Ко второму году конфликта Лондон терпимо относился к ужесточению блокады. В апреле 1862 года военные корабли северян начали захватывать британские торговые суда, курсировавшие между Англией и Нассау или Бермудскими островами, на основании того, что их груз в конечном итоге предназначался для Конфедерации. Первой ласточкой была «Бермуда», конфискованная по приговору призового суда Соединенных Штатов. Затем ее выкупил флот и отправил нести службу в качестве блокадного корабля. Это конечно же стало оскорблением, вызвавшим ура-патриотическую реакцию в Великобритании. Однако американские дипломаты сослались на имевшиеся прецеденты таких захватов самой Британией. Во время наполеоновских войн королевский флот захватил американские суда, перевозившие груз в нейтральный порт с целью последующей перепродажи французам. Для оправдания конфискации контрабанды, в конечном итоге предназначавшейся врагу, даже если корабль совершил промежуточную остановку в нейтральном порту, британские юристы разработали понятие «единства пути». Когда в 1862 году бумеранг вернулся, Уайтхолл вряд ли мог оспорить этот прецедент.

В 1863 году юристы северян расширили правило «единства пути» после инцидента с «Петергофом». В феврале этого года военный корабль Союза задержал в Карибском море британское судно «Петергоф», шедшее в мексиканский Матаморос с грузом военного снаряжения. У северян были все основания подозревать, что конечным получателем этого груза являются штаты Конфедерации. Расположенный на противоположном от Техаса берегу Рио-Гранде Матаморос превратился в перевалочный пункт торговли с южанами, менявшими там хлопок на контрабандные товары. Призовой суд поддержал решение флота расширить действие правила «единства пути» и на реэкспорт контрабанды через сухопутные границы, а не только на вывоз из нейтральных портов. На этот раз британское общественное мнение вновь обрушилось на «жадных и высокомерных» янки, но Форин-офис просто зафиксировал этот прецедент (англичане сослались на него полвека спустя, чтобы оправдать захват американских судов, шедших в нейтральную Голландию с грузом, предназначенным для последующей доставки в Германию по суше)[740].

Второй целью южной дипломатии после попыток вызвать британское вмешательство в блокаду было официальное признание Конфедерации со стороны мировых держав. Чтобы добиться такого признания, правительство Конфедерации направило в Европу делегацию из трех человек во главе с Уильямом Йонси. Известный «пламенный оратор» и сторонник возобновления торговли африканскими рабами, Йонси был не лучшей кандидатурой для поиска единомышленников в антирабовладельчески настроенной Британии. Тем не менее вскоре после прибытия делегации в Лондон британское правительство объявило о шаге, который сбил с толку американцев на обоих берегах Потомака, заставив их поверить в неминуемое дипломатическое признание Конфедерации.

Линкольн объявил южан мятежниками. Согласно международным законам, это лишало южан статуса воюющей державы. Но 13 мая королева заявила о нейтралитете Британии. Это было замечательно, вот только тем самым Юг признавался воюющей стороной. Другие европейские страны последовали примеру Англии. Подобный статус давал конфедератам право получать займы и закупать оружие в нейтральных государствах, а также снаряжать суда, имеющие право захвата добычи в открытом море. Северяне горячо протестовали против такого шага; Чарльз Самнер позже назвал его «самым омерзительным поступком в истории Англии со времен Карла П». Однако протесты северян основывались на слабой правовой базе, так как блокада практически признавала южан полноправной воюющей державой. Более того, в глазах европейцев Конфедерация с ее конституцией, армией, эффективным контролем над 750 000 квадратных миль территории и населением в девять миллионов человек рассматривалась как воюющая сторона, независимо от того, кем ее считали на Севере. Как высказался лорд Расселл: «Признание Юга воюющей стороной не дело принципа, а фактическое положение вещей»[741].

Разочарование северян было отчасти вызвано сопутствующими обстоятельствами и моментом, выбранным Британией для заявления о своей позиции. Прокламация о нейтралитете была обнародована как раз после двух «неофициальных» совещаний лорда Расселла с представителями Конфедерации и за день до прибытия в Лондон нового посланника Соединенных Штатов Чарльза Фрэнсиса Адамса. Таким образом, признание Юга воюющей стороной имело цель поставить Адамса перед свершившимся фактом и подготовить его к следующему шагу — официальному признанию Конфедерации. По словам Сьюарда, встречи Расселла с Йонси и его коллегами можно было «с большой долей вероятности истолковать как признание». Так же считали и южане; Richmond Whig расценила прокламацию о нейтралитете как «широкий и твердый [шаг] в направлении, ожидаемом народом южных штатов»[742].

Всю весну британская политика волновала Сьюарда все больше и больше. Когда он узнал о встречах Расселла с представителями мятежников, он впал в ярость. «Черт бы их побрал, я еще задам им жару!» — говорил он Самнеру. 21 мая Сьюард направил Адамсу совсем в недипломатических выражениях составленную депешу с инструкциями разорвать отношения в случае, если британское правительство вступит в дальнейшие сношения с посланцами южан. «[Если Лондон официально признает Конфедерацию], — писал Сьюард, — то с этого самого часа мы прекратим с ним дружеские отношения и вновь станем врагами Великобритании, как уже дважды нас вынуждала историческая ситуация»[743].

Линкольну лишь частично удалось смягчить стиль Сьюарда. Президент заставил Сьюарда предоставить Адамсу выбор: изложить ли содержание ноты на словах или вручить ее лорду Расселлу в первозданном виде. Прочитав воинственную депешу Сьюарда, Адамс решил, что в данном случае лучшим проявлением бесстрашия будет благоразумие. Адамс действительно оказался превосходным кандидатом на роль посланника в Лондоне. На этом посту он наследовал своему деду и отцу; кроме того, немалую часть своей молодости Чарльз провел при санкт-петербургском и лондонском представительствах. Его сдержанность и самообладание вызывали симпатию англичан, которых задевало вызывающее поведение, относимое ими на счет американского национального характера. Адамс и лорд Расселл присмотрелись друг к другу и остались довольны произведенным впечатлением. Посол США постелил мягкую перину на жесткий топчан Сьюарда. Расселл, будучи столь же обходительным, уверил американского посланника в том, что в настоящее время Великобритания не имеет намерения официально признавать Конфедерацию. Министр иностранных дел не отрицал, что дважды встречался с эмиссарами южан, но сказал, что «не ожидает больше их увидеть»[744].

Так и произошло. Потребовалось некоторое время, чтобы смысл этого сообщения дошел до делегации южан, продолжавшей слать оптимистические реляции в Ричмонд. Однако в сентябре 1861 года Йонси пал духом и подал в отставку. В то же самое время администрация Дэвиса решила заменить своих эмиссаров полномочными представителями в главных европейских столицах, направив виргинца Джеймса Мэйсона в Лондон, а луизианца Джона Слайделла — в Париж.

Этим шагом южане невольно запустили маховик различных событий, едва не поставивших англо-американские отношения на грань разрыва. Отплытие Мэйсона и Слайделла из Чарлстона на очередном нарушителе блокады не было таким уж секретом. Союзный флот был раздосадован тем, что не смог перехватить корабль, прежде чем тот достиг Гаваны, где дипломаты пересели на британский пароход «Трент». Капитан Чарльз Уилкс решил восстановить репутацию северного флота. Этот сорокалетний морской волк, командовавший 13-пушечным шлюпом «Сан-Хасинто», был упрямцем, считавшим себя экспертом по морскому праву. Дипломатическую почту можно было захватить как обычную военную контрабанду, а Мэйсона и Слайделла Уилкс решил взять в плен в виде «вещественного доказательства» этой почты[745]. Такая оригинальная интерпретация международного права не была доведена до конца, так как вместо того, чтобы взять «Трент» в качестве приза, Уилкс, остановив пароход в открытом море 8 ноября, просто арестовал Мэйсона и Слайделла, после чего отпустил корабль на все четыре стороны.