До 1840 года три четверти иммигрантов были протестантами и прибывали главным образом из Великобритании. Половина из них, выходя на рынок труда, становилась квалифицированными рабочими или конторскими служащими, а еще треть — фермерами. Но иммиграция в течение двух последующих десятилетий выросла в шесть раз, поэтому конфессиональный и профессиональный состав иммигрантов кардинально менялся. Из новой волны иммигрантов две трети были католиками из Ирландии и немецких земель, и если количество фермеров (преимущественно, немцев) выросло, то процент прочих упомянутых категорий резко снизился[48].
Бедность, религия и культурное отчуждение делали ирландцев аутсайдерами втройне. В 1830–1840-х годах в некоторых северовосточных городах проходили антикатолические и этнические бунты. Самый кровопролитный из них вспыхнул в Филадельфии в 1844 году, когда произошли трехсторонние столкновения между протестантами, католиками-ирландцами и гражданским ополчением. На поле боя осталось по меньшей мере шестнадцать трупов, многие были ранены; две церкви и десятки других зданий были разрушены. Во многих городах открывались отделения «нативистских» групп, требовавших увеличить период натурализации для иммигрантов перед получением ими гражданских и избирательных прав и ужесточить правила занятия государственных должностей приезжими. Этим группам удалось сделать своего кандидата мэром Нью-Йорка, а также избрать трех конгрессменов от Филадельфии. Такой нативизм на деле был больше направлен против католиков, нежели иммигрантов, так как протестантские иммигранты (особенно из северной части Ирландии) были в рядах наиболее воинствующих «нативистов». Хотя это движение в основном привлекало активистов из среднего класса, к нему присоединялись и квалифицированные рабочие-протестанты. Их этническая вражда с такими же, как они сами, рабочими внесла большую лепту в провал джексоновских мечтаний о рабочей солидарности. Однако именно вследствие провигской направленности нативизма католические иммигранты еще теснее сплотились вокруг Демократической партии. Разрушительная сила политического нативизма проявится еще сильнее в 1850-е годы, когда он повлияет на распад двухпартийной системы перед Гражданской войной[49].
Видоизменение экономики оказало противоречивое влияние и еще на одну группу политических аутсайдеров — женщин. Перенос рабочего процесса из дома в мастерскую или на фабрику поменял функции многих семейств: вместо единицы производства на первый план вышла единица потребления. Такое же, хотя и менее выраженное, действие оказало на семьи фермеров переориентирование сельского хозяйства с собственных нужд на потребности рынка. Эти сдвиги превратили большинство свободных женщин из производителей в потребителей, изменив, таким образом, их основную роль в экономике (рабыни, естественно, продолжали работать в поле, как и всегда). Вместо того чтобы прясть, ткать одежду, варить мыло и изготавливать свечи, занимаясь этим у себя дома, женщины все чаще и чаще стали покупать эти изделия в лавках.
Справедливости ради заметим, что некоторые женщин устраивались работать на текстильные фабрики или становились надомными швеями, модистками, сшивали обувь и т. д. Хотя единицы из них (помимо рабынь) и нанимались на работу в сельском хозяйстве (правда, жены фермеров всегда работали не покладая рук), строительстве, горной промышленности или на транспорте, большинство по-прежнему заполняли «вакансии» домашней прислуги или прачек. В середине столетия четверть занятых на производстве составляли женщины, а в текстильной промышленности женщины и девушки составляли практические две трети всех наемных рабочих. Тем не менее, всего лишь 25% белых женщин работали вне дома до замужества и менее 5% — после свадьбы. Многие одинокие молодые женщины (как, например, знаменитые «девушки из Лоуэлла», трудившиеся на текстильных фабриках этого города) работали на производстве лишь два-три года, пока не накапливали себе на приданое. Идеальной женщиной для представителя среднего класса была хранительница очага и воспитательница детей, а колоссальная популярность женских журналов (в ту пору их существовало больше сотни, а самым известным был Godey’s Lack’s Book) распространяла этот идеал в обществе.
Экономические преобразования заставили мужчин работать не дома, а в офисе или на фабрике. Такое разделение места работы и места проживания ввело понятие разных «сфер» мужского и женского труда. Мужчина погружался в оживленный, динамичный, полный конкуренции мир бизнеса, политики и государственных дел, а уделом женщины стали дом и семья. Ее функции — выносить и выкормить детей, а также превратить дом в уютную гавань, где супруг, возвращавшийся с работы, мог чувствовать любовь и заботу у домашнего очага. Этот «культ семьи» отчуждал женщину от «реального мира», ограничивал сферу ее деятельности бытовыми вопросами, и, таким образом, требования равных прав и статуса женщин терпели фиаско[50].
Однако можно ли было становление культа семьи считать неудачей? Историки уже начали ставить под сомнение такое утверждение. Преобразования в экономике совпадали с переменами (отчасти и вызывали их) относительно как качества семейной жизни, так и количества детей. По мере того как семья все меньше и меньше считалась экономической единицей, у нее появилось больше возможностей жить в любви и согласии и воспитывать детей. Идеал романтической любви все больше обуславливал выбор будущего партнера, причем этот выбор все чаще делали сами молодые люди, а не их родители. И если сейчас роль женщины в экономике уменьшилась, то в семье, наоборот, увеличилась. Господство мужчины в городской среде ослабло, так как отцы семейств уходили из дома на большую часть суток, и матери брали на себя ответственность за общение с детьми и их воспитание. Любовь и поощрение самодисциплины заменили в семьях среднего класса бытовую тиранию и телесные наказания в качестве предпочтительных мер общения родителей с детьми. Эти семьи ставили во главу угла интересы ребенка — такое явление отметили и многие европейцы. Детство рассматривалось как отдельный этап жизни. И по мере того как родители проявляли большую заботу о своих отпрысках, они старались заводить меньше детей, но тратить больше ресурсов на их образование, отправляя их в школы в большем количестве и на больший срок.
Это помогает объяснить одновременное падение рождаемости и всплеск уровня образования в XIX веке. Женщины играли ключевую роль в этих процессах и извлекли из них значительные выгоды. Браки в среднем классе теперь чаще, чем прежде, заключались по принципу равного партнерства, и в определенном смысле женщина занимала главенствующую позицию. Если мужчина был главным в вопросах, не относящихся к хозяйству, то за женщиной было решающее слово по вопросам быта. Так, решение не заводить много детей было совместным, но, пожалуй, в большинстве случаев его инициатором становилась женщина. Такое решение требовало от мужчины поступиться своими сексуальными прерогативами. Основные методы контрацепции — воздержание и прерванный половой акт — возлагали ответственность за контроль желаний на мужчину. Меньшее количество детей в семье в 1850-е годы означало и то, что женщина из среднего класса будет озабочена беременностью, родами и выкармливанием ребенка меньше, чем ее мать и бабушка. Это позволяло ей не только проявлять к своим детям больше внимания, но и вести какую-то деятельность вне дома.
Ибо несомненный парадокс состоял в том, что идея о занятости женщины исключительно делами семьи стала отправной точкой для расширения сферы ее деятельности. Если женщины были хранителями благопристойного поведения и морали, если они стояли на страже благочестия и воспитания детей, почему бы им не распространить свою религиозную и образовательную деятельность за пределы семьи? Так они и сделали. В течение долгого времени женщины составляли большинство прихожан церкви, а во время Второго Великого пробуждения они лишь упрочили свое положение. Это евангельское возрождение помимо прочего породило и «империю благотворительности», состоящую из библейских обществ, организаций нравственных реформ и разного рода ассоциаций общественного возрождения, наиболее заметными из которых были движения за трезвость и аболиционизм. Женщины проявляли активность во всех начинаниях, сначала в рамках отдельных женских обществ, а потом все чаще в «смешанных» организациях, после того как в 1830-х годах женщины-аболиционистки отстояли свои права.
