поверишь! Мне поручили вести экстренную рекламную кампанию для крупного бренда. Нужно жить на съемной квартире рядом со студией, работать в авральном режиме. Если кампания будет успешной, меня ждет огромный бонус. Только это в другом городе.

Она смотрит на меня, и в ее глазах появляется тревога. Та самая, которой я боялась больше всего.

— Сегодня? Так внезапно? Дашенька, а надежно ли это? Может, не надо?

— Надо, бабуль! — я говорю слишком быстро, слишком бодро, и ненавижу себя за этот фальшивый, девичий энтузиазм. — Это большой шанс для меня. Очень хорошо платят. А главное — я договорилась, что наш дом никто не тронет. Пока я там работаю, он в безопасности. Это часть условий.

Я вплетаю правду в ложь, чтобы хоть как-то оправдать свой ужасный поступок.

Она молча смотрит на меня, и, мне кажется, она все видит. Видит страх в моих глазах, напряжение в плечах. Но она лишь вздыхает и слабо сжимает мои пальцы.

— Если ты уверена, родная... Ты же всегда была такой умницей. Ты знаешь лучше. Только обещай, что будешь беречь себя. И звонить. Будешь звонить каждый день?

Комок подкатывает к горлу такой огромный, что я не могу говорить. Я просто киваю, наклоняюсь и прижимаюсь щекой к ее худой, хрупкой ладони. Вдыхаю ее родной запах, пытаясь запомнить его навсегда.

— Конечно, буду. Каждый день. Меня там поселят в хорошее место, все будет прекрасно, — лгу я, глотая слезы. — А тебе будет помогать новая сиделка, я уже все устроила. Она очень хорошая.

— Ладно, ладно... — она гладит меня по волосам. — Собирайся тогда. Только тепло одежду. Осень.

Эти простые, такие земные слова добивают меня окончательно. Я целую ее в лоб, в щеку, сжимаю ее руку и вылетаю из комнаты, потому что еще секунда — и я разрыдаюсь у нее на глазах.

В своей комнате я наспех скидываю в старый рюкзак несколько вещей — свитер, джинсы, фотографию нас двоих. Мне нужны только самые простые, самые настоящие частички меня.

Спускаюсь вниз. Сиделка, молодая девушка в безупречно белом халате, уже здесь. Она молча кивает мне. Еще один винтик в отлаженном механизме Всеволода.

— Я все, — говорю я, не поднимая глаз.

Выбегаю на улицу, не оглядываясь на дом. Если обернусь — не смогу уйти. Водитель уже открывает дверь Mercedes.

Я залезаю внутрь. Дверь закрывается. Тишина. Мягкий кожаный салон, запах кожи и дорогого освежителя воздуха. Мир снаружи внезапно становится невидимым, приглушенным.

Машина трогается так плавно, что я почти не чувствую движения. Я сжимаюсь в углу, глядя на мелькающие за темным стеклом улицы. Меня везут. Неизвестно куда. И я уже не могу ничего изменить.