«Кооператоры» не были так уж уверены в этом. «Война, как мне кажется, практически неизбежна», — писал Александр Стивенс, который также предупреждал, что «революцию гораздо легче начать, чем взять под контроль, и люди, стоящие во главе ее, [часто] потом становятся ее жертвами»[498]. Но пророческие слова Стивенса унес ветер, а сам он также присоединился к революции после того, как из состава Союза вышел и его родной штат. Однако еще до этого «кооператоры» пользовались заметным влиянием в каждом штате, кроме Южной Каролины и Техаса. В пяти прочих штатах кандидаты, представлявшие тот или иной спектр «кооперативного» движения, получили по меньшей мере 40% голосов. Многие из тех, кто имел право голоса, просто не пришли на избирательные участки: это позволяет предположить, что потенциальная база «кооператоров» была даже шире. В Алабаме и Джорджии 39 и 30% делегатов соответственно голосовали против решения о сецессии, несмотря на огромное давление, оказываемое на них большинством.
Все это привело к тому, что многие северяне и даже некоторые историки преувеличивали влияние юнионизма на Нижнем Юге. Уже в июле 1861 года Линкольн выражал сомнения в том, что «большинство сегодняшних законных избирателей любого штата, за исключением, возможно, Южной Каролины, выступили за отделение». Сто лет спустя некоторые историки воспроизвели это убеждение, приписав его молчаливому большинству южных юнионистов. «Вряд ли можно сказать, что большинство белых южан безоговорочно выступало за разрушение Союза в 1861 году», — писал один из них. «Сецессия не была желанным событием даже для большинства населения Нижнего Юга, — делал вывод другой, — и сепаратисты преуспели не столько из-за внутренней привлекательности своей программы, сколько благодаря искусному использованию предчувствий катастрофы»[499].
Хотя предчувствие катастрофы действительно носилось в воздухе, вера в стойкое юнионистское большинство также основывалась на неправильном понимании сути южного юнионизма. Как после избрания Линкольна объяснял один юнионист из Миссисипи, он больше не является «юнионистом в том смысле, в каком это понимают на Севере». Его юнионизм зависит от соблюдения некоего условия, а Север нарушил это условие, избрав президентом Линкольна. «Кооператоры» Алабамы, проголосовав против сецессии, предупреждали своих оппонентов не истолковывать их поступок превратно. «Мы с презрением относимся к черным республиканцам, — заявляли они. — Штат Алабама не может и не будет подчиняться администрации Линкольна… Мы намерены сопротивляться… но наше сопротивление будет основано на… едином выступлении всех рабовладельческих штатов». А «кооператор» из Миссисипи обрисовывал это так: «Сотрудничество до сецессии было моим первым желанием. Эта попытка потерпела неудачу, и сейчас, я полагаю, лучше всего будет объединить усилия после сецессии»[500]. Таковой была позиция большинства делегатов, первоначально противостоявших немедленному отделению. Такое основание было слишком слабым, чтобы южный юнионизм вызывал доверие.
Было ли отделение штатов конституционным или революционным актом? В самой Конституции на этот вопрос ответа нет, но большинство сепаратистов были уверены в законности своих действий. Они настаивали на том, что суверенитет штатов выше, чем суверенитет всей страны. При ратификации Конституции штаты передали государству ряд суверенных функций, но оставили за собой основополагающие атрибуты. Приняв Конституцию на конвенте, каждый штат тем же путем мог вновь вернуть себе всю полноту суверенитета. Такая теория представляла некоторые проблемы для штатов (пяти из семи), вошедших в состав Союза после 1789 года, но и они, несмотря на то, что были скорее порождениями, а не создателями Союза, могли утверждать приоритет суверенитета штатов, так как все они уже имели конституцию штата (или, в случае Техаса, государственную конституцию) перед официальным обращением в Конгресс о принятии их в состав Союза.
Те южане (в основном «условные» юнионисты), в чьих головах эта теория не укладывалась, могли апеллировать к праву на революцию. Сенатор от Джорджии Альфред Айверсон признавал, что если штат и не имеет конституционного права на отделение, то «он имеет право на революцию… Выход штата из состава Союза и есть революционный акт». Мэр Виксберга описывал сецессию как «мощную политическую революцию, которая [окончится] тем, что Конфедеративные Штаты займут свое место среди независимых государств земного шара»[501]. А один офицер армии Конфедерации заявил, что «никогда не верил в конституционность права на отделение»: «Я, видите ли, взялся за оружие на основании более широкого права — права на революцию. С нами поступали несправедливо. У нас практически отняли собственность и свободу, поэтому восстать против несправедливости было моим священным долгом»[502].
Щеголяя в голубых кокардах, ставших символом сецессии, некоторые из этих вдохновенных революционеров даже распевали «Южную Марсельезу» на улицах Чарлстона и Нового Орлеана[503]. Бывший губернатор Виргинии Генри Уайз, ратовавший за создание комитетов общественной безопасности, прославился как «Дантон движения за отделение Виргинии». Обуянный поистине робеспьеровским неистовством, некий сторонник сецессии из Джорджии предупредил «кооператоров»: «Мы начинаем революцию, а если вы… выступите против нас… то мы заклеймим вас как предателей и отрубим ваши головы»[504].
Однако предпочитаемой сепаратистами моделью была не Французская революция, а Война за независимость Америки. Они выступали за liberté, но никак не за égalité или fraternité. Разве «наши предки в 1776 году не были… сецессионистами?» — спрашивал представитель Алабамы. Если мы останемся в Союзе, говорил рабовладелец из Флориды, то «лишимся тех прав, за которые сражались наши отцы во время битв Войны за независимость». Во имя «высокого и торжественного побуждения защищать права… завещанные нам нашими отцами, — взывал Джефферсон Дэвис, — давайте пожертвуем тем же, что и наши отцы, отдавшие жизнь за святое дело конституционных свобод»[505].
За какие именно права и свободы собирались сражаться конфедераты? Право на владение рабами, свободу их перемещения на другие земли, независимость от принуждения центральной власти. Правление «черных республиканцев» в Вашингтоне в понимании южан угрожало республиканским свободам. Идеология, за которую сражались отцы-основатели в 1776 году, породила извечное противостояние свободы и власти. Так как с 4 марта 1861 года Союз более не контролировался южанами, то Юг мог защитить свою свободу от посягательств враждебной власти только путем выхода из этого Союза. «С 4 марта 1861 года, — заявлял один сторонник сецессии из Джорджии, — мы будем либо рабами в составе Союза, либо свободными людьми вне его». Вопрос действительно стоит так, соглашались с ним Джефферсон Дэвис и его приятель из Миссисипи. «Будем ли мы рабами или независимыми людьми?.. Согласимся ли мы на ограбление… [или будем] храбро сражаться за нашу свободу, собственность, жизнь и честь?»[506] Подчинение «черным республиканцам» означает «потерю свободы, собственности, дома, родины — всего, что наполняет жизнь смыслом», — говорил представитель Южной Каролины. «Я являюсь участником славного дела защиты свободы и справедливости, — писал солдат армии Конфедерации. — Сражаться за права человека — значит сражаться за все то, чем мы, южане, дорожим»[507].
