Они остановились только в другом конце зала, где на высоком столе стоял ряд блестящих колб с металлическими трубками и чашами. Фариса принесла им несколько бурдюков с водой, вином и молоком, фрукты, табак и угли и жестом пригласила приступать, а сама ушла к гостям.

— И что прикажешь делать? — шикнул Ирвин.

— Просто организуй нам прослушку вон того угла, а я тут разберусь, — весело, будто ребенок на прогулке, отмахнулся Шон.

Ирвин вздохнул и пошевелил пальцами. Благо, воды в помещении было достаточно. Он незаметно вытянул ее из воздуха, из чайников с чаем, из колб. Собрал под потолком едва заметную цепочку пузырьков с тонкими водяными спайками, которые тянулась прямо в их закуток, раздваивалась и попадала в уши. Шон нарезал фрукты, переливал воду, нагревал в голых ладонях угли с видом знатока, а Ирвин лишь шевелил руками, удерживая систему прослушки на месте. Сил пока хватало, но если эта операция займет целую ночь, то их ждут проблемы.

В ушах зазвучали чужие голоса.

— Рад, что вы нашли время, — послышался мягкий, шелестящий, как песок по бумаге, голос. Он не мог принадлежать молодому человеку. Ирвин запросто представил его обладателя крепким стариком с короткой шеей, большим носом и выдающимся животом.

— Его у меня немного, господин Аслан, — ответил второй мужской голос. Напряженный. Хлесткий. Тот, что много раз отчитывал Ирвина и комментировал его слова.

Детектив вопросительно взглянул на Авера, но тот лишь прижал палец к маске там, где должен был находиться рот.

— Какой я вам господин. Мне не над чем господствовать. Я ваш покорный слуга, сеид Ган. Но я вынужден сказать, что если ситуация в городе станет острой, то мы должны будем прекратить наше сотрудничество. Мы не можем рисковать.

— Я считаю, что вы неверно понимаете ситуацию, господин Аслан, — с нажимом проговорил Ган. Джеймс Ган, капитан полиции, человек, умевший стелиться под Летицию и при этом учитывать интересы города. Человек, которого Ирвин знал с юности. — Сейчас самое лучшее время. Пока власти заняты подавлением беспорядков — которые будут, даже не сомневайтесь — мы сможем вывезти как можно больше людей. И куда более качественных. Не просто пьяниц и бездомных или шлюх, а квалифицированных магов, заклинателей, алхимиков.

— Йа Раад-иль! — возмутился Аслан. — Ваши алхимики как чума. На них не напасешься черной меди. Раад проклял их, но готов взять под крыло заклинателей..

— Значит, будет больше заклинателей, — согласился Джеймс Ган.

Ирвин почувствовал, как у него по спине бегут липкие дорожки холодного пота. Так легко капитан Ган говорил о продаже людей, как будто согласовывал смету на кофе. Ирвин вопросительно посмотрел на Шона, но тот жестом приказал ждать и слушать.

— Хотя на всякий случай, — немного подумав, сказал Аслан, — давайте и алхимиков. Раад найдет им применение.

— Ваш Раад необычайно мудр, — кивнул капитан Ган. — А чтобы вы были уверены в серьезности моих планов продолжать наше сотрудничество, я хочу сделать господину Рааду подарок.

— Раад не господин, Раад — бог, — возмутился Аслан, но тут же заинтересованно добавил. — Какой подарок?

— Бессмертного заклинателя воды, — отозвался капитан.

Ирвин дернулся. В его бок уперлось что-то — без сомнения, нож. Шон стоял вплотную и плотно прижимал лезвие аккуратно ему между ребрами. Ирвин округлял глаза, как мог, но ему так и не удалось вымолвить ни слова. На языке вертелось: «Как? Почему? За что? Какого хрена?», но ни один звук не смог пробиться через плотно стиснутые зубы. Некстати вспомнились утренние слова Элль: «Мы в заднице».

Она даже не представляла, насколько.

— Мы же не будем проверять твое бессмертие прямо здесь? — вежливо поинтересовался Шон и ткнул Ирвина между лопаток, заставляя сделать первый шаг вперед.

Ирвин неохотно переступал по мягким коврам с проплешинами, через которые глядели затертые половицы. Прослушку он отпустил, смысла в ней уже не было. Легко было сложить два и два, чтобы понять, что все остальные гости — это доверенные люди, дуболомы, которые если что придут на выручку Аслану или капитану Гану. У судьбы было забавное чувство юмора: в руках Доминика Ирвин был приманкой для Элоизы, и сам же угодил в подобную ловушку. Верх идиотизма, ничего не скажешь. Наверное, при восстановлении Доминик все-таки повредил ему мозг.

Его завели за ширму. Там за низким столиком сидел капитан Ган и господин Аслан — ровно такой, каким Ирвин его себе представил. Смуглый, коренастый, с большой лысой головой на короткой и складчатой шее, полноватый и спокойный, как удав. Он скользнул взглядом своих карих глаз по Ирвину, и только слабое движение брови выдало его интерес.

— Вы помните этого юношу? — спросил капитан Ган.

— Сновал у другой нашей курильни, — кивнул господин Аслан. — Насколько я помню, я просил вас разобраться.

— И мы разобрались, — ответил из-за спины Ирвина Шон, за что получил недовольный взгляд капитана. — А через три дня он вернулся. Стал неуязвим к магии, на него не действуют яды.

— Значит, плохо справились, — северянин взял со стола изогнутый нож и посмотрел на Ирвина через отражение клинка. На секунду его лицо окаменело, а в глазах мелькнула белая вспышка. — Раад йашмуд… это гуллам!

Аслан продолжил кричать на языке пустыни, и все помещение пришло в движение. Люди повскакивали с подушек, с ковров и потянулись к ним. Ирвин не стал дожидаться, когда они все доберутся до него или когда перепугавшийся не на шутку Аслан расскажет, что такое гуллам. Он взвился, собирая воду в гибкий хлыст вокруг себя и принялся теснить приспешников Аслана. Головорезов это отпугнуло на долю секунды, но очень быстро они достали из-за пазух и из карманов гнутые ножи, и галстеррские карманные ружья. Ирвин зарычал и снабдил водяной хлыст острыми ледяными шипами. Он стиснул зубы так сильно, что закровоточили десны. Вот и весь эффект от снадобья Доминика. Был — и вышел.

Люди закричали, когда ледяные шипы вошли в плоть, и завопили с новой силой, когда лед начал пускать корни, врастая дальше, будто оброненное в плодородную почву семя. Ирвин почувствовал запах живой крови, и под ребрами взвился знакомый ему голод. Как дым пожара, он принялся окутывать его разум, и движения Ирвина становились все быстрее, сильнее. Он уже не защищал свою жизнь, он уничтожал этих чужаков и их подельников. Тех, кто выбрал служить фанатику и тирану, похищать людей, продавать их, как розничный товар, убивать тех, кто мог это остановить. Ирвин отпустил контроль, передавая всю власть голоду, как старому другу.

Он рвал, он отсекал руки и ноги ледяными ножами, он вспарывал кожу и рассекал плоть тончайшими кристаллами льда и душил водяными нитями. Воздух напитался кровью и дымом. И это была совершенно иная кровь, не тех, кого он убивал по указке, исподтишка, напуганных и парализованных. Теперь его кожу окрапляла бурлящая, разгоряченная битвой, сама суть жизни, окрашенная в алый. Ирвин слизывал ее с пальцев, как дорогое лакомство, а головорезы все валились и валились к его ногам, обещая славный пир.

Он рассмеялся, как пьяный, когда вдруг заметил у выхода на лестницу две головы — седую и рыжую. К ненасытному голоду добавился гнев. Ирвин поджался и рванулся вперед. Напитавшийся кровью, он стал быстрее, сильнее. Один вдох — и он уже перегораживал беглецам путь, своим телом перекрыл дверной проход и оскалился, обнажая белые зубы в красных разводах.

Шон заорал и выпустил сноп искр в лицо Ирвина. Капитан Ган сложил пальцы в знак и направил на мертвеца поток воздуха. Пламя и ветер тут же жадно накинулись на ковры и полы, а Ирвин так и стоял неподвижно. Его одежда тоже загорелась, он чувствовал боль от укусов пламени, но под кожей кипели отнятые жизни, они забирали боль, исцеляли его раны.

Шон и капитан не успели даже переглянуться. Их грудные клетки пробили ледяные шипы, приподняли над полом, едва позволяя коснуться носками пола. Жадно трещало пламя, стонали люди, Шон и капитан Ган метались в агонии. А Ирвин улыбнулся и пошел прочь.