Когда новый состав Конгресса собрался в декабре, несколько республиканцев, особенно из штатов Старого Северо-Запада, «поклялись небом и землей, что превратят мятежные штаты в пустыню». «Без небольшого кровопускания, — писал радикально настроенный сенатор от Мичигана Захария Чэндлер, привыкший рубить сплеча, — этот Союз… и гроша ломаного не стоит». Воинственность многих представителей Среднего Запада можно было объяснить, помимо прочего, и боязнью потерять доступ к нижнему течению Миссисипи. Жители Северо-Запада, писала Chicago Tribune, никогда не будут вступать в переговоры о свободе навигации: «Это их полное право, и они будут отстаивать его, даже если при этом потребуется стереть Луизиану с лица земли»[527].
Как в таком случае должны будут взиматься таможенные пошлины? Чьи таможенные управления — Соединенных Штатов или Конфедерации — будут их собирать? Во время нуллификационного кризиса 1832 года президент Эндрю Джексон пообещал использовать силу для взимания пошлин в Южной Каролине и повесить лидеров «нуллификаторов». «Ах, если бы хоть ненадолго вернулось время Джексона!» — восклицали многие янки, сквозь толщу лет неожиданно обнаружив в себе ретроспективную симпатию к этому демократу из Теннесси. Если письма, полученные республиканскими конгрессменами, можно считать за наказы, то мы увидим, что их избиратели выражали решимость «усмирить» мятежников вооруженным путем. Так, один житель Иллинойса писал: «Мы избрали Линкольна, и готовы в случае необходимости сражаться за него… Вы можете рассчитывать на 500 хорошо вооруженных и экипированных членов комитета бдительности из округа Литтл-Бун». А представитель Огайо добавлял, что Линкольн «обязан применить законы Соединенных Штатов ко всем мятежникам, не заботясь о последствиях»[528].
Линкольн, похоже, был с этим согласен. В декабре 1860 года он говорил своему личному секретарю, что само существование государства «требует от президента применения законных полномочий, прав и обязанностей… для исполнения закона и поддержки существующей власти». Линкольн дал главнокомандующему армией Уинфилду Скотту негласное распоряжение привести войска в боевую готовность, чтобы силой взимать таможенные пошлины, а также защитить федеральные форты в мятежных штатах или же занять их, если гарнизоны оставят их до его инаугурации. Illinois State Journal, полуофициальный рупор Линкольна в этот период, предупреждал, что «выход из Союза с помощью оружия является изменой, а измену необходимо пресечь любыми способами… Законы Соединенных Штатов необходимо исполнять, причем президент не будет действовать в подобном случае по своему усмотрению: его обязанности недвусмысленно прописаны в Конституции»[529].
Республиканцы проводили различие между «насилием», что звучало довольно агрессивно, и «применением закона». «Исполнение закона не ведет за собой объявление войны какому-либо штату», — настаивала Boston Advertiser. Однако южане не видели различий в этих терминах. «Исполнять закон» на территории иностранного государства (Конфедерации) означало войну. Луис Уигфолл из Техаса задавался вопросом: «Если президент Соединенных Штатов пошлет военные корабли в Ливерпуль… и попытается собрать пошлины там… кто-нибудь сочтет британское правительство виновным в возможном кровопролитии?»[530]
В любом случае, до 4 марта проблема сохраняла гипотетический характер, так как Бьюкенен не собирался прибегать к «принуждению». Но даже если бы он был за эту меру, ресурсов для ее реализации явно недоставало. Большая часть крошечной 16-тысячной армии была рассредоточена на двух с лишним тысячах миль фронтира, а большинство военных судов патрулировали в далеких водах или стояли на ремонте. Наиболее боеспособной единицей вооруженных сил зимой 1860–1861 года как раз и было ополчение отделившихся штатов. Более того, юнионисты из штатов Верхнего Юга, которым удалось удерживать «пламенных ораторов» в пределах их штатов, предупредили республиканцев, что любой признак насилия склонит чашу весов в сторону сецессионистов. Поэтому республиканцы на какое-то время замерли в нерешительности, а другие группировки продолжали искать пути к компромиссу.
Послание Бьюкенена Конгрессу оживило такие попытки. Первым делом он обвинил северян вообще и республиканцев в частности в «непрекращающемся нагнетании ажиотажа вокруг проблемы рабства», что ныне «возымело эффект», спровоцировав сецессию. Именно из-за республиканцев, продолжил президент, «многие матери семейств на Юге ложатся спать в страхе по поводу того, что может случиться с ними и их детьми ночью». Бьюкенен фактически призвал Республиканскую партию к самороспуску: он потребовал от северян прекратить критику рабовладения, отменить «неконституционные и предосудительные» законы о личной свободе, подчиниться закону о беглых рабах и выработать совместно с южанами поправку к конституции, защищавшую рабство на всех территориях. Пока янки не отнесутся положительно к этим рекомендациям, «революционное сопротивление Юга правительству будет считаться оправданным». Бьюкенен также советовал северянам в качестве еще одного акта доброй воли оказать поддержку давно вынашиваемому администрацией плану приобретения Кубы — принятие в состав Союза крупного рабовладельческого штата могло бы успокоить южан[531].
Реакцию республиканцев на все эти «рекомендации» было легко предугадать. Вот только те высказывания, что можно было опубликовать в печати: «Старый ханжа и фарисей… поднявшийся на защиту фанатичной рабовладельческой власти… Убогий бред… трусливого подхалима „хлопковых королей“… Вопиющее искажение фактов… Бесстыдный лжец». После того как избиратели только что отвергли программу Брекинриджа 4 миллионами голосов против 670 тысяч на президентских выборах, Бьюкенен «предлагает безоговорочную капитуляцию… шести седьмых населения перед одной седьмой… путем принятия платформы Брекинриджа как части Конституции!»[532]
Хотя немногие из проектов компромисса, представленных в Конгрессе, шли так же далеко, как послание Бьюкенена, все они содержали один и тот же пункт: республиканцы должны пойти на все возможные уступки. Но республиканцы отказывались идти на поводу «у шантажистов». В самом деле, опасность того, что коалиция демократов и конституционных юнионистов может «протащить позорную капитуляцию» и назвать это компромиссом, заставила многих республиканцев думать, что уж лучше отпустить «хлопковые штаты» с богом. Аболиционисты из числа сторонников Гаррисона, долгое время считавшие Союз «сделкой с дьяволом», были рады тому, что рабовладельцы нарушили ее условия. Даже и прочие соглашались, используя слова Фредерика Дугласа, что, «если Союз можно поддержать только с помощью новых уступок рабовладельцам [и] новыми потоками негритянской крови, то… пусть такой Союз погибнет». Некоторые радикальные республиканцы первоначально заняли такую же позицию. Если Южная Каролина хочет отделиться, писала Chicago Tribune в октябре 1860 года, «отпустите ее, и подобно ветви, отрубленной от здорового ствола, она потеряет соки и сгниет там, где останется лежать». New York Tribune Хораса Грили с жаром отстаивала такой подход. «Если „хлопковые штаты“ считают, что заживут лучшей жизнью вне рамок Союза, мы настаиваем на том, чтобы отпустить их, — писал Грили в своей знаменитой редакторской колонке три дня спустя после избрания Линкольна. — Я надеюсь никогда не жить в республике, одна часть населения которой приколота к земле штыками»[533].
Отчасти такая точка зрения была вызвана искренним стремлением избежать войны, но, вполне возможно, более существенными были другие мотивы, ибо все эти республиканцы впоследствии одобрили войну как средство сохранения Союза. Редакторские колонки Грили с его пафосом толерантности были обоюдоострым оружием, нацеленным одним концом на Север, а другим — на Юг. Подобно большинству республиканцев, Грили поначалу полагал, что южные штаты в действительности не желают отделяться: «Они просто вынуждают Север идти на уступки». Даже после выхода Южной Каролины Грили писал Линкольну: «Я не опасаюсь ничего… кроме очередного позорного отступления свободных штатов… Очередной отвратительный компромисс, по которому уступается все, а не гарантируется ничего, покроет нас таким позором и унижением, что мы никогда более не сможем жить с гордо поднятой головой»[534]. Таким образом, рекомендация северянам со спокойной душой отпустить южан обернулась средством избежать компромиссов. По отношению к Югу Грили ожидал, что его риторика подействует на сепаратистов так же, как слова родителей, отвечающих на бесконечные угрозы своего беспокойного сына сбежать из дома: «Вот дверь — ступай!» Избегая разговоров о применении насилия, можно было несколько утихомирить страсти и дать юнионистам передышку, чтобы они могли расшевелить мифическое «молчаливое большинство» к югу от Потомака[535].
