Это был предел, до которого дошел Линкольн, уступая предрассудкам большинства избирателей Иллинойса. Однако дальше этого он не пошел. «Давайте отбросим всю эту словесную шелуху насчет разницы людей, неполноценности одной, другой, третьей расы… — заметил он в Чикаго. — [Вместо этого] объединимся по всей стране как один народ, для того чтобы еще раз подняться и заявить, что все люди созданы равными». Является чернокожий белому ровней в духовном или моральном наследии или нет, «в праве пользоваться продуктами своего труда он равен мне, и равен судье Дугласу и любому человеку на земле. (Бурные аплодисменты.)» Что же касается политических прав, межрасовых браков и тому подобных аспектов, то это стоит передать в ведение легислатуры штата: «А так как судья Дуглас, видимо, пребывает в постоянном страхе перед такой стремительно приближающейся опасностью, то наилучшим выходом мне видится закрыть судью в четырех стенах и посадить его в легислатуру штата, чтобы там он мог бороться с этой заразой. (Гомерический хохот и бурные аплодисменты.)»[384]

Несмотря на все остроумие Линкольна, Дуглас набрал очки в этом «обмене ударами». «Маленький гигант» также прижал Линкольна к канатам в раунде, посвященном вопросу об «окончательном отмирании» рабства. Не раз и не два Линкольн заявлял: «У меня нет намерений прямо или косвенно вмешиваться в судьбу рабства в штатах, в которых оно существует». «Но если он не поддерживает эту точку зрения, — спрашивал Дуглас, — то каким образом он собирается привести рабство к окончательному вымиранию? („Давай, ударь его еще раз!“)» Используя такую туманную риторику, «черные республиканцы» пытаются скрыть свою истинную цель — подрыв устоев рабства и развал Союза. Линкольн парировал, что когда он говорит об окончательном отмирании рабства, то имеет в виду только то, что это произойдет не через день, и не через год, и не через два года: «Я не считаю, что мирное искоренение рабства может произойти в срок меньший, чем сто лет, но в том, что это произойдет наилучшим для обеих рас способом и в отведенное для того Господом время, у меня нет никаких сомнений. (Аплодисменты.)» Как и аболиционисты, Линкольн отказывался от дискуссии на тему «способа» покончить с рабством. Он надеялся, что в один прекрасный день южане придут к пониманию того, что рабство является злом, как пришли к этому Вашингтон, Джефферсон и другие отцы-основатели. И так как они ограничили его распространение, сделав, таким образом, первый шаг к искоренению этого зла, «у меня нет никакого сомнения, что рабство отомрет спустя какое-то время, если мы всего лишь вернемся к политике наших отцов»[385].

В любом случае, вопросы «совершенного общественного и политического равенства… к которым судья Дуглас пытался свести наш спор… являются ложными», — подытожил Линкольн в заключительном раунде дебатов. Самым насущным вопросом является этика и будущее рабства. «Вот вопрос, который не исчезнет в нашей стране после того, как жалкие ораторы вроде судьи Дугласа и меня умолкнут. Это вечная борьба между двумя началами, добром и злом, идущая повсюду… от сотворения мира… Первое — это общее право всего человечества, а второе — божественное право королей… Не важно, в каком виде предстает перед нами эта тирания: монарх, севший на шею своим подданным и живущий за счет их труда, или определенная раса людей, считающих это основанием для порабощения другой расы»[386].

В глазах истории (или, по крайней мере, большинства историков) Линкольн «выиграл» дебаты. Сложнее дело обстояло с избирателями Иллинойса в 1858 году. В масштабах всего штата кандидаты в легислатуру от республиканцев и демократов набрали практически равное число голосов — 125 тысяч за каждую партию[387]. Демократы победили в 51 из 54 южных округов, а республиканцы — в 42 из 48 северных. Вследствие того, что состав легислатуры в 1850-е годы еще не был изменен в пользу быстрорастущих северных округов, а также того, что в сенате штата превосходство сохранялось за демократами, Демократическая партия получила большинство в новой легислатуре в 54 члена против 46 и избрала в Сенат Дугласа. Для «Маленького гиганта» кампания прошла триумфально. Он подтвердил свое положение лидера северного крыла Демократической партии и ее основного кандидата на грядущих президентских выборах. Для Линкольна же поражение открывало путь к победе. Он закончил по меньшей мере вничью сражение со знаменитым Дугласом, более четко, чем раньше, провел водораздел между республиканцами и северными демократами, а также в национальном масштабе заявил о себе как о выразителе республиканских идей[388].

Демократы также победили в пяти из девяти избирательных округов по выборам в Конгресс — одно из немногих светлых пятен на карте Севера для этой партии в 1858 году. Практически во всех остальных штатах демократы потерпели почти такое же фиаско, как и в 1854 году. В новом составе Палаты представителей число северных демократов должно было сократиться с 53 до 32. В четырех штатах Нижнего Севера, где в 1856 году победил Бьюкенен (Пенсильвания, Индиана, Иллинойс и Нью-Джерси), два года спустя баланс сместился в сторону республиканцев. Сейчас от этих штатов в Конгресс было отправлено 16 демократов и 34 республиканца, тогда как в 1856 году — 29 демократов и 21 республиканец. Доля голосующих за республиканцев в этих штатах подскочила с 35% в 1856 году (когда на арене еще была Американская партия) до 52% в 1858-м. Вечером в день выборов Бьюкенен пригласил нескольких друзей в Белый дом на ужин. На фоне поступавших из Пенсильвании телеграмм с обескураживающими новостями «мы хорошо провели время, — писал на следующий день президент, — в числе прочего смеясь над нашим сокрушительным поражением. Оно настолько оглушительно, что выглядит абсурдным»[389].

Лекомптонская конституция и дело Дреда Скотта принесли республиканцам немало выгод. Который раз «победа» рабовладельческих сил спровоцировала обратную реакцию, усилившую их смертельных врагов с Севера. Другие события также лили воду на мельницу республиканцев. Исчезновение Американской партии из политической жизни Севера побудило многих нативистов присоединиться к республиканцам, так как они продолжали рассматривать демократов как прокатолическую партию. В промышленных районах тарифная политика демократов и последовавшая за Паникой 1857 года депрессия усилили протестные настроения избирателей. Республиканцы также получили немало пользы от упорной оппозиции южан закону о гомстедах и от помощи федерального правительства в строительстве трансконтинентальной железной дороги.

Десятилетие экономического роста и процветания[390] закончилось сотрясением 1857–1858 годов. Паника 1857 года имела как внешние, так и внутренние причины. Крымская война 1854–1856 годов отрезала европейские рынки от русского зерна. Экспорт американских товаров неуклонно рос, чтобы удовлетворить спрос. Это привело к всплеску спекуляции на западных землях. Десятилетний рост всех экономических показателей также спровоцировал и быстрое увеличение стоимости акций и облигаций. С 1848 по 1856 год количество банков выросло наполовину, удвоились их капиталы, займы и вклады. Километраж железных дорог и их капитализация в 1850–1857 годах утроились. Ткацкие фабрики, литейное производство и заводы работали на полную мощность, чтобы утолить ненасытные аппетиты заказчиков. Золотые прииски Калифорнии продолжали вбрасывать в экономику страны миллионы долларов ежемесячно. Однако к 1856 году пессимисты уже могли разглядеть трещины в этой монолитной экономической структуре. Большая часть капитала, вкладываемого в американские железные дороги, страховые компании и банки, шла из Европы, преимущественно из Англии. Крымская война плюс одновременно начавшаяся британская и французская колонизация Дальнего Востока опустошили банковские хранилища в этих странах. Это привело к повышению процентной ставки в этих странах в два и даже в три раза, побудив европейских инвесторов продавать низкодоходные ценные бумаги Соединенных Штатов, чтобы сделать вложения у себя на родине. Последующее падение цен на некоторые американские акции и облигации в 1856–1857 годах в свою очередь вызвало сокращение доходов американских банков — держателей этих бумаг. Тем временем британские банки повышали соотношение резервов к обязательствам, побуждая некоторых американских коллег делать то же самое, а рост массы нереализованных товаров послужил причиной временного закрытия нескольких американских ткацких фабрик[391].