— У тебя есть три дня, — произносит он наконец. — Провалишь — последствия будут... неприятными.

— Я не провалю, — я поворачиваюсь и выхожу из кабинета, не дав ему возможности усомниться во мне еще раз.

Я не сплю всю ночь. И следующую. Я роюсь в базах данных, к которым он мне открыл доступ. Ищу связи, слабые места. Турецкие чиновники, вовлеченные в санкции. Их семьи, их увлечения, их прошлое.

И я нахожу. Не рычаг. Не скелет в шкафу. Нечто более тонкое. Один из ключевых людей принимающих решение— страстный коллекционер редких русских икон. А его жена... его жена годами безуспешно лечится от бесплодия. В Штатах, в Швейцарии. Безрезультатно.

У Всеволода есть знакомый врач в Москве, гений репродуктологии, который не афиширует свою деятельность. Он помогает тем, кому отказали везде. За огромные деньги. И за полное молчание.

План рождается сам собой. Безумный, рискованный, пахнущий отчаянием.

На третье утро я вхожу в кабинет к Всеволоду. Он сидит за столом, похожий на статую. На столе перед ним — папка с моим отчетом.

— Ну? — одно слово, полное усталости и вызова.

— Мы не будем давить на него, — говорю я, садясь напротив без приглашения. Я уже не просительница. — Мы предложим ему сделку. Не деньгами, а тем, что ему дороже денег.

Я кратко излагаю суть: предложить его жене лечение. У лучшего специалиста. Анонимно. С гарантией результата. В обмен на... лояльность.

Всеволод слушает молча. Его лицо непроницаемо. Когда я заканчиваю, он долго смотрит на меня.

— Это гениально, — произносит он наконец. В его голосе нет восторга. Есть холодное, безжалостное восхищение. — И безумно. Если это провалится...

— Это не провалится, — перебиваю я его. Я уверена. Я изучила этого человека. Он отдаст все за шанс иметь семью.

Он медленно кивает. Встает. Подходит к окну.

— Делай, — говорит он, глядя на город у своих ног. — Используй все ресурсы. Все. Я даю тебе карт-бланш.

Это доверие обжигает, как лед.

— Я не подведу, — говорю я и выхожу, оставляя его одного с его империей и моим безумным планом.

Операция занимает неделю. Неделю нервных звонков, переговоров через подставных лиц, тонких намеков и отточенных, как бритва, угроз. Я руковожу процессом из своего кабинета, чувствуя, как с каждым шагом во мне растет нечто новое — холодная, безжалостная сила.

Всеволод не вмешивается. Он наблюдает. Молча. Как скульптор наблюдает за работой ученика.

И наступает день, когда приходит ответ. Одно слово в зашифрованном мессенджере: «Согласен».

Я иду в его кабинет. Всеволод сидит за столом, но уже не сгорбленный. Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу нечто, от чего перехватывает дыхание. Не благодарность. Не уважение. Нечто большее. Признание.

— Санкции будут сняты к концу недели, — говорю я просто. — На условиях, которые нас устраивают.

Он встает. Обходит стол. Останавливается передо мной так близко, что я чувствую исходящее от него тепло.

— Ты знаешь, что ты сделала? — его голос тихий, но в нем слышится гул приближающейся грозы.

— Я выполнила свою работу.

— Нет. — Он качает головой. Его рука поднимается и касается моей щеки. — Ты не просто выполнила работу. Ты прошла точку невозврата Ты стала мной. Только в юбке.

Его слова — не комплимент. Это констатация страшного факта.

— Я... — я не знаю, что сказать.

— Молчи, — он наклоняется и целует меня. Не как любовник. Как полководец, целующий своего лучшего воина после решающей победы. Жестко, властно, без нежности.

— Теперь ты моя по-настоящему, — шепчет он мне в губы. — Не по контракту. Не по принуждению. Ты моя, потому что другой ты уже не можешь быть. Мы одной крови. Из одного теста.

Он отпускает меня. Я стою, пытаясь перевести дыхание, осознать тяжесть его слов.

— А что дальше? — вырывается у меня.

— Дальше? — он поворачивается к окну, к городу. — Дальше — все. Теперь ты получишь все, что захочешь. Власть, деньги, влияние. Все, кроме одного. Кроме свободы от меня. Ее у тебя никогда не будет.

Всеволод подарил мне целую империю и навсегда запер меня в ее золотых, бесконечно прекрасных и бесконечно жестоких стенах. И я смотрю на него и понимаю, что это — та цена, которую я готова платить. Добровольно.

22 глава

Тишина после его слов висит в гостиной густым, тяжелым занавесом. Он уходит продолжает сидеть в своем кабинете, пока я стою в ванной с отражением в темном стекле и с бездной, которая разверзлась внутри. Его слова — «у тебя останусь только я» — звучат не как угроза. Как обетование. Мрачное, неизбежное, и от этого — порочно желанное.

Я не двигаюсь, пока холод от стекла не начинает проникать через тонкую ткань платья. Потом поворачиваюсь и иду не в свою спальню. Я иду к его двери. Она не заперта. Всеволод сидит за столом, уткнувшись в экран монитора, но я вижу — он не работает. Он просто смотрит в одну точку, его пальцы неподвижно лежат на клавиатуре.

— Ты был прав, — говорю я с порога. Голос мой звучит глухо, но твердо. — Ничего не останется. Ничего, кроме этого. Кроме нас.

Он медленно поднимает на меня взгляд. В его глазах нет удивления. Есть лишь та же усталая, обжигающая пустота, что и у меня внутри. Мы — два выгоревших светила, притягивающиеся друг к другу перед тем, как рухнуть в ничто.

— И что ты хочешь? — его вопрос падает в тишину комнаты, как камень в черную воду.

— Забыть, — отвечаю я просто. — Забыть все. Ее. Себя. Ту девочку у окна. Сталь тоже может плавиться, Всеволод. Я хочу расплавиться. И я хочу, чтобы это сделал ты.

Он встает. Медленно, как хищник, пробудившийся от долгого сна. Всеволод подходит ко мне, и теперь он не смотрит на меня свысока. Мы одного роста. Одной силы. Одной породы.

— Ты уверена? — его шепот обжигает кожу. — Потому что назад пути не будет. Если я коснусь тебя сейчас... это будет не как тогда. Это будет навсегда.

— Я уже прошла точку невозврата, — напоминаю я ему его же слова. — Помнишь?

Он не отвечает. Вместо этого его руки поднимаются и срывают с меня платье. Не с яростью, не с похотью. С неким ритуальным, почти священным бесстрастием. Ткань соскальзывает на пол беззвучно. Он раздевает меня, как расчехляют заточенный клинок, чтобы посмотреть на качество стали.

Его пальцы скользят по моим плечам, по ключицам, останавливаются на быстром, лихорадочном пульсе у меня на шее. Он чувствует его. Чувствует, как бьется жизнь, которую он теперь полностью контролирует.