— У тебя и дивана-то нет! — усмехнулась ее собеседница.

— Когда-то был, — зло выдохнула вторая, очевидно, имея в виду то когда-то, которое было у всех. До Чисток. До тех пор, пока алхимиков не объявили вне закона.

Хоть кошмар Чисток и остался позади, а интересы алхимиков теперь представляли в Верховной Коллегии — совете всех магических направлений — вернуться к прежнему «когда-то» не получилось. Кто-то не пережил тяжелые годы, кто-то не стал возвращаться в Темер, кто-то утратил право собственности или сам не захотел возвращаться в стены, из которых был однажды изгнан, как пыль и старая плесень. В общем, тысячи людей так и продолжали барахтаться, пытаясь обрести под ногами твердую землю. Ходили по комиссиям и канцеляриям, требовали компенсаций. Но на все это нужны были деньги, а на работу для алхимиков выделялись строгие квоты. Тут-то и Летиция открыла свою золотую жилу и стала набирать талантливых магов на свои производства. Платила не хуже, чем государственные лаборатории, временами даже лучше, могла помочь с документами и лечением для близких. Но все равно никто не обманывался ее благосклонностью. Хозяйка всегда остается хозяйкой, даже когда пытается вести себя, как давняя подруга. Или несостоявшаяся свекровь.

Почему-то в случае Элоизы об этом постоянно забывали.

«Элли, дорогая, не беспокойся. Я тебя не оставлю, не переживай. Что бы ни случилось, мы справимся с этим вместе. Может, даже получится извлечь пользу из этого инцидента», — так она говорила, пока Элль сама не своя металась по гостевой спальне палаццо Летиции. Голос женщины баюкал, и на какое-то время Элль, вся покрытая волдырями и порезами от осколков, даже поверила, что все действительно может быть хорошо. На деле же благосклонность Летиции стала для Элоизы коротким поводком, который за прошедший год так и не стал длиннее. Дни сменяли друг друга, и в голове девушке все яснее формировалась мысль: Летиция слишком дорожит собственной безопасностью, чтобы отпустить Элль.

— Элоиза, пошевеливайся, — подначивал ее Эллиот, нагнав на лестнице, что вела на первый этаж, в лаборатории. Девушка тряхнула головой, сбрасывая вуаль размышлений. — У тебя много дел.

— У меня поручение от Летиции, в обед я должна выйти в город. Когда вернусь не знаю, — она произнесла это чуть небрежнее, чем следовало бы. Всему виной снисходительный взгляд и плоская улыбочка Эллиота. Девушка ничего не могла с собой поделать, как только видела их, тут же превращалась в злобную язву. Эллиот в своей воздушной сахарности и постоянном заигрывании будто пытался доказать, что это он — навсегда главный приближенный Летиции. Элль не испытывала желания состязаться с ним, но эти пассивно-агрессивные па немного скрашивали ее день. Кто-то играет в карты, а Элоиза и Эллиот язвили друг другу, каждый раз делая это все изящнее.

— Я в курсе, дорогуша, она меня предупредила. А еще сказала, что хоть для тебя и есть специальное задание, это не значит, что работа должна стоять. Так что в твоих интересах подготовить и проверить партию до обеда, — подмигнул он и направился дальше, одаривать своей любезностью других обитательниц Крепости.

«Надо поработать», — слова подействовали, как отрезвляющая пощечина.

***

Работа помогла Элль отвлечься. Стоило ей закрыть стеклянную дверь своего кабинета, разложить на большом закаленном магией столе ингредиенты, весь остальной мир словно сделал шаг назад, оставляя Элоизу в покое. Помимо проверки зелий на подлинность и поиска чужих формул, она продолжала работать над собственными составами. Такими, которые не попадали под обновляющийся каждые полгода списки запрещенных зелий, и приносили Летиции прибыль: афродизиаки, успокоительные, средства для борьбы с бессонницей и душевными травмами. Летиция ориентировалась на дома увеселений, но с готовностью соглашалась, что люди приходят туда не только в поисках удовольствий, но и ища побега от боли.

Сейчас Элль колдовала над формулой, которую про себя назвала: «жизнь после любви». Летиция не была в восторге от этой конкретно этой идеи Элоизы, предполагая, что лучше им сфокусироваться на составах от импотенции, но Элль не сдавалась. Она была уверена, что стоит хозяйке подполья увидеть результаты, она изменит мнение. В конце концов, люди, работающие с вызывающими любовь составами, как никто знали, что вечная любовь — это просто детская сказка.

Даже самая сильная привязанность может сойти на нет, выродиться во что-то жалкое, мерзкое, вплоть до презрения, ненависти, смешанных с необходимостью напряженно терпеть.

Элль взяла в руки ступку и принялась аккуратно добавлять туда высушенные лепестки желтого колокольчика и красной мальвы. Достаточно было прикоснуться к растениям, и в голове вспыхнуло ощущение — суматошные мысли, гремящие, словно цепи, выкованные из боли и обиды. Стоит их задеть — и все тело прошивает вспышкой гнева, а к горлу подкатывает желание рыдать, рухнуть на колени, кривить рот и спрашивать: «За что? Почему со мной? Я же все сделала правильно!». Элль яростно перемалывала высушенные цветы, упиваясь пропитавшими ее ощущениями. Перед глазами вспыхнули воспоминания. Вот, она стоит у трапа на паром, совсем еще ребенок, но уже не влезающая в свое детское пальто. Швы от рукавов больно врезаются в кожу через тонкое платье, но жаловаться нельзя. Мама недовольно кривит губы, предчувствуя очередной поток слез.

— Только попробуй завыть, Элоиза Фиуме. Ты и сама знаешь, у нас не было выбора, — ее голос совершенно бесцветный, а слова звучат, как лязг металла, как шелест сухой бумаги. Мама держалась из последних сил, и, казалось, до сих пор оставалась жила только благодаря заполнявшей ее ярости.

— Но я…

— Фрэн, — папа положил руку на ее плечо и строго взглянул на маму. — Осталось немного, держи себя в руках. Мы скоро будем в Галстерре. Элли, постарайся вести себя тихо.

— Если бы не ты со своими выступлениями, Ханнес, — проскрежетала Фрэн, но папа взглянул на нее так, что слова застряли в ее горле. В такие моменты Элль всегда становилось страшно. За нее, за себя. Она хотела было встать между ними, но папа перехватил ее на середине пути и, как маленькую, взял на руки. Элль до сих пор помнила, какие у него были острые выпирающие кости. Наверное, у нее были почти такие же, потому что еды в подвале, где они прятались, почти не было. Хозяева перестали появляться три дня назад. А накануне им принесли чемодан с запиской: место, адрес, три билета на паром.

Когда мама узнала, что места, обозначенные в билетах, находятся не в каюте, а в трюме, она снова разразилась ругательствами. Просто ящики с подушками! Они, профессора Академии, поедут, как корабельные крысы! Элль свернулась на своем ящике, укрыла голову рукой и смотрела, как пляшут тени на решетчатых перегородках, разделяющих багажный отсек. Мама с папой опять ругались. Ханнес сохранял спокойствие, как гранитная сказала, не повышал тона, в то время, как Фрэн бушевала океаном, пока не выдохлась, пока ее не сложило пополам от очередного приступа головокружения.

А Элль лежала и представляла, что она очень далеко от всего этого. От ругающихся взрослых, от страха, который окутывал улицы города липкой паутиной. Но эта фантазия не приносила спокойствия, а лишь погружала девочку в пучину ужаса и отчаяния. Знакомая жизнь, пусть и состоявшая из постоянных переездов посреди ночи и маминых криков, оставалась позади. А впереди была неопределенность.

Воспоминания утихли, когда вместо шуршащих соцветий остался только серый порошок. Элль осторожно пересыпала его в котелок размером с кофейную чашку и поставила на горелку — кристалл с зачарованным пламенем. Теперь такие были везде, чтобы не нанимать заклинателей и снизить риск пожаров.

Элль перешла к следующей части формулы. Осторожно срезала колючки репейника и выдавила из соцветия сок в глубокую миску, туда же щедро плеснула сока алоэ из канистры, которую держала под столом. По кабинету разлился густой терпкий запах, умиротворяющий и наполняющий верой в лучшее. Так пахнет воздух в первые дни весны, когда еще не сошла слякоть, но солнце уже посылает теплые поцелуи с обещанием большего. И снова нахлынули воспоминания.