Женщина указала точку — заброшенный комплекс зданий в лесу. Ее палец оставил влажный след на потрепанной карте.

— Только учтите, — добавила она, отступая на шаг, — их много, и все вооружены. — Ее рука непроизвольно коснулась шрама на запястье. — А в подвале… в подвале что-то есть. Что-то, чего я никогда не видела, но слышала по ночам. От этих звуков волосы встают дыбом.

Через полчаса мы выехали с рынка под усиливающимся дождем. Машина с трудом преодолевала лужи, разбрызгивая грязную воду во все стороны. Дворники со скрипом метались по лобовому стеклу, едва справляясь с потоками, а внутри салона пахло машинным маслом, оружейной смазкой и влажной землей, забившейся в протектор шин.

Диана методично проверяла оружие, раскладывая его на коленях. Металлическое клацанье затвора и щелчки патронов, загоняемых в магазин, заполняли тишину между нами.

— Думаешь, ей можно верить? — спросила она, вгоняя в магазин последний патрон.

— Не знаю, — честно ответил я, вглядываясь в размытую дождем дорогу. — Но это единственная зацепка, которая у нас есть. Если эти культисты как-то связаны с болезнью, мы должны проверить.

— И всё-таки странно это, — задумчиво произнесла Диана, объезжая очередную яму, наполненную мутной водой. — Культисты, черные вены, символы на трупах… А теперь ещё и заброшенная психушка в лесу. Как в плохом ужастике.

— Только в ужастиках обычно красивые девушки погибают первыми, — я попытался пошутить, но вышло натянуто. — Так что держись ближе ко мне, детка.

Диана фыркнула, но улыбнулась уголком губ.

Дорога до психбольницы заняла больше часа — разбитый асфальт сменился размытыми дождем грунтовками, которые преграждали поваленные деревья. На последних километрах пришлось ехать почти вслепую — лес подступал вплотную к дороге, ветви хлестали по стеклам, оставляя грязные разводы.

И вот наконец впереди показался массивный комплекс строений, обнесенный высоким забором с колючей проволокой. Главное здание — четырехэтажное, с выбитыми окнами и обвалившейся крышей — чернело на фоне серого неба как гигантский надгробный памятник.

— Приехали, — произнес я, останавливая машину в паре сотен метров от забора. — Дальше пешком.

Мы двинулись напрямик через лес, держась примерно в полукилометре от психбольницы. Я шёл первым, внимательно выбирая путь среди мокрых зарослей. Диана прикрывала спину, постоянно оглядываясь по сторонам.

Лес вокруг стоял неестественно тихий. Никаких птиц, ни шороха мелких животных — только звук наших шагов по раскисшей земле нарушал жуткую тишину.

Между деревьями висели клочья тумана, размывая очертания всего вокруг. Воздух казался тяжёлым, с горьковатым металлическим привкусом, который оседал на языке. С каждым шагом вперёд я чувствовал растущее давление в груди.

— Чувствуешь? — тихо спросила Диана. — Воздух какой-то… неправильный.

Я кивнул, всматриваясь в молочную пелену между стволами:

— И пахнет странно. Как будто что-то горит… только не дерево, а что-то химическое…

Пробираясь дальше, мы наткнулись на поляну между деревьями. Пять трупов лежали в грязи — свежие, с широко распахнутыми глазами, в которых застыл немой вопль. Горла перерезаны до позвонков, грудные клетки вскрыты, рёбра разведены в стороны. Внутренности частично извлечены и аккуратно разложены рядом с телами. На лбах чернели вырезанные символы — глубокие, до самой кости, с запёкшейся кровью по краям.

Запах ударил в ноздри — острый, химический, перебивающий даже обычную вонь разложения. Земля вокруг тел почернела, впитав кровь и маслянистую субстанцию, похожую на дёготь.

— Посмотри на запястья, — Диана указала на ближайший труп.

Кожа стёрта до мяса, под ногтями — запёкшаяся кровь и кусочки чужой плоти. Это говорит, что перед своей смертью пленники отчаянно сопротивлялись.

Отвернувшись от жуткой картины, мы двинулись дальше по размокшей тропе, едва различимой среди опавшей листвы. Туман клубился между стволами, иногда принимая очертания, которые слишком напоминали человеческие силуэты. Через сотню метров лес преподнес нам новое испытание для нервов.

В просвете между деревьями мы увидели зомби, примотанных к стволам колючей проволокой. Ржавый металл глубоко впивался в серую плоть, в некоторых местах перерезая её до самой кости, обнажая желтоватые сухожилия. Мертвецы слабо дергались в своих путах, щелкая разбитыми челюстями и таращась пустыми глазницами в никуда. На их лбах чернели те же символы — вырезанные грубо и глубоко, местами обнажая пожелтевшие от времени черепа.

Из ран медленно сочилась густая черная жижа, стекая по мертвой коже и собираясь на земле в странные узоры, похожие на идеальные круги. Воздух вокруг этой поляны казался гуще, пропитанный запахом гари и чего-то металлического, от которого немели губы и язык при каждом вдохе.

По мере продвижения вперед лес вокруг нас становился все более искаженным и болезненным, словно и сама природа заразилась неведомой скверной. Деревья искривлялись под невозможными углами, будто в агонии пытаясь вырваться из земли. С кривых веток свисали длинные лохмотья коры, напоминающие содранную кожу. На многих стволах виднелись глубокие борозды — попытки вырезать те же зловещие символы, оставленные незаконченными, словно кто-то торопился, преследуемый невидимой угрозой.

Воздух с каждым шагом становился все плотнее, превращаясь в липкую субстанцию, которую приходилось проталкивать в легкие с усилием. Каждый вдох отзывался тупой болью в груди, а во рту разливался мерзкий привкус ржавого железа, смешанный со сладковатыми нотками разложения. Виски сдавило невидимыми тисками, перед глазами плясали черные точки, размывая очертания окружающего мира.

Под ботинками противно чавкала земля, пропитанная влагой и чем-то еще — более вязким и темным. В некоторых местах почва становилась почти черной, словно впитала в себя литры крови. Наши ноги увязали в этой жиже, которая будто цеплялась за подошвы, пытаясь удержать, не пустить дальше в глубины этого проклятого леса.

В гнетущей тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы и нашим тяжелым дыханием, внезапно прорезался женский крик — высокий, пронзительный, полный такого первобытного ужаса, что все внутри сжалось. Крик перешел в булькающий хрип, словно кричащая захлебывалась собственной кровью, а затем оборвался — резко, словно перерезали струну.

Диана рядом со мной напряглась, а ее глаза расширились, словно пытаясь охватить происходящее вокруг. По моей спине стекала холодная струйка пота, впитываясь в ткань рубашки, несмотря на промозглый холод, царивший в лесу.

— Место реально жуткое, — едва слышно прошептала она, вытирая испарину со лба тыльной стороной ладони. — Как будто сам лес пытается вытолкнуть нас отсюда.

Я молча кивнул, не находя слов. С каждым новым шагом давление, окружавшее нас, усиливалось — в груди, висках, суставах, словно само пространство сопротивлялось нашему присутствию. Воздух вокруг дрожал едва заметной вибрацией, вызывавшей тупую, ноющую боль в зубах и костях.

Между стволов впереди мелькнули тени — фигуры в длинных темных балахонах, бесшумно скользящие по лесу, как призраки. Мы инстинктивно прижались к мокрой коре ближайшего дерева, почти сливаясь с тенями. Одна из фигур вдруг остановилась, словно почувствовав наше присутствие, медленно повернула голову, будто принюхиваясь, а затем продолжила свой путь. В ее опущенной руке тускло блеснуло металлическое лезвие.

— Слышишь? — Диана замерла, едва заметно поднимая руку.

Сквозь густую пелену влажного воздуха и шорох листвы до нас донесся странный звук — низкое монотонное пение, больше похожее на гудение. Множество голосов, сливающихся в один жуткий гул, лишенный всяких человеческих интонаций или ритма. Не человеческий хор, а скорее гигантский рой насекомых, вибрирующий на одной частоте, проникающий сквозь плоть и кости.

Этот звук словно просачивался под кожу, резонировал внутри черепа, заставляя кровь в висках пульсировать в такт жуткому гудению, как будто само тело невольно подчинялось этому зловещему ритуалу.