25 февраля 1863 года закон о национальных банках был принят 78% голосов республиканцев, перевесивших 91% демократов, голосовавших против. Как разъяснял появившийся в следующем году дополнительный закон, этот акт гарантировал выдачу федеральных чартеров банкам, соответствующим определенным стандартам, требовавшим покупки облигаций Соединенных Штатов на сумму, равную трети их капитала, и позволявшим выпустить банкноты на 90% стоимости таких облигаций. Пока Конгресс в 1865 году не ввел 10%-ный налог на выпуск банкнот банками штатов, те в большинстве своем не интересовались федеральными чартерами. В принципе же закон 1863 года заложил основы банковской системы, доминировавшей в течение полувека после войны. Неудивительно, что джексоновские демократы Старого Северо-Запада осудили «чудовищный закон о банках» как очередное доказательство военного заговора «финансовых монополий Новой Англии», стремящихся «уничтожить гарантированные институты штатов и насадить централизованный финансовый деспотизм»[1070].

Однако настоящие страсти банковский вопрос разжигал только в 1830-е и 1890-е годы. В 1863 году сердца «мирных демократов» горели праведным гневом по поводу освобождения рабов. В этом вопросе главным врагом оставались штаты Новой Англии. По словам Сэмюэла Кокса, «антиконституционное, противозаконное, заискивающее перед неграми фарисейство жителей Новой Англии» послужило причиной войны. «Во имя Господа, — возопил бывший губернатор Иллинойса в декабре 1862 года, — хватит кровопролития, чтобы умилостивить религиозных фанатиков!» Один редактор из Огайо назвал Линкольна «слабоумным узурпатором», а его Прокламацию об освобождении «чудовищной, бесстыдной и гнусной… оскорбляющей не только людей, но и Господа, так как она провозглашает „равными“ тех, кого Бог создал неравными»[1071].

Оставалось ли использование таких эпитетов в рамках свободы слова и печати? Можно было, конечно, увидеть в них подстрекательство к дезертирству из армии и саботажу в работающей на войну промышленности. Демократические газеты, читавшиеся в армии, печатали передовицы, указывавшие на незаконность войны против рабства. «Вы ощущаете, что вас наняли как солдат… только чтобы освободить рабов? — спрашивала Dubuque Herald. — Должны ли вы, солдаты, патриоты и законопослушные люди, сражаться за это?» В газетах публиковали многочисленные письма, якобы отправленные солдатам членами их семей. «Мне жаль, что тебя впутали в эту… нечестивую, незаконную, дьявольскую войну, у которой нет иной цели, кроме как освободить негров и поработить белых», — писал предполагаемый отец предполагаемому сыну. В другом письме солдату из Иллинойса советовали «возвращаться домой, если представится случай дезертировать»: «Тебя защитят — все наши в ярости, и не стоит удивляться, если услышишь, что люди Северо-Запада перевешали всех аболиционистов»[1072]. Подобная агитация возымела эффект: из двух иллинойских полков сбежало столько солдат, «не желавших помогать освобождать рабов», что генерал Грант был вынужден распустить эти полки. Солдаты некоторых других полков предпочитали сдаваться в плен, чтобы потом быть отпущенными домой под честное слово[1073].

Столь же решительными были и шаги новоизбранных демократических легислатур Индианы и Иллинойса. Нижние палаты обоих штатов приняли резолюции, призывавшие к перемирию и мирным переговорам. Также эти палаты высказались за отзыв «злостной, бесчеловечной и богопротивной» Прокламации об освобождении как условие поддержки войны их штатами. Но когда обе легислатуры начали работу над законопроектами по лишению республиканских губернаторов (избранных в 1860 году) контроля над полками, набранными в этих штатах, губернаторы решили вмешаться. С молчаливого согласия администрации Линкольна губернатор Иллинойса Ричард Йейтс в июне 1863 года воспользовался двусмысленно проинтерпретированной статьей конституции штата, позволявшей приостановить работу легислатуры. Хотя суд штата и признал в этом превышение полномочий, он не восстановил работу легислатуры. Непреклонный губернатор Индианы Оливер Мортон просто убедил республиканских членов легислатуры бойкотировать заседания, после чего легислатура приостановила работу из-за отсутствия кворума. Последующие два года Мортон управлял своим штатом единолично, без легислатуры — и без привычных ассигнований. Вместо этого он брал займы в банках и у частных предпринимателей, обложил республиканские округа «контрибуцией» и взял 250 тысяч долларов из особого фонда военного министерства — все эти меры не были предусмотрены законом, а может, и вовсе были противозаконны. Но республиканцы повсюду руководствовались тем же, что и Мортон, постулатом: чтобы спасти конституционное государство от уничтожения, следует расширенно трактовать саму Конституцию[1074].

Постулат этот нашел подтверждение в поведении администрации во время самого громкого дела о нарушении гражданских свобод во время войны: ареста Валландигэма военными властями и обвинения его в государственной измене. Валландигэма вряд ли можно было назвать невинной жертвой; наоборот, он спровоцировал этот арест, чтобы придать новый импульс своей вялотекущей кампании за губернаторское кресло в Огайо. Он нашел нечаянного союзника в лице генерала Бернсайда, чье политическое чутье ничуть не превосходило военное (проверенное Фредериксбергом). Назначенный командующим Огайского военного округа (включавшего штаты, расположенные на этой реке) после отстранения от командования Потомакской армией, Бернсайд решил обрушиться на «медянок» с репрессиями. В апреле 1863 года он выпустил приказ, согласно которому каждый, кто «открыто или скрыто» выражает измену, должен быть предан военному суду и подвергнут смертной казни или высылке[1075]. Бернсайд не разъяснил, что он понимал под «скрытой изменой», но вскоре об этом узнала вся страна.

Валландигэм увидел в этом приказе свой шанс. 1 мая он произнес речь на митинге в Маунт-Верноне, будучи заранее осведомлен о том, что там будут присутствовать агенты Бернсайда. Речь его содержала уже ставшую привычной антивоенную риторику. Согласно отчету офицера штаба Бернсайда, Валландигэм осуждал «жестокую, безнравственную, ненужную войну», ведущуюся «ради уничтожения свободы и торжества деспотизма… войну за освобождение негров и порабощения белых». Этих слов для Бернсайда оказалось достаточно, и он послал отряд солдат, чтобы арестовать Валландигэма в его доме в Дейтоне. Будто имея целью подтвердить обвинения в деспотизме, отряд ворвался в дом посреди ночи и выволок Валландигэма на улицу на глазах у бившейся в истерике жены и перепуганной свояченицы. Пока его сторонники бунтовали на улицах и жгли редакцию дейтонской республиканской газеты, 6 мая в Цинциннати собрался военный суд и предъявил Валландигэму обвинение в «выражении сочувствия» врагу и высказывании «изменнических мнений, имевших целью ослабить мощь государства, [подавляющего] противозаконный мятеж»[1076]. Не желавший доводить дело до смертного приговора суд рекомендовал поместить Валландигэма под стражу до окончания войны, и Бернсайд отдал такой приказ. Валландигэм подал прошение о признании своего ареста незаконным, но федеральный судья отклонил его, заметив, что действие habeas corpus в подобных случаях приостановлено президентом.

Эти события вызвали взрыв ярости со стороны демократов и тревожные разговоры среди многих республиканцев. Самый весомый голос против раздался из Олбани, со съезда «военных демократов», многозначительно спрашивавших, пытается ли правительство подавить мятеж на Юге или «искоренить институты свободы на Севере»? Дело Валландигэма заострило многие вопросы, касавшиеся толкования Конституции. Может ли речь считаться актом измены? Может ли военный суд возбудить дело против гражданского лица? Имел ли право генерал (а в данном случае и президент) созывать военный суд и приостанавливать действие habeas corpus на территории, удаленной от линии фронта, где нормально функционируют гражданские суды?[1077]