За военными в Ричмонд прибыло и гражданское лицо № 1 — Авраам Линкольн. Президент взял короткий отпуск от дел в Вашингтоне, чтобы побывать в расположении Потомакской армии как раз перед тем, как та отбила атаку конфедератов у форта Стедман. Желая остаться в ставке до конца, который казался неминуем, Линкольн стал гостем генерала Гранта. Главнокомандующий и верховный главнокомандующий въехали в Питерсберг 3 апреля, спустя лишь несколько часов, как Северовиргинская армия оставила город. Вскоре Грант отправился на запад, чтобы преградить путь Ли, а президент вернулся на союзную базу на реке Джемс и сказал адмиралу Дэвиду Портеру: «Хвала небесам, я дожил до этого дня. Мне кажется, что все четыре года я видел ужасный сон, и вот кошмар отступил. Я хочу видеть Ричмонд»[1502]. Портер отвез Линкольна во вражескую столицу, где президент Соединенных Штатов вошел в кабинет президента Конфедеративных Штатов лишь через сорок часов после того, как Дэвис его покинул.
Визит Линкольна в Ричмонд стал одной из самых ярких сцен этой навечно оставшейся в памяти войны. Сопровождаемый лишь десятью матросами, президент гулял по улицам города, пока Портер с беспокойством всматривался в каждое окно, за которым могли прятаться убийцы. Однако вскоре Освободителя окружила плотная толпа чернокожих, кричавших: «Слава Богу! Слава! Слава! Благослови его Господь! Великий Мессия! Я узнал его, как только увидел! Его образ хранился в моем сердце эти четыре долгих года! Приди и освободи своих детей из рабства! Слава, аллилуйя!» Некоторые освобожденные рабы дотрагивались до Линкольна, чтобы убедиться в его реальности. «Я знаю, что я свободна, — кричала одна старая негритянка, — потому что я увидела Отца Авраама и прикоснулась к нему». Ошеломленный таким неистовым проявлением чувств, Линкольн обратился к одному чернокожему, который пал перед ним ниц: «Не стоит преклонять колени передо мной. Это неправильно. Ты должен простираться лишь перед Господом и Его благодарить за ту свободу, которой будешь наслаждаться в будущем»[1503]. Среди репортеров северных газет, описавших это событие, находился и тот, чье присутствие стало символом совершившейся революции. Это был Моррис Честер, писавший корреспонденцию для Philadelphia Press за столом в Капитолии Конфедерации. «Никогда еще Ричмонд не давал такого торжественного спектакля, — писал он. — Какая восхитительная смена декораций после расставания со всеми грезами Юга!»[1504] Честер был чернокожим.
Для Роберта Ли и его солдат грезы обернулись кошмаром. Уменьшившаяся до 35 тысяч человек, потрепанная армия, отошедшая из Питерсберга и Ричмонда, сосредоточилась в городке Амелия в 35 милях к западу, где голодные солдаты рассчитывали найти запасы продовольствия. Из-за общей неразберихи они нашли только боеприпасы — последнее, что им было нужно, так как их изможденные лошади едва могли тащить орудия. Задержка для поиска пропитания в окрестностях стала фатальной. Ли намеревался пойти вдоль железной дороги на юг к Дэнвиллу, где он мог объединиться с Джонстоном и откуда 4 апреля Джефферсон Дэвис обратился к нации с воодушевляющим призывом: «Избавленная от необходимости защищать города… наша армия свободно передвигается от одного пункта до другого… Здесь враг отрезан от своих баз… для окончательного триумфа нам нужно проявить… лишь неумолимую решительность»[1505]. Однако враг был ближе к Дэнвиллу, чем армия Ли. Преследуя отступавших мятежников, в нескольких милях к югу находились кавалерия Шеридана и три пехотных корпуса. 5 апреля они перерезали железную дорогу, ведущую в Дэнвилл, вынудив Ли избрать целью Линчберг и перевал через Блу-Ридж.
Но и эта цель не была достигнута измотанными и павшими духом южанами из-за стремительности их преследователей, почуявших близость конца войны. Разящие атаки союзной кавалерии всякий раз приносили десятки пленных; сотни южан в изнеможении валились на обочину и ждали, когда их подберут янки. 6 апреля около мутного ручья Сейлерс-Крик три федеральных корпуса отрезали четверть армии Ли, взяли в плен 6000 человек и уничтожили большую часть обоза. «Господи, — воскликнул Ли, узнав об этом, — неужели армии больше нет?»[1506]
Армия еще существовала, но дни ее были сочтены. Пока уцелевшие мятежники пробирались на запад, 7 апреля Грант послал Ли предложение сдаться. Тот сначала решил выяснить условия северян. Федеральный командующий предложил те же условия, что и под Виксбергом: освобождение под честное слово до обмена. Так как капитуляция Ли означала фактический конец войны, пункт об обмене был простой формальностью. 8 апреля напряжение нарастало, Грант свалился в приступом мигрени, а Мид — тошноты. К тому же Ли ответил размытым предложением обсудить условия общего «мирного соглашения», что было политическим вопросом, лежавшим вне компетенции Гранта. Услышав об этом, Грант покачал головой и заявил: «Похоже, Ли собирается драться»[1507].
У Ли действительно был такое намерение: утром 9 апреля он хотел атаковать Шеридана, заблокировавшего дорогу около здания суда города Аппоматокс. Мирную атмосферу вербного воскресенья последний раз за эту войну нарушил клич южан — одетые в лохмотья «серые мундиры» отбросили кавалеристов, но обнаружили за ними разворачивающийся фронт двух пехотных корпусов янки. Два других корпуса приближались к позициям Ли с тыла. Окруженный почти со всех сторон в пять-шесть раз превосходящим его противником, Ли примирился с неизбежным. Один из его подчиненных предложил альтернативное решение: солдаты могли рассеяться по лесам и превратиться в партизан. Однако Ли отказался — он не хотел, чтобы вся Виргиния стала такой же пустыней, как и долина Шенандоа. «[Партизаны] превратятся в обыкновенные банды мародеров, и вражеская кавалерия будет преследовать их, заглядывая в такие места, которые [при других обстоятельствах] она никогда бы не заметила. Этим мы затянем страну в такой омут, из которого она будет выбираться годами». С тяжелым сердцем Ли признал: «Мне ничего не остается, кроме как встретиться с генералом Грантом, хотя вместо этого я предпочел бы умереть тысячу раз»[1508].
Ли послал Гранту письмо с предложением капитуляции. Мигрень Гранта и тошнота Мида мгновенно прошли — крови и смерти больше не будет, они победили. Для подписания акта о капитуляции Ли и Грант выбрали дом Уилмера Маклина. В 1861 году Маклин жил около Манассаса, где его дом служил штаб-квартирой конфедератов, а снаряд, выпущенный федералами, разворотил столовую. Впоследствии он перебрался в глухой уголок на юге Виргинии, чтобы спастись от ужасов войны, но финальный акт этой драмы разыгрался опять-таки в его доме, на сей раз в гостиной. Побежденный, шести футов ростом, с величественной осанкой, прибыл в парадном облачении, с позолоченной шпагой на перевязи; невысокий и сутулый победитель появился в обычном кителе и заляпанных грязью брюках, заправленных в столь же грязные сапоги — штабной экипаж по дороге перевернулся. Именно здесь, в гостиной Маклина, сын дубильщика из Огайо продиктовал условия капитуляции отпрыску одной из первых виргинских семей.
Условия эти были гуманными: офицеры и солдаты могли разойтись по домам; «власти Соединенных Штатов обязались не преследовать их, пока они держат свое слово и соблюдают действующие законы». Это положение имело колоссальную важность. Оно послужило шаблоном для условий капитуляции прочих формирований конфедератов и гарантировало южанам то, что их по крайней мере не будут преследовать за измену. Ли просил еще об одной уступке. В армии Конфедерации, объяснил он, кавалеристы и артиллеристы призывались со своими лошадьми, поэтому могут ли они взять их обратно? Грант согласился: рядовые и офицеры, чьи лошади были в личном владении, могли отправиться на них домой «чтобы использовать их на полевых работах и прокормить себя и свои семьи зимой». «Это придется по душе моим людям, — сказал Ли, — и сможет в какой-то степени их утешить». После подписания документов Грант представил Ли своему штабу. Пожав руку личному адъютанту Гранта, индейцу-сенека Илаю Паркеру, Ли вгляделся в черты его лица и произнес: «Рад видеть здесь одного истинного американца». Паркер ответил: «Мы все американцы»[1509].
