Военный министр Джон Флойд стал главной мишенью для охотников за взяточниками. Он продал государственную собственность за сумму, гораздо меньшую реальной стоимости, консорциуму предпринимателей, которым заправляли его приятели. Также он подписал чрезмерно раздутые счета, представленные в военное министерство одним подрядчиком, испытывавшим финансовые затруднения, который затем использовал эти бумаги в качестве обеспечения по банковскому займу и оборотным долговым обязательствам Индейского доверительного фонда министерства внутренних дел. Соучастие Флойда в этих аферах, хотя и вскрывшееся частично еще до выборов, не было в полном объеме доказано до декабря 1860 года, когда Бьюкенен позволил ему уйти в отставку, не понеся наказания. Будучи виргинцем, Флойд объявил себя сторонником сецессии и вернулся в родные пенаты, где его чествовали соотечественники-единомышленники: они по достоинству оценили один из последних его приказов на посту военного министра (впоследствии отмененный) о перевозе 125 орудий из Питтсбурга в арсеналы штатов Миссисипи и Техас[467].
Республиканцы получили от этих скандалов немалые дивиденды. Бьюкенен не собирался на второй срок, и большинство северных демократов, по правде говоря, уже давно порвали связи с его администрацией, однако некоторые из сторонников Дугласа также оказались нечисты на руку, что наклеило на всю партию ярлык коррупционеров. «Разграбление государственной казны, — взывала республиканская программа, — показывает, что настоятельно необходима полная смена нынешней администрации». Республиканские агитаторы сочетали свой крестовый поход против «мошенников у власти» с обвинениями в адрес рабовладельческих кругов. По словам Чарльза Фрэнсиса Адамса, вскрывшиеся должностные правонарушения показали, насколько легко «рабовладельческие круги готовы давать взятки жителям свободных штатов, предлагая тем их же собственные деньги, чтобы удержаться у кормила власти». Хорас Грили говорил «не об одном, а о двух неотвратимых конфликтах, первый между… Свободным Трудом… и агрессивной, всепожирающей пропагандой рабства, [второй] между честным управлением, с одной стороны, и тотальной коррупцией в исполнительной власти, взяточничеством и стремлением к легкой наживе в законодательной — с другой. Мы отдаем себе отчет в том, что Честный Эйб Линкольн — это тот человек, с которым мы победим в обеих битвах»[468]. Будущее показало, что многим республиканцам также не чуждо своекорыстие, но в 1860 году партия гордо несла незапятнанное знамя борьбы за реформы и свободу, борьбы с пресыщенной, коррумпированной, рабовладельческой, дряхлой Демократической партией.
Однако многие избиратели не принимали позицию республиканцев. Когда партийные агитаторы обсуждали вопрос о рабстве, особенно на Нижнем Севере, они часто стремились позиционировать себя как представителей «Партии белого человека». Запрет рабства на территориях, настаивали они, означает и недопущение конкуренции черных с белыми поселенцами. Такой подход заставил некоторых аболиционистов осудить республиканцев как партию, ничем не отличающуюся от демократов Дугласа. Уильям Ллойд Гаррисон был убежден, что «Республиканская партия не может и не собирается ничего делать для освобождения рабов в южных штатах», а Уэнделл Филлипс дошел даже до того, что назвал Линкольна «иллинойским цепным псом рабовладельцев» за то, что тот отказался выступить за отмену закона о беглых рабах[469].
Впрочем, некоторые республиканцы вполне соответствовали стандартам аболиционистов. Давний евангелический пафос против подневольного труда, бытовавший в штатах Верхнего Севера, подлил масла в огонь их риторики. После республиканского конвента Сьюард вновь озвучил идею «неотвратимого конфликта». Даже в Миссури он отважился заявлять, что свобода «обречена на победу. Подобно тому, как она победила в восемнадцати штатах Союза, она восторжествует и в прочих пятнадцати… по той простой причине, что она победоносно шествует по всему миру»[470].
Кандидаты в губернаторы Массачусетса Джон Эндрю и Мичигана Остин Блэр, сенаторы Чарльз Самнер, Салмон Чейз и Бенджамин Уэйд, конгрессмены Джордж Джулиан и Таддеус Стивенс, почти все члены Республиканской партии Вермонта и значительное число других видных партийных деятелей были аболиционистами во всем, за исключением названия. Многие из них последовательно выступали за отмену закона о беглых рабах, равно как и за отмену рабовладения в округе Колумбия и запрет работорговли между штатами.
Веря в то, что вышеназванные деятели олицетворяют прогрессивный дух и будущий вектор Республиканской партии, многие аболиционисты в 1860 году поддержали ее. «Избрание Линкольна служит признаком того, что партия идет в правильном направлении», — писал один из них, а Фредерик Дуглас признал, что победа республиканцев «должна и будет рассматриваться как триумф антирабовладельческих сил»[471]. Того же мнения придерживались и южане. Демократы к югу от Потомака называли Линкольна «безжалостным и упрямым, фрисойлерским пограничным головорезом… вульгарным охлократом и ненавистником южан… безграмотным фанатиком… движимым лишь своей застарелой враждебностью к рабству, повсеместно декларирующим стремление к равенству негров с белыми». По мере приближения выборов растущая вероятность того, что северяне выступят единым фронтом и проведут Линкольна в Белый дом, породила на Юге гремучую смесь истерики, отчаяния и эйфории. Белые боялись новых Джонов браунов, подбадриваемых победившими «черными республиканцами», юнионисты теряли веру в будущее, а сецессионисты наслаждались перспективами независимости Юга. Даже погода летом 1860 года стала частью политического климата: жестокая засуха и долгая жара привели к гибели зерновых на Юге и накалили обстановку до предела[472].
Слухи о восстаниях рабов, последовавших после визитов мифических чужаков-янки, поджогах, изнасилованиях и отравлениях, совершенных рабами, заполнили страницы южной прессы. Причем эти ужасы никогда не происходили по соседству, большинство преступлений якобы совершалось в далеком Техасе. И что любопытно, сообщения об этих событиях печатались лишь в газетах, поддерживавших Брекинриджа. Газеты, ориентировавшиеся на Белла и Дугласа, даже осмелились обвинить демократов Брекинриджа в «дутых сенсациях», имеющих цель «всколыхнуть народ и поставить его под знамена южных сепаратистов»[473].
Но такие обвинения были напрасны. P. Холт, богатый плантатор из Миссисипи и брат генерального почтмейстера Соединенных Штатов, восклицал: «Нас постоянно снедает предчувствие того, что означает братское отношение северян: едва ли не ежедневные пожары и отравления, раздача ножей и револьверов нашим рабам специальными посыльными… Во всех южных штатах не найти и десятка квадратных миль, где бы не ступала нога одного или нескольких таких злодеев». К счастью, добавил Холт, «чудо и Провидение» воспрепятствовали выполнению этих «дьявольских» планов. Однако конгрессмен Лоуренс Китт из Южной Каролины не был склонен доверяться воле Провидения. «Я вижу отравленные колодцы в Техасе и сожженные дома в Алабаме, — писал он. — Сколько еще терпеть это?.. Пора решаться на выход из Союза»[474].
Тщетно один консерватор-южанин доказывал, что большинство этих жутких историй «оказались на поверку полной фальшивкой, и все они были чрезвычайно преувеличены»[475]. Накануне выборов очевидец из Миссисипи отмечал, что «умы людей возбуждены до такой степени, какой, возможно, еще не знала история нашей страны». Публицист техасского методистского еженедельника был уверен, что «помыслы аболиционистов… отравления [и] поджоги, они хотят утопить [Юг] в крови и сжечь в огне… и заставить прекрасных южанок стать женами черномазых». Сколь бы иррациональны ни были эти страхи, реакция была вполне осязаемая: комитеты бдительности и закон Линча, по сравнению с которыми рейд Джона Брауна и страх перед ним, испытываемый на Юге прошлой зимой, казался невинной детской шалостью. «Лучше повесить девяносто девять невинных (подозреваемых), чем позволить избежать наказания одному виновному, — писал житель Техаса, — ибо этот виновный угрожает общественному миру»[476].
