Зато жизнь кипела. И вот сейчас, когда в зале не осталось ни одного пустого места, а в коридорах за дверьми слышалось пение и топот — я понял, что мы стали настоящей силой.

Мила, сияющая и уже слегка румяная от выпитого, сидит рядом со мной. Марина, в своей неизменной кожаной броне, устроилась на подоконнике, покачивая ногой и лениво постукивая пальцами по колчану. Стас… Стас же просто развалился на кресле с видом барона, который только что купил ещё пол-королевства.

— А ведь мы почти у вершины, — говорит он, лениво отпивая эль из кубка. — Ещё пара крупных побед, и топ-1 будет наш.

Я хотел ответить, но в этот момент двери зала распахнулись.

На пороге стоит Вадим.

Даже если бы мы не были знакомы, его было невозможно перепутать: 500+ уровень, черная, как смоль, броня с алыми вставками, взгляд, от которого у новичков руки сами тянулись к кнопке «выход». Но сегодня он был не один.

Позади — десяток игроков, каждый из которых может в одиночку разнести половину среднего рейда. Их уровни зашкаливают за 480, и аура силы буквально давит на зал.

Праздничный шум мгновенно стихает. Кто-то из новичков нервно хватается за меч, кто-то пятится к выходу.

Паника витает в воздухе, но мы… мы совершенно спокойны.

Я делаю ещё глоток эля, не отрывая взгляда от Вадима. Стас, даже не повернув головы, лениво говорит:

— О, гляди, явился. Сел бы, что ли, в уголок, пока мы празднуем?

Вадим шагает вперёд.

— Я пришёл забрать своё. И стереть вас с лица сервера, если придётся.

Стас зевает.

— Это ты сейчас про что? Про стыд? Так у тебя его и так нет.

В зале кто-то тихо хихикает. Вадим рычит и сжимает рукоять меча. Стас делает вид, что его это смертельно утомляет.

— Давай, Вадим. В лоб, по-геройски. Покажи, какой ты «топ».

Всё произошло в долю секунды. Пока Вадим делал первый шаг вперёд, Марина, сидевшая всё это время на подоконнике, подняла лук. Тетива натянулась, блеснула сталь наконечника…

Стрела врезалась Вадиму в плечо, глубоко, с глухим ударом.

Он даже не поморщился. Медленно выдирает стрелу, бросает её на пол и говорит:

— ХП даже не дрогнуло.

Я ухмыляюсь.

— Ты уверен?

Вадим хмурится. Я киваю на наконечник стрелы, лежащий на полу. Он был густо пропитан густой зеленоватой жидкостью.

Зелье.

Секунда. Другая.

И вдруг глаза Вадима расширяются, в них мелькает ужас. Он пятится, спотыкается о собственный плащ и падает на задницу.

— Что ты… что ты сделал⁈ — сипло хрипит он, пытаясь подняться, но ноги уже не слушаются.

Я медленно поднимаюсь из-за стола и подхожу. Ступни мои тяжело ступают по камню, в зале стоит мёртвая тишина. Я останавливаюсь прямо над ним и наступаю на его нагрудник, прижимая к полу.

— Я предупреждал, Вадим, — говорю я громко, так, чтобы слышал весь зал. — Это моя территория. И больше ты никому не помешаешь.

Он хрипит, пытаясь высвободиться, но зелье уже делает своё дело. Его взгляд становится мутным, движения — заторможенными.

Через пару секунд перед нами уже нет грозного топа, а сидит на полу одурманенный игрок — тело без хозяина, без возможности сражаться или командовать.

Я смеюсь, отступив на шаг.

— Хочешь вторую порцию, чтобы всё вернуть? Продам… но только если ты, Вика, Юля и вся ваша гоп-компания приползёте сюда на коленях. И будете молить о прощении.

Вадим смог только бессмысленно уставиться в пол.

Остальные его напарники, поняв, что лидер выбит из игры, переглядываются. Марина, не убирая лука, снова натягивает тетиву и холодно говорит:

— Ну? Кто следующий?

Ответом был стук сапог по камню — топы разбежались так, будто за ними гналась сама Смерть.

Я же вальяжно возвращаюсь к столу, поднимая стакан с элем и с улыбкой кричу:

— Ну что, продолжим?

Толпа взрывается криками, музыка снова заиграла, и даже новички начали смеяться. Мы победили — не силой, а умом.

И праздник, орошённый золотым элем, продолжается до самого утра.

С утра пахнет дождём.

Не тем весенним, от которого в воздухе стоит запах молодой травы и мокрой земли, а тем серым, холодным дождём, который только и ждёт момента, чтобы хлестануть по затылку ледяными каплями. Небо затянуто плотными свинцовыми тучами, словно кто-то накинул на город тяжёлое одеяло. Воздух густой, влажный — таким бывает только перед ливнем.

Я выкатываю из подъезда тележку с коробками, чувствуя, как мышцы в плечах натягиваются — не так, чтобы неприятно, но достаточно, чтобы напомнить, что в последние месяцы я действительно становлюсь сильнее. Металлические колёсики тележки скрипят по асфальту, оставляя за собой тонкие влажные следы. В коробках что-то позвякивает — наверное, мамины кружки или рамки для фотографий.

— Осторожнее, там посуда, — напоминает мама, придерживая дверцу лифта рукой в потёртой замшевой перчатке.

— Понял. Только если и разобьётся, то случайно.

Она улыбается, но в её улыбке есть что-то усталое, словно она прикладывает усилия, чтобы выглядеть спокойной. Сегодня мы перевозим её вещи в другую квартиру — ту самую, что родители сдают последние годы. Район старый, в двух шагах от большой городской больницы с её бесконечными серыми корпусами и запахом дезинфекции, который чувствуется даже на улице. Мама решает переехать туда сама, чтобы быть ближе к отцу. Ухаживать за ним.

В лифте мы стоим молча. Металлические стены отражают наши лица: моё — немного заросшее щетиной, которую я всё забываю сбрить, мамино — усталое, с заметными тенями под глазами и новыми морщинками, которых я раньше не замечал. Лифт пахнет старой краской и чем-то кислым. На кнопках стёрлись цифры, и только по привычке понимаешь, какая из них ведёт на нужный этаж.

Дорога занимает меньше часа. Мы загружаем всё в мою потрёпанную машину — заднее сиденье полностью завалено коробками, в багажнике еле помещается мамин любимый торшер с абажуром в мелкий цветочек. Влезаем сами и едем, слушая радио, которое то и дело прерывается надоедливой рекламой кредитов и распродаж.

За окном мелькают знакомые дома, покрытые серой пылью дождя, который так и не начинается. Мама смотрит в окно, водя пальцем по запотевшему стеклу, я — на дорогу, где уже начинает скапливаться вечерний трафик. Иногда она тихо говорит что-то вроде «Осторожнее на этом повороте» или «Здесь всегда пробка», но большую часть пути молчит, погружённая в свои мысли.

Разгрузка проходит быстрее, чем я ожидаю. Квартира просторная, с высокими потолками и большими окнами, но чувствуется, что в ней давно никто не живёт. Запах старой мебели смешивается с ароматом увядших цветов, которые забыли выбросить съёмщики.

Пыль лежит толстым слоем на подоконниках, и когда солнце прорывается сквозь тучи, в воздухе танцуют мелкие пылинки. Паркет скрипит под ногами, а в углах притаились паутинки. Я помогаю ей расставлять коробки, подключаю стиральную машину, которая упрямо не хочет становиться ровно, чиню дверцу шкафа — старая петля разболталась и дверь висит криво.

— Спасибо, сынок, — говорит она, когда мы заканчиваем. — Ты и так уже много делаешь. Отдыхай.

Её голос звучит мягко, но я слышу в нём нотки благодарности, смешанные с усталостью. Она гладит меня по щеке своей тёплой ладонью, и я чувствую запах её крема для рук — того самого, которым она пользуется уже много лет.

Я киваю. Обнимаю её — она кажется такой хрупкой в моих руках, гораздо меньше, чем раньше. И ухожу.

Возвращаясь в свою квартиру, я впервые ощущаю, что такое настоящая тишина. Не просто тихо, как ночью, когда всё же слышен шум машин вдалеке или скрип труб в стенах, а совсем — глухо, пусто. Ни шагов мамы по коридору, ни знакомого звона кастрюль на кухне, ни её негромкого разговора по телефону с подругами.

Я прохожусь по комнатам, словно проверяю, всё ли на месте. Мои кроссовки глухо стучат по ламинату. В гостиной всё выглядит обычно — тот же диван с продавленной подушкой, тот же стол, заваленный игровыми журналами, та же полка с дисками. Но теперь это пространство кажется больше, эхо разносится по пустым углам. Сажусь на диван. Тыкаю телефон, листаю ленту соцсетей, не находя ничего интересного — одни и те же мемы, фотки еды, жалобы на работу.