Но республиканцам с их опровержениями не удалось убедить тысячи избирателей из граничащих с южными северных штатов, что их партия вовсе не община «черных республиканцев», движимая «первобытной и фанатичной любовью к черной расе»[319]. Демократы могли назвать многих республиканцев, которые высказывались в пользу равноправия чернокожих. Они заметили, что большинство тех, кто называет себя республиканцами, недавно голосовали за предоставление гражданских прав черному населению Нью-Йорка, Висконсина и других штатов и что законодатели Массачусетса, покончившие с сегрегацией в школах, сейчас поддерживают Фримонта. Демократы также акцентировали внимание на поддержку республиканцев известными темнокожими деятелями, такими как Фредерик Дуглас, заявивший, что избрание Фримонта «предотвратит установление рабства в Канзасе, ниспровергнет рабский закон в Республике… и [послужит] отправной точкой для всеобщего осуждения рабовладения»[320]. Вслед за подозрениями в сепаратизме клеймо радетелей за равноправие черных и было главным препятствием к успеху республиканцев в большинстве северных регионов.

Республиканцы отдавали себе отчет в том, что для победы они должны не защищаться, а нападать. Они понимали, что ахиллесовой пятой оппозиции является пресмыкательство перед рабовладением. «Эти эксплуататоры, — писала Ohio Republican, — стремятся превратить нашу страну в великую рабовладельческую империю, сделать размножение рабов, продажу рабов, рабский труд, распространение рабства, рабскую политику и рабский суверенитет вечным краеугольным камнем нашей государственности». Победа республиканцев, звучало на митинге в Буффало, гарантирует нашей стране «власть народа вместо власти олигархов, власть, перед лицом всего мира соблюдающую права человека, а не привилегии хозяев»[321].

Основной мишенью нападок республиканцев стал Канзас. Нужно ли говорить о «тарифах, Национальном банке и „внутренних улучшениях“ или о противоречиях вигов и демократов? — риторически вопрошал Сьюард, выступая с речью во время предвыборной кампании. — Нет, это дела давно минувших дней. Что там у нас еще? Канзас?.. О да, вот об этом и должна идти речь, и ни о чем больше».

Один завзятый демократ, решивший голосовать за республиканцев, так объяснял свое решение: «Если бы власть рабовладельцев не была столь высокомерна и агрессивна, то я был бы вполне удовлетворен распространением рабства… но так как она распространяет свое влияние огнем и мечом [в Канзасе], то я говорю: „Стоп, довольно!“» Он также ответил своему другу-демократу, пытавшемуся убедить его вернуться в лоно партии: «Не держи для меня место. Я уже не вернусь»[322].

Предвыборная кампания проходила с энтузиазмом, прежде невиданным в политической жизни Америки. Молодые республиканцы маршировали во время факельных шествий, распевая, как мантру, лозунг: «Свободная земля, свободное слово, свободные люди, Фримонт!» Генри Уодсворт Лонгфелло находил, что «сложно усидеть спокойно, когда в воздухе разлито такое возбуждение». Один искушенный политик из Индианы изумлялся: «Кажется, что все мужчины, женщины и дети высыпали на улицу, причем с таким энтузиазмом, который я, принимавший активное участие в шести президентских выборных кампаниях, никогда не наблюдал… в 1840 году было всеобщее ликование, сейчас же гораздо меньше бурления — в основном торжественная и какая-то тягостная серьезность»[323]. На Севере явка избирателей достигла небывалых 83%. Северяне, казалось, находятся «на пороге революции», — писал один объятый священным ужасом политик, а другой, журналист, был убежден, что «процесс, происходящий в политической жизни Соединенных Штатов, и есть революция»[324].

По мере того как все большее число сторонников республиканцев охватывал энтузиазм, дурные предчувствия, пробуждаемые им, толкали многих бывших вигов голосовать за Бьюкенена или Филлмора. Администрация Пирса также предприняла меры для остановки часового механизма канзасской бомбы. В августе подал в отставку губернатор территории Уилсон Шэннон, признавший свою неспособность прекратить насилие на вверенных ему землях. Пирс назначил вместо него Джона Гири, двухметрового здоровяка с бесстрашным характером, прибравшего к рукам бразды правления в Канзасе. Будучи всего тридцати шести лет от роду, Гири преуспел во многих начинаниях: он был прокурором, инженером-строителем, офицером, возглавлявшим штурм Чапультепека во время американомексиканской войны, и, наконец, первым мэром Сан-Франциско, человеком, обуздавшим преступность в этом своевольном городе. Словом, если кто-нибудь и мог усмирить Канзас, чтобы сохранить там влияние демократов, то лучше кандидатуры Гири было не найти. По слухам, он заявил, что прибыл в Канзас, «неся на своих плечах кандидата в президенты»[325]. Дав отпор партизанским формированиям с обеих сторон и умело используя помощь федеральных войск (число которых в Канзасе достигало 1300 человек), Гири уже к октябрю подавил все вспышки насилия. Итак, кровопролитие в Канзасе (по крайней мере временно) прекратилось.

Надежды на мир в Канзасе заставили некоторых недовольных северных демократов вернуться к истокам. После того как они увидели, что в территории преобладают поселенцы с Севера, для них стало очевидным, что доктрина народного суверенитета в Канзасе может сделать из него свободный штат. Если в самых северных штатах США 20% (или даже более) традиционных демократов в 1856 году, по-видимому, голосовали за республиканцев, то их число в штатах, расположенных южнее, не превышало 10%[326]. Частичное восстановление из пепла катастрофы 1854 года позволило Демократической партии возместить некоторые свои прошлые потери. Имея раньше лишь 25 мест в Палате представителей, северные демократы получили уже 53 места, хотя по-прежнему 75 южных демократов и 92 республиканца превосходили их численно[327]. Самым важным стало то, что если Фримонт победил в одиннадцати северных штатах, получив 114 голосов выборщиков, то Бьюкенен выиграл гонку в оставшихся пяти из них (Пенсильвания, Нью-Джерси, Индиана, Иллинойс и Калифорния) с 62 голосами выборщиков, что вкупе со 112 голосами, полученными на Юге, обеспечило ему комфортный отрыв. Согласно данным голосования избирателей, Бьюкенен стал президентом меньшинства, однако в масштабе всей страны он набрал 45% голосов: 56% на Юге и 41% на Севере[328].

Южане не собирались позволить Бьюкенену забыть, кому он обязан своей победой. «Мистер Бьюкенен и северные демократы зависят от Юга», — заметил после выборов один виргинский судья, намечая в общих чертах программу южан на следующие четыре года. «Если мы победим в Канзасе, не допустим повышения тарифа, избавимся от нашей экономической зависимости от Севера и еще больше расширим территорию рабовладения, то по-прежнему сможем оставаться свободными людьми под сенью американского флага»[329].

Для победы в Канзасе требовались энергичные действия, так как фрисойлеры, по оценкам, численно превосходили южан уже вдвое. Легислатура, где преобладали сторонники рабства, выбранные еще «пограничными головорезами» в 1855 году, по-прежнему являвшаяся официальным законодательным органом, отреагировала оперативно. Собравшись в январе 1857 года, она проигнорировала просьбу губернатора Гири внести изменения в драконовский закон о рабстве, предусматривавший смертную казнь за определенные выступления против рабства. Более того, легислатура ввела в действие законопроект о формировании нелегитимного конституционного конвента. Оговаривая июньские выборы, легислатура поручила окружным шерифам (все как один были приверженцами рабства) регистрировать избирателей, а членам окружных комиссий (также приверженцам рабства) — избрать наблюдателей на выборы. Учитывая историю предыдущих выборов в Канзасе, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять смысл этих мероприятий. Вишенкой на торте законопроекта стало положение о том, что новая конституция, принятая конвентом, вводится в действие без референдума.