Всеволод стал еще более замкнутым, более сосредоточенным. Он проводит дни и ночи в своем кабинете, отдавая тихие, жесткие распоряжения. Но теперь он часто зовет меня. Не для ласк. Для работы.

Я становлюсь его тенью, его личным аналитиком. Он доверяет мне информацию, которая дороже денег. Я учусь читать между строк договоров, видеть слабые места в броне конкурентов, чувствовать настроение рынка. Это головокружительно. Страшно. И безумно интересно.

Он не хвалит меня больше. Но его молчаливое одобрение, его кивок, когда я предлагаю удачный ход, значат больше громких слов. Мы выработали свой язык — взглядов, жестов, коротких, отрывистых фраз.

Иногда, глубокой ночью, когда мы остаемся одни за грудами бумаг, он смотрит на меня. Долго, пристально. Как будто пытается разгадать загадку, которую я сама от себя скрываю. В эти моменты я чувствую не страх, а напряжение. Как натянутая струна.

Но сегодня он не выдерживает.

— Почему? — его вопрос разрывает тишину заполночь. Мы сидим над проектом поглощения небольшой, но перспективной компании.

— Почему что? — я отрываюсь от графика, не понимая.

— Почему ты не сломалась? — он откидывается на спинку кресла, его глаза горят в полумраке. — Большинство бы на твоем месте уже сломались. Заплакали. Возненавидели меня окончательно. А ты... Ты стала только острее. Как заточенный клинок.

Я откладываю ручку. Сердце замирает. Это самый личный вопрос, который он когда-либо задавал.

— Я ненавидела вас, — говорю я тихо, глядя на свои руки. — Возможно, часть меня до сих пор ненавидит. Но... я поняла кое-что.

— И что же? — в его голосе слышится неподдельный интерес.

— Что вы не просто тиран, — я поднимаю на него глаза. Он не двигается, застыв, как хищник перед прыжком. — Вы... система. Жесткая, беспощадная, но система. С правилами. И если понять правила... их можно использовать.

Он медленно улыбается. Это не добрая улыбка. Это улыбка акулы, учуявшей кровь.

— Использовать? — переспрашивает он. — Или... возглавить?

Я замираю. Его слова висят в воздухе, тяжелые и опасные.

— Я не...

— Не ври, — он резко встает и обходит стол, останавливаясь прямо передо мной. — Я вижу огонь в твоих глазах, когда мы обсуждаем стратегию. Вижу, как ты наслаждаешься этим. Властью. Контролем. Возможностью влиять на судьбы. Ты такая же, как я. Просто боялась себе в этом признаться.

Его слова — как удар под дых. Он прав. Ужасно, мерзко прав.

— Вы купили меня, — шепчу я, отводя взгляд. — Вы никогда не позволите мне стать равной.

Его пальцы касаются моего подбородка, заставляя посмотреть на него.

— Я купил испуганную девочку, — поправляет он, и его голос тих, но полон неумолимой силы. — А проснулся утром с тигрицей в своей постели. Глупо было бы пытаться держать тебя на цепи. Гораздо разумнее... выпустить на охоту. Рядом со мной.

Всеволод наклоняется ближе. Его дыхание смешивается с моим.

— Я не предлагаю тебе свободу, Дарья. Свобода — для слабых. Я предлагаю тебе власть. Настоящую. Быть не моей вещью. А моей правой рукой. Моим партнером. Война с Яковлевым это доказала.

Мир плывет перед глазами. Он предлагает мне именно то, чего я начала бессознательно жаждать. Не свободу от него, а власть alongside him.

— А что взамен? — мой голос звучит хрипло. — Что вы хотите от меня? Кроме моего ума.

— Все, — его губы касаются моих в легком, почти невесомом поцелуе. — Но уже по-новому. Не как собственник. Как союзник. Как мужчина, который хочет женщину, равную себе.

Он отступает на шаг, оставляя меня дрожать от его слов и этого поцелуя, который был и нежным, и властным одновременно.

— Подумай, — говорит он и возвращается к своему креслу, будто ничего не произошло. — А теперь вернемся к работе. У нас горят сроки.

Я смотрю на него, на этого человека, который сломал мою жизнь, а теперь предлагает мне новую, страшную и ослепительную. И понимаю, что мой выбор был сделан давно. В ту самую секунду, когда я подписала его контракт.

Я беру со стола папку и открываю ее. Рука не дрожит.

— По поводу поглощения, — говорю я, и мой голос звучит удивительно твердо. — Я считаю, мы действуем слишком прямолинейно. Есть другой путь. Более изящный.

Он смотрит на меня, и в его глазах вспыхивает та самая искра — азартная, одобрительная.

— Я слушаю, — произносит он, и впервые за все время я слышу в его голосе не только власть, но и интерес. Подлинный, жадный интерес.

Всеволод предложил мне целый мир, выстроенный из власти, амбиций и опасной близости. И я, затаив дыхание, делаю шаг навстречу.

18 глава

Странное затишье наступает после истории с Яковлевым. Всеволод погружается в новые, незнакомые мне проекты, а я остаюсь наедине с гулкой тишиной пентхауса и странным чувством опустошения после мести. Оно сладкое и горькое одновременно, как крепкий кофе без сахара.

Именно в это затишье меня настигает мысль. Острая, как игла. Я не вижу бабушку несколько недель. Не слышу ее голоса. Только сухие SMS от сиделки: «_Все стабильно. Температура в норме. Кушает плохо._»

«Кушает плохо». Три слова заставляют мое сердце сжаться. Я представляю ее — хрупкую, как высушенный осенний лист, в своей постели, в нашей тихой комнате, и что-то во мне надламывается.

Я не иду просить разрешения. Я вхожу в кабинет к Всеволоду, где он работает над какими-то чертежами.

— Мне нужно съездить, — говорю я, и мой голос звучит не как просьба, а как констатация факта.

Он поднимает голову, его взгляд отрешенный, мысли где-то далеко.

— Куда? — спрашивает он, не выражая ни интереса, ни раздражения.

— Домой. К бабушке.

Он откладывает карандаш, изучает мое лицо. Я вижу, как в его глазах шевелится тень — не гнева, а чего-то более сложного. Осознания, что у меня есть жизнь за пределами этих стен. Жизнь, которая не принадлежит ему.

— На сколько? — спрашивает он нейтрально.

— На несколько часов. Я... я должна убедиться, что с ней все в порядке.

Он молчит, его пальцы постукивают по стеклу стола.

— Машина будет через пятнадцать минут, — отрезает он наконец и снова погружается в чертежи, давая понять, что разговор окончен.

Сердце колотится от неожиданной легкости согласия. И от страха. Что я увижу? Как я буду лгать ей в глаза?